И привыкаешь сам
судить по чувствам, а не по часам
бегущий день. И вот уже легко
понять, что до любви недалеко,
что, кажется, войны нам не достать,
до брошенных друзей - рукой подать.
Как мало чувств, как мало слез из глаз
меж прочих нас и современных нас.
Так чем же мы теперь разделены
с вчерашним днем? Лишь чувством новизны,
когда над прожитым поплачешь всласть,
над временем захватывая власть.
Октябрь, октябрь, и колотье в боку,
и саме несносное, наверно,
вдруг умереть на левом берегу
реки, среди которой ежедневно
искал и находил кричащих птиц
и сызнова по набережным бледым
вдоль улочек и выцветших больниц
ты проносился, вздрагивал и медлил.
Октябрь, октябрь. Пойти недалеко
и одинокость выдать за свободу.
Октябрь, октябрь, на родине легко
и без любви прожить четыре года,
цепляться рукавом за каждый куст,
в пустом саду оказываться лишним.
И это описанье правды чувств
опять считать занятием невысшим.
34
Все холоднее в комнате моей,
все реже хлопанье дверей
в квартире, засыпающей к обеду,
все чаще письма сыплются к соседу,
а у меня - сквозь приступы тоски -
все реже телефонные звонки.
Теперь полгода жить при темноте,
ладони согревать на животе,
писать в обед, пока еще светло,
смотреть в заиндевелое стекло,
и, как ребенку, радоваться дням,
когда знакомцы приезжают к нам.
Настали дни, прозрачные, как свист
свирели или флейты. Мертвый лист
настойчиво желтеет меж стволов,
и с пересохших теннисных столбов
на берегу среди финляндских дач
слетает век, как целлулойдный мяч.
Так в пригород и сызнова назад.
Приятно возвращаться в Ленинград
из путешествий получасовых
среди кашне, платочков носовых,
среди газет, пальто и пиджаков,
приподнятых до глаз воротников
и с цинковым заливом в голове
пройти у освещенного кафе.
Закончим нашу басню в ноябре.
В осточертевшей, тягостной игре
не те заводики и выкрики не те,
прощай - прощай, мое моралитэ
/и мысль моя, как белочка и круг/.
Какого черта, в самом деле, друг!
Ведь не затем же, чтоб любитель книг
тебе вослед мигнул философик
и хохотнул, а кто-нибудь с тоской
сочувственно промолвил бы: "на кой..."
Так что там о заливе - цвет воды,
и по песку замерзшему следы,
рассохшиеся дачные столы,
вода, песок, сосновые стволы,
и ветер все елозит по коре.
Закончим нашу песню в ноябре,
кота любви поттягивай к мешку.
Любовников пропустим по снежку.
35-36. РОМАНСЫ ЛЮБОВНИКОВ
1.
Нет действия томительней и хуже,
медлительней, чем бегство от любови.
Я расскажу вам сказку о союзе,
а время вы поставите любое.
Вот песенка об Еве и Адаме,
вот грезы простолюдина о фее,
вот мадригалы рыцаря о даме
и слезы современного Орфея.
По выпуклости-гладкости асфальта,
по сумраку, по свету Петрограда
гони меня, любовника, страдальца,
любителя, любимчика разлада,
гони меня, мое повествованье,
подалее от рабства или власти -
куда-нибудь - с развалин упованья
на будущие искренние страсти.
Куда-нибудь. Не ведаю. По свету.
Немногое на свете выбирая
из горестей, но радостно по следу,
несчастие по следу посылая.
Как всадники безумные за мною,
из прожитого выстрел за спиною,
так зимняя погоня за любовью
окрашена оранжевою кровью.
Так что же там? Растущее мерцанье,
о, Господи, как яростно и быстро:
не всадника ночное восклицанье,
о, Господи, а КРИК МОТОЦИКЛИСТА.
Так гонятся за нами не по следу -
по возгласу, по выкрику, по визгу,
все вертятся колесики по свету
и фарами выхватывают жизни.
Разгневанным и памятливым оком
оглянешься и птицею воскреснешь
и обернешься вороном и волком,
и ящеркой в развалинах исчезнешь.
И вдруг себя почувствуешь героем,
от страха и от радости присвистни,
как будто домик в хаосе построил
по всем законам статики и жизни.
2.
- Бежать, бежать через дома и реки
и все твердить - мы вместе не навеки,
останься здесь и на плече повисни,
на миг вдвоем посередине жизни.
И шум ветвей, как будто шорох платья,
и снег летит, и тишина в квартире,
и горько мне теперь твое объятье,
соединенье в разобщенном мире.
Нет-нет, не плачь, ты все равно уходишь,
когда-нибудь ты все равно находишь
у петроградских тарахтящих ставней
цветов побольше у ограды давней.
И только жизнь меж нас легко проходит
и что-то вновь из наших дум уносит,
и шумный век гудит, как пароходик,
и навсегда любовь твою увозит.
Бежит река и ты бежишь вдоль брега,
и быстро сердце устает от бега,
и снег кружит у петроградских ставен,
взмахни рукой - теперь ты все оставил.
Нет-нет, не плачь, когда других находят,
пускай рассвет легко в глаза ударит,
нет-нет, не плачь, что жизнь твоя проходит
и ничего совсем тебе не дарит.
Всего лишь жизнь. Ну вот, отдай и это,
ты так страдал и так просил ответа.
Спокойно спи. Здесь не разлюбят, не разбудят,
как хорошо, что ничего взамен не будет.
37. /КОММЕНТАРИЙ/
Любовник-оборотень, где же ты теперь,
куда опять распахиваешь дверь,
в каком парадном сызнова живешь,
в каком окошке вороном поешь.
Все ерунда. Ты в комнате сидишь,
с газетой, безучастный к остальному,
кто говорит, что вороном летишь
и серым волком по лесу ночному.
Все ерунда. Ты, кажется, уснул,
ты в сердце все утраты переставил,
ты, кажется, страданья обманул,
послушному уму их предоставил...
И нет тебя как будто бы меж нас,
и бьют часы о том, что - поздний час,
и радио спокойно говорит,
и в коридоре лампочка горит,
но всякий раз, услышав ночью вой,
я пробуждаюсь в ужасе и страхе,
да, это ты вороной иль совой
выпрыгиваешь из дому во мраке.
О чем-нибудь, о чем-нибудь ином,
о чем-нибудь настойчиво и нервно,
о комнате с завешенным окном...
Но в комнате с незапертою дверью
рост крыльев в полуночные часы
и перьев шум. И некуда мне деться,
Любовник-оборотень, Господи, спаси,
спаси меня от страшного соседства.
Проходит в коридоре человек,
стучит когтями по паркету птица
и в коридоре выключает свет,
и выросшим крылом ко мне стучится.
Явления безумия в ночи,
нежданность и испуганность простится,
не прячься, не юродствуй, не кричи -
никто к тебе теперь не загостится
подолее, чем нужно небесам,
подолее, чем в ночь под воскресенье,
и вскоре ты почувствуешь и сам,
что бедный ум не стоит опасенья,
что каждому дано не по уму.
Да, скоро ты и в этом разберешься
и к бедному безумью своему
привыкнешь и с соседями сживешься.
Прекрасный собеседник у меня!
Вот птичий клюв и зубы человека,
вот, падая, садясь и семеня,
ко мне полуптенец, полукалека
скачками приближается на миг
и шепчет мне, и корчится от боли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
судить по чувствам, а не по часам
бегущий день. И вот уже легко
понять, что до любви недалеко,
что, кажется, войны нам не достать,
до брошенных друзей - рукой подать.
Как мало чувств, как мало слез из глаз
меж прочих нас и современных нас.
Так чем же мы теперь разделены
с вчерашним днем? Лишь чувством новизны,
когда над прожитым поплачешь всласть,
над временем захватывая власть.
Октябрь, октябрь, и колотье в боку,
и саме несносное, наверно,
вдруг умереть на левом берегу
реки, среди которой ежедневно
искал и находил кричащих птиц
и сызнова по набережным бледым
вдоль улочек и выцветших больниц
ты проносился, вздрагивал и медлил.
Октябрь, октябрь. Пойти недалеко
и одинокость выдать за свободу.
Октябрь, октябрь, на родине легко
и без любви прожить четыре года,
цепляться рукавом за каждый куст,
в пустом саду оказываться лишним.
И это описанье правды чувств
опять считать занятием невысшим.
34
Все холоднее в комнате моей,
все реже хлопанье дверей
в квартире, засыпающей к обеду,
все чаще письма сыплются к соседу,
а у меня - сквозь приступы тоски -
все реже телефонные звонки.
Теперь полгода жить при темноте,
ладони согревать на животе,
писать в обед, пока еще светло,
смотреть в заиндевелое стекло,
и, как ребенку, радоваться дням,
когда знакомцы приезжают к нам.
Настали дни, прозрачные, как свист
свирели или флейты. Мертвый лист
настойчиво желтеет меж стволов,
и с пересохших теннисных столбов
на берегу среди финляндских дач
слетает век, как целлулойдный мяч.
Так в пригород и сызнова назад.
Приятно возвращаться в Ленинград
из путешествий получасовых
среди кашне, платочков носовых,
среди газет, пальто и пиджаков,
приподнятых до глаз воротников
и с цинковым заливом в голове
пройти у освещенного кафе.
Закончим нашу басню в ноябре.
В осточертевшей, тягостной игре
не те заводики и выкрики не те,
прощай - прощай, мое моралитэ
/и мысль моя, как белочка и круг/.
Какого черта, в самом деле, друг!
Ведь не затем же, чтоб любитель книг
тебе вослед мигнул философик
и хохотнул, а кто-нибудь с тоской
сочувственно промолвил бы: "на кой..."
Так что там о заливе - цвет воды,
и по песку замерзшему следы,
рассохшиеся дачные столы,
вода, песок, сосновые стволы,
и ветер все елозит по коре.
Закончим нашу песню в ноябре,
кота любви поттягивай к мешку.
Любовников пропустим по снежку.
35-36. РОМАНСЫ ЛЮБОВНИКОВ
1.
Нет действия томительней и хуже,
медлительней, чем бегство от любови.
Я расскажу вам сказку о союзе,
а время вы поставите любое.
Вот песенка об Еве и Адаме,
вот грезы простолюдина о фее,
вот мадригалы рыцаря о даме
и слезы современного Орфея.
По выпуклости-гладкости асфальта,
по сумраку, по свету Петрограда
гони меня, любовника, страдальца,
любителя, любимчика разлада,
гони меня, мое повествованье,
подалее от рабства или власти -
куда-нибудь - с развалин упованья
на будущие искренние страсти.
Куда-нибудь. Не ведаю. По свету.
Немногое на свете выбирая
из горестей, но радостно по следу,
несчастие по следу посылая.
Как всадники безумные за мною,
из прожитого выстрел за спиною,
так зимняя погоня за любовью
окрашена оранжевою кровью.
Так что же там? Растущее мерцанье,
о, Господи, как яростно и быстро:
не всадника ночное восклицанье,
о, Господи, а КРИК МОТОЦИКЛИСТА.
Так гонятся за нами не по следу -
по возгласу, по выкрику, по визгу,
все вертятся колесики по свету
и фарами выхватывают жизни.
Разгневанным и памятливым оком
оглянешься и птицею воскреснешь
и обернешься вороном и волком,
и ящеркой в развалинах исчезнешь.
И вдруг себя почувствуешь героем,
от страха и от радости присвистни,
как будто домик в хаосе построил
по всем законам статики и жизни.
2.
- Бежать, бежать через дома и реки
и все твердить - мы вместе не навеки,
останься здесь и на плече повисни,
на миг вдвоем посередине жизни.
И шум ветвей, как будто шорох платья,
и снег летит, и тишина в квартире,
и горько мне теперь твое объятье,
соединенье в разобщенном мире.
Нет-нет, не плачь, ты все равно уходишь,
когда-нибудь ты все равно находишь
у петроградских тарахтящих ставней
цветов побольше у ограды давней.
И только жизнь меж нас легко проходит
и что-то вновь из наших дум уносит,
и шумный век гудит, как пароходик,
и навсегда любовь твою увозит.
Бежит река и ты бежишь вдоль брега,
и быстро сердце устает от бега,
и снег кружит у петроградских ставен,
взмахни рукой - теперь ты все оставил.
Нет-нет, не плачь, когда других находят,
пускай рассвет легко в глаза ударит,
нет-нет, не плачь, что жизнь твоя проходит
и ничего совсем тебе не дарит.
Всего лишь жизнь. Ну вот, отдай и это,
ты так страдал и так просил ответа.
Спокойно спи. Здесь не разлюбят, не разбудят,
как хорошо, что ничего взамен не будет.
37. /КОММЕНТАРИЙ/
Любовник-оборотень, где же ты теперь,
куда опять распахиваешь дверь,
в каком парадном сызнова живешь,
в каком окошке вороном поешь.
Все ерунда. Ты в комнате сидишь,
с газетой, безучастный к остальному,
кто говорит, что вороном летишь
и серым волком по лесу ночному.
Все ерунда. Ты, кажется, уснул,
ты в сердце все утраты переставил,
ты, кажется, страданья обманул,
послушному уму их предоставил...
И нет тебя как будто бы меж нас,
и бьют часы о том, что - поздний час,
и радио спокойно говорит,
и в коридоре лампочка горит,
но всякий раз, услышав ночью вой,
я пробуждаюсь в ужасе и страхе,
да, это ты вороной иль совой
выпрыгиваешь из дому во мраке.
О чем-нибудь, о чем-нибудь ином,
о чем-нибудь настойчиво и нервно,
о комнате с завешенным окном...
Но в комнате с незапертою дверью
рост крыльев в полуночные часы
и перьев шум. И некуда мне деться,
Любовник-оборотень, Господи, спаси,
спаси меня от страшного соседства.
Проходит в коридоре человек,
стучит когтями по паркету птица
и в коридоре выключает свет,
и выросшим крылом ко мне стучится.
Явления безумия в ночи,
нежданность и испуганность простится,
не прячься, не юродствуй, не кричи -
никто к тебе теперь не загостится
подолее, чем нужно небесам,
подолее, чем в ночь под воскресенье,
и вскоре ты почувствуешь и сам,
что бедный ум не стоит опасенья,
что каждому дано не по уму.
Да, скоро ты и в этом разберешься
и к бедному безумью своему
привыкнешь и с соседями сживешься.
Прекрасный собеседник у меня!
Вот птичий клюв и зубы человека,
вот, падая, садясь и семеня,
ко мне полуптенец, полукалека
скачками приближается на миг
и шепчет мне, и корчится от боли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10