Я тоже резко обернулся.
Над тушей шатуна в нескольких шагах за нашими спинами возвышались в сумраке леса еще две такие же туши. Погрузив хоботы в мертвое тело, они бесшумно сосали кровь. На их мордах виднелись наши плевки.
Не сговариваясь, мы кинули в железный сундук все, что там было, подхватили его – я слева, Инспектор справа – и понеслись сквозь чащу – прочь, к мегаполису.
Когда выскочили на равнину, я остановился перевести дыхание.
– Бежать! – рявкнул Инспектор. – Бежать, подлец! Бежать, сынок! На равнине нельзя скрыться от шатунов!
– Если нападет шатун, я его зарублю, – ответил я, сжимая галстук и твердо глядя в лицо Инспектору. – Это очень хорошая примета – может, найдем еще документы Предков…
Инспектор не нашелся, что возразить, мы передохнули и побрели к мегаполису.

10. Мегаполис

На проходной никого не было. Мы толкнули дверь, прошли в дезинфекцию, взяли по мочалке и принялись смывать с себя радиоактивную пыль.
– И оказывается… – неожиданно для самого себя я продолжил вслух свою мысль, – что наши Предки были ленивы и глупы?
Немедленно из-за душевой перегородки появилось лицо Инспектора.
– Мигель, сын Марии! – назидательно произнес он, заглушая шум воды, но в его голосе уже не было прежней уверенности. – Наши Предки были умнее нас! Сообразительнее! Смелее! Внимательнее! Расторопнее! Осторожнее! И они знали все! – Голова инспектора исчезла.
– И чуть не погибли… – пробурчал я. – И не оставили нам, своим потомкам, ничего…
– А что ты? Ты что оставишь потомкам?! – рявкнул Инспектор, снова на секунду появившись из-за перегородки.
Я ничего не ответил. Почему-то больше всего сейчас мне хотелось спросить, сдал ли я местность или все-таки не сдал. Но я так и не спросил.
– Одевайся скорее, Мигель-пастух, сын Марии! – строго сказал Инспектор, бережно прижимая к груди дощечку. – Я жду тебя в оружейной, мы идем к Мэру и на совет Старейшин!
Глянув в зеркало, он вышел из душевой.
Я тоже выключил воду, расчесал усики, надел халат, повязал галстук и посмотрел в зеркало. Да, это я, Мигель-пастух, сын Марии, потомок наших Предков. Две ноги, четыре руки, еще по-детски остренькие ротовые жвалы, голубые фасетки, короткие рудиментарные окрылки над плечами, не очень мощная головогрудь, а на ней – нательный серебряный крестик на цепочке: шесток с двумя поперечными перекладинками.
– А что мы оставим потомкам? – пробормотал я и пошел в оружейную. – Что мы оставим?
Октябрь, 2004

Горшки и боги

Дверь ангара я нашел на ощупь и приоткрыл. Здесь было тихо, и лишь гуляли невразумительные сквозняки. И абсолютная темнота. Как включить свет, я не знал. Я немного постоял на пороге, а затем быстро шагнул в сторону и тихо присел у стены, ощущая спиной прохладный металл обшивки. Привыкну к темноте, подумал я, а там будет видно. Главное, чтоб никому не было видно меня. Почему-то я был уверен, что в ангаре брат. Он говорил, что у него есть одно серьезное дело, но с собой взять отказался. Но я видел, как утром он шел в ангар с ножницами. И сейчас пришел посмотреть, что же он тут делает. Но если брат не рассказывал мне о своих делах в ангаре, скорее всего он не хочет меня здесь видеть.
Сколько я себя помню, для меня не было человека авторитетнее, чем брат. Ян был старше меня на девять лет и, казалось, знал все на свете. Когда мне нужен был совет, я всегда обращался к Яну. Естественно, я уважал и мать, и отца, и деда, но… Но брат – это брат. Когда я узнал, что он погиб, мне на миг показалось, что теперь обязательно погибнет и корабль… Но это случилось через много лет, поэтому я буду рассказывать по порядку.
В темноте ангар казался еще больше, чем мне запомнилось когда-то. Естественно, чертеж корабля я знал наизусть и помнил, что ангар кубической формы – сто на сто на сто метров – и совершенно пустой, потому что достраивать или заполнять его будут после Скончания Пути. Когда-то здесь собирались разбить теннисный корт, но потом его сделали на третьей палубе. Я зажмурился и вновь распахнул глаза. Никакой разницы. Светлее не стало. Ангар казался бескрайним. Я снова зажмурился, и тут по моей щеке пробежал далекий ветерок. Даже не пробежал, а словно бы хлопнул. В темноте ангара явно что-то двигалось. Что-то большое, массивное и абсолютно бесшумное. И – я был в этом уверен – абсолютно нечеловеческое. Я вжался в стенку и мог поклясться, что туша подошла совсем близко, замерла передо мной, словно разглядывая, и поползла в дальний угол.
– Ян! – крикнул я.
Голос унесся в темноту, и его трижды повторило эхо над головой – с каждым разом все ближе к потолку. Никто мне не ответил, и я понял, что брата тут нет.
В этот момент мне надо было убежать. Позвать кого-нибудь из старших. Или хотя бы вернуться с фонариком. Наверное, любой землянин так бы и поступил. Но только я не землянин, я родился и вырос на этом корабле. Это был мой дом, мой мир, и здесь я не боялся ничего, кроме гнева старейшины Цы. Я не видел зверя страшнее, чем свинья, – на корабле вообще не было других зверей. Я даже не встречал роботов, которые были бы выше моего плеча. Хотя где-то здесь, в дальнем углу ангара, хранился большой транспортный робот-погрузчик.
Я не помню, наверное, все-таки испугался. А может, решил, что это транспортный робот. В общем, сделал то, что делать было совсем уж глупо, – разозлился, что кто-то чужой бродит по нашему ангару, встал во весь рост, сделал шагов десять в темноту, выставил руку и твердо приказал, как приказывают роботам: «Остановись!»
Глупо, правда? Я почувствовал, что туша замерла на том конце ангара, а затем рванулась ко мне. Больше я ничего не помню.
Закрой один глаз и посмотри вокруг. Почти ничего не изменилось, верно? Теперь представь, что у тебя нет правого глаза с десяти лет, а сейчас тебе семнадцать. За это время вполне можно привыкнуть и не замечать, уж поверь мне. Ты ходишь с неизменной черной повязкой – как пират из старых фильмов. На тебя заглядываются девушки, и многие парни тебе просто завидуют. Порой кажется, что они дорого бы дали, чтобы потерять глаз и ходить с такой же повязкой. Но ты совсем не ощущаешь себя калекой. Ты прекрасно играешь в теннис – в прошлом году получил титул второй ракетки корабля. И даже злые языки не посмели сказать, что тебе подыгрывали, – все знают, что ты действительно хорошо играешь. Но на корабле восемь сотен здоровых человек, не считая парализованную старую Лунь, поэтому почетное звание главного инвалида корабля тебе обеспечено. И поэтому тебя берегут. О тебе заботятся. На церемониях ты стоишь в первом ряду. В столовой обедаешь в первую смену. Но зато у тебя есть небольшие ограничения…
В принципе все понимают, что ты здоров как кабан, ограничения твои – пустяковы, но как же это бесит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93