II
Месяц замерших маятников (в августе расторопна
только муха в гортани высохшего графина).
Цифры на циферблатах скрещиваются, подобно
прожекторам ПВО в поисках серафима.
-73-
Месяц спущенных штор и зачехленных стульев, Я, хватаясь рукою за грудь, поодаль
потного двойника в зеркале над комодом, считаю с прожитой жизни сдачу.
пчел, позабывших расположенье ульев И как книга, раскрытая сразу на всех страницах,
и улетевших к морю покрыться медом. лавр шелестит на выжженной балюстраде.
Хлопочи же, струя, над белоснежной, дряблой И Колизей - точно череп Аргуса, в чьих глазницах
мышцей, играй куделью седых подпалин. облака проплывают как память о бывшем стаде.
Для бездомного торса и праздных граблей
ничего нет ближе, чем вид развалин.
Да и они в ломаном "р" еврея
узнают себя тоже; только слюнным раствором
и скрепляешь осколки, покамест Время IV
варварским взглядом обводит форум.
Две молодых брюнетки в библиотеке мужа
III той из них, что прекрасней. Два молодых овала
сталкиваются над книгой в сумерках, точно Муза
Черепица холмов, раскаленная летним полднем. об'ясняет Судьбе то, что надиктовала.
Облака вроде ангелов - в силу летучей тени. Шорох старой бумаги, красного крепдешина,
Так счастливый булыжник грешит с голубым исподним воздух пропитан лавандой и цикламеном.
длинноногой подруги. Я, певец дребедени , Перемена прически; и локоть - на миг - вершина,
лишних мыслей, ломаных линий, прячусь привыкшая к ветреным переменам.
в недрах вечного города от светила, О, коричневый глаз впитывает без усилий
навязавшего цезарям их незрячесть мебель того же цвета, штору, плоды граната.
(этих лучей за глаза б хватило Он и зорче, он и нежней, чем синий.
на вторую вселенную). Желтая площадь; одурь Но синему - ничего не надо!
полдня. Владелец "веспы" мучает передачу. Синий всегда готов отличить владельца
от товаров, брошенных вперемежку
(т.е. время - от жизни), дабы в него вглядеться.
Так орел стремится вглядеться в решку.
-74-
V Привались лучше к кортику, скинь бахилы,
сквозь рубашку стена холодит предплечья;
Звуки рояля в часы обеденного перерыва. и смотри, как солнце садится в сады и виллы,
Тишина уснувшего переулка как вода, наставница красноречья,
обрастает бемолью, как чешуею рыба, льется из ржавых скважин, не повторяя
и коричневая штукатурка ничего, кроме нимфы, дующей в окарину,
дышит, хлопая жаброй, прелым кроме того, что она - сырая
воздухом августа, и в горячей и превращает лицо в руину.
полости горла холодным перлом
перекатывается Гораций. VII
Я не воздвиг уходящей к тучам
каменной вещи для их острастки. В этих узких улицах, где громоздка
О своем - и о любом - грядущем даже мысль о себе, в этом клубке извилин
я узнал у буквы, у черной краски. прекратившего думать о мире мозга,
Так задремывают в обнимку где то взвинчен, то обессилен,
с "лейкой", чтоб, преломляя в линзе переставляешь на площадях ботинки
сны, себя опознать по снимку, от фонтана к фонтану, от церкви к церкви
очнувшись в более длинной жизни. - так иголка шаркает по пластинке,
забывая остановиться в центре, -
VI можно смириться с невзрачной дробью
остающейся жизни, с влеченьем прошлой
Обними чистый воздух, а ля ветви местных пиний: жизни к законченности, к подобью
в пальцах - не больше , чем на стекле, на тюле. целого. Звук, из земли подошвой
Но и птичка из туч вниз не вернется синей, извлекаемый - ария их союза,
да и сами мы вряд ли боги в миниатюре. серенада, которую время оно
Оттого мы и счастливы, что мы ничтожны. Дали, напевает грядущему. Это и есть Карузо
выси и проч. брезгают гладью кожи. для собаки, сбежавшей от граммофона.
Тело обратно пространству, как ни крути педали.
И несчастны мы, видимо, оттого же.
-75-
VIII Север! в огромный айсберг вмерзшее пианино
мелкая оспа кварца в гранитной вазе,
Бейся, свечной язычок, над пустой страницей, не способная взгляда остановить равнина,
трепещи, пригинаем выдохом углекислым, десять бегущих пальцев милого Ашкенази.
следуй - не приближаясь! - за вереницей Больше туда не выдвигать кордона.
литер, стоящих в очередях за смыслом. Только буквы в когорты строит перо на Юге.
Ты озаряешь шкаф, стенку, сатира в нише И золотистая бровь, как закат на карнизе дома,
- большую площадь, чем покрывает почерк! поднимается вверх, и темнеют глаза подруги.
Да и копоть твоя воспаряет выше
помыслов автора этих строчек.
Впрочем, в ихнем ряду ты обретаешь имя; X
вечным пером, в память твоих субтильных
запятых, на исходе тысячелетья в Риме Частная жизнь. Рваные мысли, страхи.
я вывожу слова "факел", "фитиль", "светильник", Ватное одеяло бесформенней, чем Европа.
а не точку - и комната выглядит как в начале. С помощью мятой куртки и голубой рубахи
(Сочиняя, перо мало что сочинило). что-то еще отражается в зеркале гардероба.
О, сколько света дают ночами Выпьем чаю, лицо, чтобы раздвинуть губы.
сливающиеся с темнотой чернила! Воздух обложен комнатой, как оброком.
Сойки, вспорхнув, покидают купы
IX пиний - от брошенного ненароком
взгяда в окно. Рим, человек, бумага;
Скорлупа куполов, позвоночники колоколен. хвост дописанной буквы - точно мелькнула крыса.
Колоннады, раскинувшей члены, покой и нега. Так уменьшаются вещи в их перспективе, благо
Ястреб над головой, как квадратный корень тут она безупречна. Так на льду Танаиса
из бездонного, как до молитвы, неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56