Здесь можно вечером щелкнуть дверным замком,
остаться в одной сиреневой телогрейке.
Вдалеке воронье гнездо как шахна еврейки
с которой был в молодости знаком,
но спасибо расстались. И ничто так не клонит в сон,
как восьмизначные цифры, составленные в колонку,
да предсмертные вопли сознавшегося во всем
сына, записанные на пленку.
-71-
АРИЯ III
I Розовый истукан
здесь я себе поставил.
Что-нибудь из другой В двух шагах - океан,
оперы, типа Верди. место воды без правил.
Мало ли под рукой? Вряд ли там кто-нибудь,
Вообще - в круговерти. кроме солнца, садится
Безразлично о ком. как успела шепнуть
Трудным для подражанья аэроплану птица.
птичкиным языком.
Лишь бы без содержанья. IV
II Что-нибудь про спираль
в башне. И про араба
Скоро мене полста. и про его сераль.
Вон гонашится бобрик Это редкая баба
стриженного куста. если не согрешит.
Вон изменяет облик, Мысль не должна быть четкой.
как очертанья льдин, Если в горле першит,
марля небесных клиник. можно рискнуть чечеткой.
Что это, я - один?
Или зашел в малинник?
-72-
V РИМСКИЕ ЭЛЕГИИ
Бенедетте Кравиери.
День пролетел. Пчела
шепчет по-польски "збродня". I
Лучше кричать вчера,
чем сегодня. Сегодня Пленное красное дерево частной квартиры в Риме.
оттого мы кричим, Под потолком - пыльный хрустальный остров.
что, дав простор пошвам, Жалюзи в час заката подобны рыбе,
рок, не щадя причин, перепутавшей чешую и остов.
топчется в нашем прошлом. Ставя босую ногу на красный мрамор,
тело делает шаг в будущее - одеться.
VI Крикни сейчас "замри" - я бы тотчас замер,
как этот город сделал от счастья в детстве.
Ах, потерявши нить, Мир состоит из наготы и складок.
"моль" говорит холстинка. В этих последних больше любви, чем в лицах.
Взгляда не уронить Как и тенор в опере тем и сладок,
ниже, чем след ботинка. что исчезает навек в кулисах.
У пейзажа - черты На ночь глядя, синий зрачок полощет
вывернутого кармана. свой хрусталик слезой, доводя его до сверканья.
Пение сироты И луна в головах, точно пустая площадь:
радует меломана. без фонтана. Но из того же камня.
II
Месяц замерших маятников (в августе расторопна
только муха в гортани высохшего графина).
Цифры на циферблатах скрещиваются, подобно
прожекторам ПВО в поисках серафима.
-73-
Месяц спущенных штор и зачехленных стульев, Я, хватаясь рукою за грудь, поодаль
потного двойника в зеркале над комодом, считаю с прожитой жизни сдачу.
пчел, позабывших расположенье ульев И как книга, раскрытая сразу на всех страницах,
и улетевших к морю покрыться медом. лавр шелестит на выжженной балюстраде.
Хлопочи же, струя, над белоснежной, дряблой И Колизей - точно череп Аргуса, в чьих глазницах
мышцей, играй куделью седых подпалин. облака проплывают как память о бывшем стаде.
Для бездомного торса и праздных граблей
ничего нет ближе, чем вид развалин.
Да и они в ломаном "р" еврея
узнают себя тоже; только слюнным раствором
и скрепляешь осколки, покамест Время IV
варварским взглядом обводит форум.
Две молодых брюнетки в библиотеке мужа
III той из них, что прекрасней. Два молодых овала
сталкиваются над книгой в сумерках, точно Муза
Черепица холмов, раскаленная летним полднем. об'ясняет Судьбе то, что надиктовала.
Облака вроде ангелов - в силу летучей тени. Шорох старой бумаги, красного крепдешина,
Так счастливый булыжник грешит с голубым исподним воздух пропитан лавандой и цикламеном.
длинноногой подруги. Я, певец дребедени , Перемена прически; и локоть - на миг - вершина,
лишних мыслей, ломаных линий, прячусь привыкшая к ветреным переменам.
в недрах вечного города от светила, О, коричневый глаз впитывает без усилий
навязавшего цезарям их незрячесть мебель того же цвета, штору, плоды граната.
(этих лучей за глаза б хватило Он и зорче, он и нежней, чем синий.
на вторую вселенную). Желтая площадь; одурь Но синему - ничего не надо!
полдня. Владелец "веспы" мучает передачу. Синий всегда готов отличить владельца
от товаров, брошенных вперемежку
(т.е. время - от жизни), дабы в него вглядеться.
Так орел стремится вглядеться в решку.
-74-
V Привались лучше к кортику, скинь бахилы,
сквозь рубашку стена холодит предплечья;
Звуки рояля в часы обеденного перерыва. и смотри, как солнце садится в сады и виллы,
Тишина уснувшего переулка как вода, наставница красноречья,
обрастает бемолью, как чешуею рыба, льется из ржавых скважин, не повторяя
и коричневая штукатурка ничего, кроме нимфы, дующей в окарину,
дышит, хлопая жаброй, прелым кроме того, что она - сырая
воздухом августа, и в горячей и превращает лицо в руину.
полости горла холодным перлом
перекатывается Гораций. VII
Я не воздвиг уходящей к тучам
каменной вещи для их острастки. В этих узких улицах, где громоздка
О своем - и о любом - грядущем даже мысль о себе, в этом клубке извилин
я узнал у буквы, у черной краски. прекратившего думать о мире мозга,
Так задремывают в обнимку где то взвинчен, то обессилен,
с "лейкой", чтоб, преломляя в линзе переставляешь на площадях ботинки
сны, себя опознать по снимку, от фонтана к фонтану, от церкви к церкви
очнувшись в более длинной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145