»
– Хм, – произнес огромный теннанинец, приближаясь. – Коллега, почему мы остановились?
Слова он произнес на англике. Дипломаты недавно решили каждый день практиковаться в новом языке. Утакалтинг указал на небо.
– Уже почти полдень, Каулт. Гимельхай начинает жечь. Нам нужно найти убежище и уйти с солнца.
Каулт раздул кожистый гребень.
– Уйти с солнца? Но мы не на... Ага! Волчий оборот речи. Очень глубокомысленно, Утакалтинг. Когда Гимельхай достигает зенита, действительно можно представить, что жаришься на его поверхности. Давай искать убежище.
Невдалеке на холме виднелась небольшая роща. На этот раз впереди шел Каулт, размахивая самодельным посохом, чтобы проложить тропинку в высокой траве.
Они уже привыкли к распределению обязанностей. Каулт выполнял тяжелую работу, он углублял нишу до прохладной почвы. А проворные руки Утакалтинга плели защиту от солнца. Потом они ложились на рюкзаки и пережидали полуденную жару.
Пока Утакалтинг дремал, Каулт забавлялся со своим карманным анализатором. Он подбирал ветви, ягоды, комочки земли, растирал их большими сильными пальцами и подносил к прорези прибора, а потом исследовал с помощью других приборов, взятых с разбитой яхты.
Усердие Каулта особенно раздражало Утакалтинга: теннанинец серьезнейшим образом исследовал местную экосистему и при этом умудрялся не заметить ни одного подтасованного факта. «Может, именно потому, что я их подбрасываю», – размышлял Утакалтинг. Теннанинцы – народ педантичный.
Вероятно, мировоззрение Каулта не дает ему увидеть то, что выбивается из картины мира, которую нарисовали его тщательные исследования.
«Интересная мысль». Корона Утакалтинга создала глиф оценки удивления: он понял, что подход теннанинца, возможно, не так уж неверен и фундаментален, как считал сам Утакалтинг. Он заверял себя, что глупость делает Каулта неуязвимым для обмана, но...
«Но ведь в конце концов все эти следы действительно обман. Мой союзник в кустах специально оставляет следы, чтобы я их «нашел» и «прятал». Но Каулт упрямо игнорирует их. Может быть, его взгляд на мир просто вернее моего? Оказывается, его почти невозможно одурачить!» Правда это или нет, но мысль интересная. Сиртуну развевался и пытался подняться над короной, но она лежала неподвижно, слишком ленивая, чтобы поднять глиф.
В мыслях Утакалтинг представил Атаклену.
Он знал, что его дочь жива. Попытаться узнать больше означало выдать себя пси-установкам врага. Но все-таки что-то в этих следах – на дрожащем уровне нахакиери – говорило Утакалтингу, что он много нового увидел бы в дочери, доведись им снова встретиться в этом мире.
«Но ведь существует предел родительской опеки, – словно говорил ему негромкий голос в полусне, – за которым ребенок сам создает свою судьбу».
«А что же с незнакомцами, которые вошли в ее жизнь?» – спросил Утакалтинг у мерцающей фигуры своей давно умершей жены, образ которой словно повис за его закрытыми глазами.
«Что с ними? Они тоже будут влиять на нее, а она на них. Но наше время подходит к концу!..»
Лицо ее видно так ясно... Это сон, обычный для людей, но которые редко бывают у тимбрими. Сон наяву, и значение его передается словами, а не глифами. От эмоций его пальцы задрожали.
Глаза Матиклуанны разошлись, а ее улыбка напомнила ему тот день в столице, когда впервые соприкоснулись их короны... и он остановился, ошеломленный, посредине многолюдной улицы. Полуослепший от глифа без названия, он шел по ее следу по переулкам, через мосты, мимо темных кафе, искал ее с растущим отчаянием, пока наконец не нашел. Она ждала его на скамье всего в двенадцати систаарах от того места, где он впервые ощутил ее.
«Понимаешь? – спросила она во сне голосом той далекой девушки. – Мы формируемся, меняемся. Но бывшее в нас постоянным всегда остается».
Утакалтинг пошевелился. Изображение его жены дрогнуло, потом исчезло в волнах света. Глиф сиуллф-та висел на том месте, где только что стояла она. Он означает радость еще не решенной головоломки.
Утакалтинг вздохнул и сел, потирая глаза.
Почему-то он решил, что яркий дневной свет рассеет глиф. Но теперь сиуллф-та оказался не просто сном. Без участия Утакалтинга он медленно поднялся и поплыл к его спутнику, рослому теннанинцу.
Каулт сидел спиной к Утакалтингу, погрузившись в свое занятие, совершенно не замечая, как изменился сиуллф-та и превратился в сиуллф-куонн. Глиф повис над гребнем Каулта, остановился, опустился и исчез. Утакалтинг удивленно смотрел. Каулт хмыкнул и повернулся. Теннанинец свистел сквозь дыхательные щели, затем отложил приборы и повернулся к Утакалтингу.
– Что-то очень странное творится здесь, коллега. Что-то такое, чего я не могу объяснить.
Утакалтинг, прежде чем ответить, облизнул губы.
– Скажи, что тебя озадачило, уважаемый посол.
Голос Каулта перешел в низкий рокот.
– Какое-то животное... кормилось ягодами недавно. Я уже несколько дней вижу следы его присутствия, Утакалтинг. Большое животное... слишком большое для Гарта.
Утакалтинг все еще думал, что сиуллф-куонн подействовал там, где пропали втуне многие его тонкие намеки.
– Правда? И это важно?
Каулт помолчал, словно не зная, что сказать. Наконец теннанинец вздохнул.
– Мой друг, это чрезвычайно странно. Должен сказать тебе, что не может после катастрофы буруралли существовать такое высокое животное, которое питается в кустах таким необычным способом.
– Что значит необычным?
Гребень Каулта раздувался короткими рывками, обозначая смущение.
– Только не смейтесь, коллега.
– Никогда! – солгал Утакалтинг.
– Я уверен, что у этого существа есть руки.
– Гм... – уклончиво произнес Утакалтинг. Теннанинец заговорил еще тише.
– Здесь какая-то тайна, коллега.
Утакалтинг сдержал корону, лицо его оставалось бесстрастным. Теперь он понял, почему возник сиуллф-куонн – глиф предчувствия удавшегося розыгрыша, который подействовал там, где все остальное оказалось бессильно.
«Шутка обернулась против меня!»
Утакалтинг посмотрел туда, где яркий солнечный свет начинал тускнеть от идущих с гор облаков. Там, в кустах, его союзник неделями оставляет «следы», с того самого времени, как яхта Утакалтинга оказалась именно там, где он хотел, – на краю болотистой местности к юго-востоку от гор. Маленький Джо-Джо, генетический мутант-шимп, который и говорить-то может только жестами, голый, как животное, оставляет загадочные следы, обрабатывает каменные орудия и бросает на их тропе, поддерживает непрочный контакт с Утакалтингом с помощью синего сторожевого шара.
И все это части плана, который призван неизбежно привести теннанинца к убеждению, что на Гарте существует предразумная туземная жизнь. Но Каулт, казалось, ничего не видит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Хм, – произнес огромный теннанинец, приближаясь. – Коллега, почему мы остановились?
Слова он произнес на англике. Дипломаты недавно решили каждый день практиковаться в новом языке. Утакалтинг указал на небо.
– Уже почти полдень, Каулт. Гимельхай начинает жечь. Нам нужно найти убежище и уйти с солнца.
Каулт раздул кожистый гребень.
– Уйти с солнца? Но мы не на... Ага! Волчий оборот речи. Очень глубокомысленно, Утакалтинг. Когда Гимельхай достигает зенита, действительно можно представить, что жаришься на его поверхности. Давай искать убежище.
Невдалеке на холме виднелась небольшая роща. На этот раз впереди шел Каулт, размахивая самодельным посохом, чтобы проложить тропинку в высокой траве.
Они уже привыкли к распределению обязанностей. Каулт выполнял тяжелую работу, он углублял нишу до прохладной почвы. А проворные руки Утакалтинга плели защиту от солнца. Потом они ложились на рюкзаки и пережидали полуденную жару.
Пока Утакалтинг дремал, Каулт забавлялся со своим карманным анализатором. Он подбирал ветви, ягоды, комочки земли, растирал их большими сильными пальцами и подносил к прорези прибора, а потом исследовал с помощью других приборов, взятых с разбитой яхты.
Усердие Каулта особенно раздражало Утакалтинга: теннанинец серьезнейшим образом исследовал местную экосистему и при этом умудрялся не заметить ни одного подтасованного факта. «Может, именно потому, что я их подбрасываю», – размышлял Утакалтинг. Теннанинцы – народ педантичный.
Вероятно, мировоззрение Каулта не дает ему увидеть то, что выбивается из картины мира, которую нарисовали его тщательные исследования.
«Интересная мысль». Корона Утакалтинга создала глиф оценки удивления: он понял, что подход теннанинца, возможно, не так уж неверен и фундаментален, как считал сам Утакалтинг. Он заверял себя, что глупость делает Каулта неуязвимым для обмана, но...
«Но ведь в конце концов все эти следы действительно обман. Мой союзник в кустах специально оставляет следы, чтобы я их «нашел» и «прятал». Но Каулт упрямо игнорирует их. Может быть, его взгляд на мир просто вернее моего? Оказывается, его почти невозможно одурачить!» Правда это или нет, но мысль интересная. Сиртуну развевался и пытался подняться над короной, но она лежала неподвижно, слишком ленивая, чтобы поднять глиф.
В мыслях Утакалтинг представил Атаклену.
Он знал, что его дочь жива. Попытаться узнать больше означало выдать себя пси-установкам врага. Но все-таки что-то в этих следах – на дрожащем уровне нахакиери – говорило Утакалтингу, что он много нового увидел бы в дочери, доведись им снова встретиться в этом мире.
«Но ведь существует предел родительской опеки, – словно говорил ему негромкий голос в полусне, – за которым ребенок сам создает свою судьбу».
«А что же с незнакомцами, которые вошли в ее жизнь?» – спросил Утакалтинг у мерцающей фигуры своей давно умершей жены, образ которой словно повис за его закрытыми глазами.
«Что с ними? Они тоже будут влиять на нее, а она на них. Но наше время подходит к концу!..»
Лицо ее видно так ясно... Это сон, обычный для людей, но которые редко бывают у тимбрими. Сон наяву, и значение его передается словами, а не глифами. От эмоций его пальцы задрожали.
Глаза Матиклуанны разошлись, а ее улыбка напомнила ему тот день в столице, когда впервые соприкоснулись их короны... и он остановился, ошеломленный, посредине многолюдной улицы. Полуослепший от глифа без названия, он шел по ее следу по переулкам, через мосты, мимо темных кафе, искал ее с растущим отчаянием, пока наконец не нашел. Она ждала его на скамье всего в двенадцати систаарах от того места, где он впервые ощутил ее.
«Понимаешь? – спросила она во сне голосом той далекой девушки. – Мы формируемся, меняемся. Но бывшее в нас постоянным всегда остается».
Утакалтинг пошевелился. Изображение его жены дрогнуло, потом исчезло в волнах света. Глиф сиуллф-та висел на том месте, где только что стояла она. Он означает радость еще не решенной головоломки.
Утакалтинг вздохнул и сел, потирая глаза.
Почему-то он решил, что яркий дневной свет рассеет глиф. Но теперь сиуллф-та оказался не просто сном. Без участия Утакалтинга он медленно поднялся и поплыл к его спутнику, рослому теннанинцу.
Каулт сидел спиной к Утакалтингу, погрузившись в свое занятие, совершенно не замечая, как изменился сиуллф-та и превратился в сиуллф-куонн. Глиф повис над гребнем Каулта, остановился, опустился и исчез. Утакалтинг удивленно смотрел. Каулт хмыкнул и повернулся. Теннанинец свистел сквозь дыхательные щели, затем отложил приборы и повернулся к Утакалтингу.
– Что-то очень странное творится здесь, коллега. Что-то такое, чего я не могу объяснить.
Утакалтинг, прежде чем ответить, облизнул губы.
– Скажи, что тебя озадачило, уважаемый посол.
Голос Каулта перешел в низкий рокот.
– Какое-то животное... кормилось ягодами недавно. Я уже несколько дней вижу следы его присутствия, Утакалтинг. Большое животное... слишком большое для Гарта.
Утакалтинг все еще думал, что сиуллф-куонн подействовал там, где пропали втуне многие его тонкие намеки.
– Правда? И это важно?
Каулт помолчал, словно не зная, что сказать. Наконец теннанинец вздохнул.
– Мой друг, это чрезвычайно странно. Должен сказать тебе, что не может после катастрофы буруралли существовать такое высокое животное, которое питается в кустах таким необычным способом.
– Что значит необычным?
Гребень Каулта раздувался короткими рывками, обозначая смущение.
– Только не смейтесь, коллега.
– Никогда! – солгал Утакалтинг.
– Я уверен, что у этого существа есть руки.
– Гм... – уклончиво произнес Утакалтинг. Теннанинец заговорил еще тише.
– Здесь какая-то тайна, коллега.
Утакалтинг сдержал корону, лицо его оставалось бесстрастным. Теперь он понял, почему возник сиуллф-куонн – глиф предчувствия удавшегося розыгрыша, который подействовал там, где все остальное оказалось бессильно.
«Шутка обернулась против меня!»
Утакалтинг посмотрел туда, где яркий солнечный свет начинал тускнеть от идущих с гор облаков. Там, в кустах, его союзник неделями оставляет «следы», с того самого времени, как яхта Утакалтинга оказалась именно там, где он хотел, – на краю болотистой местности к юго-востоку от гор. Маленький Джо-Джо, генетический мутант-шимп, который и говорить-то может только жестами, голый, как животное, оставляет загадочные следы, обрабатывает каменные орудия и бросает на их тропе, поддерживает непрочный контакт с Утакалтингом с помощью синего сторожевого шара.
И все это части плана, который призван неизбежно привести теннанинца к убеждению, что на Гарте существует предразумная туземная жизнь. Но Каулт, казалось, ничего не видит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171