То, что начал Бралль, продолжилось после его ухода. Например, от Мастерсон ожидали в высшей степени критического отзыва о докторе Коллмане, и у доктора Лоренцо возникал предлог его заменить.
Когда Луиза Мастерсон появилась в прошлом году, у нее было явное желание произвести хорошее впечатление. Но это продолжалось недолго. На втором заседании она стала возражать против выводов доктора Коллмана по поводу миланского полотна и заявила, что намерена повторно его осмотреть. И тут же приступила к делу: написала Жоржу Браллю, навела у него справки, и он ответил, что, по его мнению, доктор Коллман не ошибался. Почему он так сказал, если сам предоставил доказательства того, что доктор Коллман был не прав?
В этом году Мастерсон летала в Цюрих, откуда ездила на поезде в Санкт-Галлен, где Бралль встречался с неким человеком, который четыре года назад продал «Мадонну» Тициана. Мастерсон отправилась в Милан осмотреть заинтересовавшую ее картину и пропустила заседание комитета, поскольку решила побывать в Падуе. Она послала письмо человеку, который два года назад тоже продал полотно Тициана. И наконец, в высшей степени взволнованная, она принялась переписывать доклад о своих находках, но не успела его подать, поскольку была убита.
Ей удалось обнаружить неофициальную составляющую работы комитета, которая сформировалась в последние годы. Во всех трех случаях действовала одна и та же схема: эксперт по стилю Робертс производил осмотр, а архивариус Коллман работал с документацией и писал отчеты. Два полотна были проданы, и Робертс постарался заработать на всех операциях.
В первых двух случаях это оказалось просто. При старом режиме Тициановский комитет работал неповоротливо. Коллман закапывался в архивах и проверял факты до полутора лет, что нарушало планы владельцев, которые хотели продать картины и нуждались в авторитетном свидетельстве подлинности, чтобы максимально поднять цену.
В первом случае инициатором идеи был даже не Робертс. Владелец полотна из Санкт-Галлена предложил пятипроцентные комиссионные от продажной цены в обмен на его личное свидетельство подлинности. В результате Робертс получил солидный чек на сумму в сто двадцать тысяч долларов и, кстати, ничем не поделился с Коллманом. Во втором раунде с инициативой выступил он сам и предложил все устроить.
А почему бы и нет? Полотно скорее всего подлинное. И Робертс был уверен, что в случае чего сумеет надавить на Коллмана. Но с другой стороны, его поведение никто бы не назвал вполне этичным. И если бы выплыли факты, что великий Энтони Робертс торгует услугами, это бы катастрофически скомпрометировало комитет. И конечно, повредило бы репутации самого Робертса, которую потребовалось спасать, что и привело к печальной цепи событий. Засветиться в роли человека, который склоняется к тому или иному мнению в зависимости от того, сколько ему предложат, привело бы к ужасным последствиям. Не простили бы даже такие люди, как Коллман, и Робертс превратился бы в легкую добычу для Лоренцо.
Все шло гладко, пока не возникло миланское полотно. Бенедетти хотел продать картину, и Робертс не мог устоять перед соблазном, хотя и не нуждался в деньгах и куш был относительно невелик. Но при новом режиме Лоренцо комитет оборачивался быстрее, и Коллману приходилось шевелиться. Время между осмотром картины и вынесением окончательного суждения слишком сократилось, тем более что в данном случае Жорж Бралль уже откопал большинство доказательств.
Но Робертс просто-напросто их скрывает и намекает Коллману, что полотно немногого стоит. Коллман намеревается отказать владельцу в установлении подлинности, а Робертс тем временем предлагает свои услуги на обычных условиях. Он планирует, когда продажа зайдет достаточно далеко, объявить о доказательствах Бралля и тем самым повлиять на решение комитета в обратную сторону.
Вроде бы просто, но тут он совершил прокол: нарушил все допустимые рамки этических норм и попался. Решающим фактом стало то, что Бенедетти консультировался с Браллем, тот понял, что к чему, и вышел из себя. Вот почему он заявил, что Коллман не ошибался. Бралль подумал, что Коллман — часть всей неприглядной схемы, и начал искать, не случалось ли подобного в прошлом.
Коллман покраснел от ярости и громко запротестовал:
— Это неслыханно! Предположить, что человек в положении Робертса поведет себя настолько бессовестно…
Боттандо собирался его оборвать, но не успел: за него это сделали другие.
— Заткнись, надутый старый дурак! — осадила Коллмана жена. Она говорила по-немецки, но смысл ее слов ни от кого не ускользнул. — Нечего выставлять себя полным идиотом!
— Спасибо, фрау, — улыбнулся ей Боттандо. — Дело в том, — продолжал он, — что Робертс сообщил синьорине ди Стефано, что он не составил особого мнения по поводу достоинств полотна, а Коллману сказал, что оно ничего не стоит. Почему он противоречил самому себе? Есть только одно объяснение: он хотел, чтобы его имя связывали с определенной оценкой картины и таким образом взвалить всю ответственность за принятие решения на доктора Коллмана.
Терпеливо объяснив немцу, что тому вовсе не разумно защищать своего бывшего патрона, Боттандо поспешил вернуться к основной теме: он немного опасался, как бы не забыть, в чем суть его роли.
— Итак, Мастерсон решает самостоятельно исследовать полотно, и Робертс начинает беспокоиться. Он не понимает, что она задумала, и всячески пытается сбить ее с толку. Робертс не верит в ее способности ученого, и ему приходит в голову, что она тоже видела документы Бралля и намерена использовать эти доказательства против него. Он непременно желает выяснить, что происходит, и для этого посещает Бралля. Это выяснилось, поскольку имеется соответствующая запись в дневнике самого Бралля. Еще раньше Ван Хеттерен сообщил нам, что Бралль любил давать своим коллегам комичные прозвища. Скажите, как он называл Робертса?
Ван Хеттерен очнулся от полузабытья, в котором лишь наполовину прислушивался к тому, что происходило в комнате, и заморгал глазами.
— Ну… за его благочестивое поведение и величественную внешность он прозвал его святым Антонием.
— А ежедневник Бралля гласит, — радостно улыбнулся генерал, — что в день убийства сделавший запись ожидал визита святого Антония. Ко всему прочему Робертс сказал, что Мастерсон собиралась писать отзыв на Миллера. Но из всех ее коллег в Венеции об этом знали лишь двое: она сама и Ван Хеттерен. Мастерсон не хотела об этом распространяться. Откуда же такие сведения у Робертса? Ответ один: он видел копию письма Бралля Мастерсон на его письменном столе в Балазуке.
Что произошло во время их встречи во Франции, восстановить, конечно, невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Когда Луиза Мастерсон появилась в прошлом году, у нее было явное желание произвести хорошее впечатление. Но это продолжалось недолго. На втором заседании она стала возражать против выводов доктора Коллмана по поводу миланского полотна и заявила, что намерена повторно его осмотреть. И тут же приступила к делу: написала Жоржу Браллю, навела у него справки, и он ответил, что, по его мнению, доктор Коллман не ошибался. Почему он так сказал, если сам предоставил доказательства того, что доктор Коллман был не прав?
В этом году Мастерсон летала в Цюрих, откуда ездила на поезде в Санкт-Галлен, где Бралль встречался с неким человеком, который четыре года назад продал «Мадонну» Тициана. Мастерсон отправилась в Милан осмотреть заинтересовавшую ее картину и пропустила заседание комитета, поскольку решила побывать в Падуе. Она послала письмо человеку, который два года назад тоже продал полотно Тициана. И наконец, в высшей степени взволнованная, она принялась переписывать доклад о своих находках, но не успела его подать, поскольку была убита.
Ей удалось обнаружить неофициальную составляющую работы комитета, которая сформировалась в последние годы. Во всех трех случаях действовала одна и та же схема: эксперт по стилю Робертс производил осмотр, а архивариус Коллман работал с документацией и писал отчеты. Два полотна были проданы, и Робертс постарался заработать на всех операциях.
В первых двух случаях это оказалось просто. При старом режиме Тициановский комитет работал неповоротливо. Коллман закапывался в архивах и проверял факты до полутора лет, что нарушало планы владельцев, которые хотели продать картины и нуждались в авторитетном свидетельстве подлинности, чтобы максимально поднять цену.
В первом случае инициатором идеи был даже не Робертс. Владелец полотна из Санкт-Галлена предложил пятипроцентные комиссионные от продажной цены в обмен на его личное свидетельство подлинности. В результате Робертс получил солидный чек на сумму в сто двадцать тысяч долларов и, кстати, ничем не поделился с Коллманом. Во втором раунде с инициативой выступил он сам и предложил все устроить.
А почему бы и нет? Полотно скорее всего подлинное. И Робертс был уверен, что в случае чего сумеет надавить на Коллмана. Но с другой стороны, его поведение никто бы не назвал вполне этичным. И если бы выплыли факты, что великий Энтони Робертс торгует услугами, это бы катастрофически скомпрометировало комитет. И конечно, повредило бы репутации самого Робертса, которую потребовалось спасать, что и привело к печальной цепи событий. Засветиться в роли человека, который склоняется к тому или иному мнению в зависимости от того, сколько ему предложат, привело бы к ужасным последствиям. Не простили бы даже такие люди, как Коллман, и Робертс превратился бы в легкую добычу для Лоренцо.
Все шло гладко, пока не возникло миланское полотно. Бенедетти хотел продать картину, и Робертс не мог устоять перед соблазном, хотя и не нуждался в деньгах и куш был относительно невелик. Но при новом режиме Лоренцо комитет оборачивался быстрее, и Коллману приходилось шевелиться. Время между осмотром картины и вынесением окончательного суждения слишком сократилось, тем более что в данном случае Жорж Бралль уже откопал большинство доказательств.
Но Робертс просто-напросто их скрывает и намекает Коллману, что полотно немногого стоит. Коллман намеревается отказать владельцу в установлении подлинности, а Робертс тем временем предлагает свои услуги на обычных условиях. Он планирует, когда продажа зайдет достаточно далеко, объявить о доказательствах Бралля и тем самым повлиять на решение комитета в обратную сторону.
Вроде бы просто, но тут он совершил прокол: нарушил все допустимые рамки этических норм и попался. Решающим фактом стало то, что Бенедетти консультировался с Браллем, тот понял, что к чему, и вышел из себя. Вот почему он заявил, что Коллман не ошибался. Бралль подумал, что Коллман — часть всей неприглядной схемы, и начал искать, не случалось ли подобного в прошлом.
Коллман покраснел от ярости и громко запротестовал:
— Это неслыханно! Предположить, что человек в положении Робертса поведет себя настолько бессовестно…
Боттандо собирался его оборвать, но не успел: за него это сделали другие.
— Заткнись, надутый старый дурак! — осадила Коллмана жена. Она говорила по-немецки, но смысл ее слов ни от кого не ускользнул. — Нечего выставлять себя полным идиотом!
— Спасибо, фрау, — улыбнулся ей Боттандо. — Дело в том, — продолжал он, — что Робертс сообщил синьорине ди Стефано, что он не составил особого мнения по поводу достоинств полотна, а Коллману сказал, что оно ничего не стоит. Почему он противоречил самому себе? Есть только одно объяснение: он хотел, чтобы его имя связывали с определенной оценкой картины и таким образом взвалить всю ответственность за принятие решения на доктора Коллмана.
Терпеливо объяснив немцу, что тому вовсе не разумно защищать своего бывшего патрона, Боттандо поспешил вернуться к основной теме: он немного опасался, как бы не забыть, в чем суть его роли.
— Итак, Мастерсон решает самостоятельно исследовать полотно, и Робертс начинает беспокоиться. Он не понимает, что она задумала, и всячески пытается сбить ее с толку. Робертс не верит в ее способности ученого, и ему приходит в голову, что она тоже видела документы Бралля и намерена использовать эти доказательства против него. Он непременно желает выяснить, что происходит, и для этого посещает Бралля. Это выяснилось, поскольку имеется соответствующая запись в дневнике самого Бралля. Еще раньше Ван Хеттерен сообщил нам, что Бралль любил давать своим коллегам комичные прозвища. Скажите, как он называл Робертса?
Ван Хеттерен очнулся от полузабытья, в котором лишь наполовину прислушивался к тому, что происходило в комнате, и заморгал глазами.
— Ну… за его благочестивое поведение и величественную внешность он прозвал его святым Антонием.
— А ежедневник Бралля гласит, — радостно улыбнулся генерал, — что в день убийства сделавший запись ожидал визита святого Антония. Ко всему прочему Робертс сказал, что Мастерсон собиралась писать отзыв на Миллера. Но из всех ее коллег в Венеции об этом знали лишь двое: она сама и Ван Хеттерен. Мастерсон не хотела об этом распространяться. Откуда же такие сведения у Робертса? Ответ один: он видел копию письма Бралля Мастерсон на его письменном столе в Балазуке.
Что произошло во время их встречи во Франции, восстановить, конечно, невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55