у злополучного Тайфера просто неслыханные, невыносимые боли, однако эти припадки совершенно безопасны для жизни. Когда нестерпимая пытка дает ему несколько часов передышки, он ест и пьет, как обычно. Удивительна натура человеческая! Какой-то немецкий врач сказал, что эта болезнь - нечто вроде подагры головы, и его мнение, таким образом, сходится с мнением Бруссона.
Я отошел от гостей, столпившихся вокруг хозяйки дома, и последовал за мадмуазель Тайфер, которую вызвал лакей.
- Ах, боже мой! - воскликнула она, плача.- Чем батюшка прогневил небо! За что он так мучается? Он такой добрый!..
Я спустился вместе с нею по лестнице, помог ей сесть в карету и тут увидел ее отца, согнувшегося в три погибели. Мадмуазель Тайфер пыталась заглушить стоны своего батюшки, закрывая ему рот платком. К несчастью, он заметил меня. Лицо его еще больше исказилось, он бросил на меня дикий взгляд, в воздухе пронесся его неистовый крик, и карета тронулась.
Этот обед и этот вечер оказали жестокое влияние на мою жизнь и на мои чувства. Я полюбил мадмуазель Тайфер, быть может, именно потому, что чувство чести и порядочность запрещали мне сближаться с убийцей, каким бы ни был он хорошим отцом и хорошим мужем. Что-то неодолимое и роковое влекло меня в те дома, где я мог увидеть Викторину. Нередко, дав себе честное слово не искать больше встречи с нею, я в тог же вечер оказывался близ нее. И я был беспредельно счастлив. Моя любовь, вполне законная, исполненная, однако, химерических угрызений совести, принимала оттенок преступной страсти. Я презирал себя за то, что кланяюсь Тайферу, когда он изредка появлялся в обществе вместе с дочерью, но все же я кланялся ему! Наконец, к несчастью, Викторина не только красивая девушка, но сверх того девушка образованная, одаренная талантами, и она так мила,- ни малейшего педантства и хотя бы тени кривлянья. Говорит она сдержанно, а ее характер поражает какой-то меланхолической прелестью, против которой никто не в силах устоять. Она любит меня, во всяком случае позволяет мне думать так,- ведь она дарит меня иной улыбкой, чем других, а когда говорит со мною, голос ее приобретает особую мягкость. О, она любит меня! Но ведь она обожает отца, постоянно превозносит его доброту, кротость, высокие достоинства. Похвалы эти для меня - нож в сердце. Однажды я едва не стал сообщником преступления, на котором зиждется богатство всего семейства Тайферов: я едва не попросил руки Викторины. И вот тогда я бежал от нее, отправился путешествовать, побывал в Германии, в Андернахе. Но ведь я вернулся. Я вновь увидел Викторину. Она была бледна, худа. Останься она такой же, как прежде, цветущей, веселой, я быт бы спасен. И тут страсть моя разгорелась с необычайной силой. Боясь, как бы моя щепетильность не превратилась в манию, я решил созвать синедрион чистых душ, чтобы пролить хоть луч света на эту проблему высокой морали и философии. Вопрос еще больше усложнился после моего возвращения. И вот третьего дня я собрал у себя кое-кого из друзей - тех, в ком я более чем в других вижу честности, деликатности чувств и порядочности. Я пригласил двух англичан - секретаря посольства и некоего пуританина; затем, бывшего министра, вооруженного зрелым умом политического деятеля; нескольких молодых людей, еще подвластных чарам невинности; одного старика священника; бывшего моего опекуна, простодушного человека, представившего мне наидобросовестнейший отчет об опеке, что явилось достопамятным событием в Опекунском совете; одного адвоката, одного нотариуса - словом, самых разнообразных представителей общественного мнения и житейских добродетелей. Сначала мы вкусно пообедали, поболтали, поспорили, потом, за десертом, я чистосердечно поведал свою историю и попросил, чтобы мне дали разумный совет, но, конечно, предмета моей любви по имени не назвал.
- Посоветуйте, друзья, как мне быть,- сказал я в заключение.- Обсудите вопрос со всех сторон - так, словно речь идет о каком-нибудь законопроекте. Вам принесут урну и бильярдные шары, и пусть каждый подаст голос за или против моего брака, с соблюдением всех требований тайного голосования.
Сразу воцарилась глубокая тишина. Нотариус объявил самоотвод.
- Ведь тут в дело замешался брачный контракт,- заметил он.
Бывший мой опекун после всех возлияний лишился дара речи; он сам теперь нуждался в опеке, чтоб благополучно добраться домой.
- Понимаю! - воскликнул я.- Не высказать своего мнения - это самый энергичный способ указать мне, как я должен поступить.
Гости мои зашевелились.
Один домовладелец, пожертвовавший по подписному листу в пользу детей генерала Фуа [Фуа (1775-1825) - наполеоновский генерал, во время Реставрации депутат парламента от либеральной партии] и на памятник ему, воскликнул:
- Как добродетели, бывают преступленья
Различных степеней!
- Болтун,- пробормотал министр, подтолкнув меня локтем.
- И чем тут затруднение? - спросил герцог ***, богатые поместья которого составились из земель, некогда конфискованных у непокорных гугенотов после отмены Нантского эдикта...
Встал адвокат.
- В юрисдикции,- сказал он,- случай, подвергнутый нашему рассмотрению, не представлял бы никакого затруднения. Герцог прав! - воскликнул этот глашатай закона.- Разве нет постановления о сроках давности? Что сталось бы с нашим обществом, если бы мы вздумали доискиваться происхождения всякого богатства? Это дело совести. Если уж вам так хочется обсудить данный казус, обратитесь в духовную консисторию.
Тут адвокат, воплощенный кодекс законов, умолк, сел на свое место и осушил бокал шампанского. Тогда поднялся добрый пастырь, призванный толковать евангелие.
- Бог создал нас слабыми,- сказал он убежденно.- Если вы любите наследницу преступника, то женитесь на ней, но удовольствуйтесь приданым, которое достанется ей от матери, а наследство отца раздайте бедным.
- Позвольте,- сказал один из тех безжалостных спорщиков, какие частенько встречаются в свете,- может быть, отец ее выгодно женился только потому, что разбогател. Разве любая его удача не была все же плодом преступления?
- Самый этот спор уже является решением! Есть вещи, о которых порядочные люди не спорят,- воскликнул бывший мой опекун, желая, видимо, просветить собравшихся своей пьяной мудростью.
- Да! - протянул секретарь посольства.
- Да! - воскликнул священник.
Эти два человека не понимали друг друга.
Поднялся доктринер, которому для избрания в палату не хватало только ста пятидесяти голосов при ста пятидесяти пяти избирателях.
- Господа, этот феноменальный случай принадлежит к сфере интеллектуальной и выходит за рамки явлений, характерных для нормального состояния нашего общества. Следовательно, решение, каковое предстоит нам принять, должно быть выражено всеми согласно велениям совести путем внезапного суждения и явиться поучительным отражением душевных переживаний, довольно схожих с теми озарениями, в коих выражаются чувства и склонности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Я отошел от гостей, столпившихся вокруг хозяйки дома, и последовал за мадмуазель Тайфер, которую вызвал лакей.
- Ах, боже мой! - воскликнула она, плача.- Чем батюшка прогневил небо! За что он так мучается? Он такой добрый!..
Я спустился вместе с нею по лестнице, помог ей сесть в карету и тут увидел ее отца, согнувшегося в три погибели. Мадмуазель Тайфер пыталась заглушить стоны своего батюшки, закрывая ему рот платком. К несчастью, он заметил меня. Лицо его еще больше исказилось, он бросил на меня дикий взгляд, в воздухе пронесся его неистовый крик, и карета тронулась.
Этот обед и этот вечер оказали жестокое влияние на мою жизнь и на мои чувства. Я полюбил мадмуазель Тайфер, быть может, именно потому, что чувство чести и порядочность запрещали мне сближаться с убийцей, каким бы ни был он хорошим отцом и хорошим мужем. Что-то неодолимое и роковое влекло меня в те дома, где я мог увидеть Викторину. Нередко, дав себе честное слово не искать больше встречи с нею, я в тог же вечер оказывался близ нее. И я был беспредельно счастлив. Моя любовь, вполне законная, исполненная, однако, химерических угрызений совести, принимала оттенок преступной страсти. Я презирал себя за то, что кланяюсь Тайферу, когда он изредка появлялся в обществе вместе с дочерью, но все же я кланялся ему! Наконец, к несчастью, Викторина не только красивая девушка, но сверх того девушка образованная, одаренная талантами, и она так мила,- ни малейшего педантства и хотя бы тени кривлянья. Говорит она сдержанно, а ее характер поражает какой-то меланхолической прелестью, против которой никто не в силах устоять. Она любит меня, во всяком случае позволяет мне думать так,- ведь она дарит меня иной улыбкой, чем других, а когда говорит со мною, голос ее приобретает особую мягкость. О, она любит меня! Но ведь она обожает отца, постоянно превозносит его доброту, кротость, высокие достоинства. Похвалы эти для меня - нож в сердце. Однажды я едва не стал сообщником преступления, на котором зиждется богатство всего семейства Тайферов: я едва не попросил руки Викторины. И вот тогда я бежал от нее, отправился путешествовать, побывал в Германии, в Андернахе. Но ведь я вернулся. Я вновь увидел Викторину. Она была бледна, худа. Останься она такой же, как прежде, цветущей, веселой, я быт бы спасен. И тут страсть моя разгорелась с необычайной силой. Боясь, как бы моя щепетильность не превратилась в манию, я решил созвать синедрион чистых душ, чтобы пролить хоть луч света на эту проблему высокой морали и философии. Вопрос еще больше усложнился после моего возвращения. И вот третьего дня я собрал у себя кое-кого из друзей - тех, в ком я более чем в других вижу честности, деликатности чувств и порядочности. Я пригласил двух англичан - секретаря посольства и некоего пуританина; затем, бывшего министра, вооруженного зрелым умом политического деятеля; нескольких молодых людей, еще подвластных чарам невинности; одного старика священника; бывшего моего опекуна, простодушного человека, представившего мне наидобросовестнейший отчет об опеке, что явилось достопамятным событием в Опекунском совете; одного адвоката, одного нотариуса - словом, самых разнообразных представителей общественного мнения и житейских добродетелей. Сначала мы вкусно пообедали, поболтали, поспорили, потом, за десертом, я чистосердечно поведал свою историю и попросил, чтобы мне дали разумный совет, но, конечно, предмета моей любви по имени не назвал.
- Посоветуйте, друзья, как мне быть,- сказал я в заключение.- Обсудите вопрос со всех сторон - так, словно речь идет о каком-нибудь законопроекте. Вам принесут урну и бильярдные шары, и пусть каждый подаст голос за или против моего брака, с соблюдением всех требований тайного голосования.
Сразу воцарилась глубокая тишина. Нотариус объявил самоотвод.
- Ведь тут в дело замешался брачный контракт,- заметил он.
Бывший мой опекун после всех возлияний лишился дара речи; он сам теперь нуждался в опеке, чтоб благополучно добраться домой.
- Понимаю! - воскликнул я.- Не высказать своего мнения - это самый энергичный способ указать мне, как я должен поступить.
Гости мои зашевелились.
Один домовладелец, пожертвовавший по подписному листу в пользу детей генерала Фуа [Фуа (1775-1825) - наполеоновский генерал, во время Реставрации депутат парламента от либеральной партии] и на памятник ему, воскликнул:
- Как добродетели, бывают преступленья
Различных степеней!
- Болтун,- пробормотал министр, подтолкнув меня локтем.
- И чем тут затруднение? - спросил герцог ***, богатые поместья которого составились из земель, некогда конфискованных у непокорных гугенотов после отмены Нантского эдикта...
Встал адвокат.
- В юрисдикции,- сказал он,- случай, подвергнутый нашему рассмотрению, не представлял бы никакого затруднения. Герцог прав! - воскликнул этот глашатай закона.- Разве нет постановления о сроках давности? Что сталось бы с нашим обществом, если бы мы вздумали доискиваться происхождения всякого богатства? Это дело совести. Если уж вам так хочется обсудить данный казус, обратитесь в духовную консисторию.
Тут адвокат, воплощенный кодекс законов, умолк, сел на свое место и осушил бокал шампанского. Тогда поднялся добрый пастырь, призванный толковать евангелие.
- Бог создал нас слабыми,- сказал он убежденно.- Если вы любите наследницу преступника, то женитесь на ней, но удовольствуйтесь приданым, которое достанется ей от матери, а наследство отца раздайте бедным.
- Позвольте,- сказал один из тех безжалостных спорщиков, какие частенько встречаются в свете,- может быть, отец ее выгодно женился только потому, что разбогател. Разве любая его удача не была все же плодом преступления?
- Самый этот спор уже является решением! Есть вещи, о которых порядочные люди не спорят,- воскликнул бывший мой опекун, желая, видимо, просветить собравшихся своей пьяной мудростью.
- Да! - протянул секретарь посольства.
- Да! - воскликнул священник.
Эти два человека не понимали друг друга.
Поднялся доктринер, которому для избрания в палату не хватало только ста пятидесяти голосов при ста пятидесяти пяти избирателях.
- Господа, этот феноменальный случай принадлежит к сфере интеллектуальной и выходит за рамки явлений, характерных для нормального состояния нашего общества. Следовательно, решение, каковое предстоит нам принять, должно быть выражено всеми согласно велениям совести путем внезапного суждения и явиться поучительным отражением душевных переживаний, довольно схожих с теми озарениями, в коих выражаются чувства и склонности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11