Неплохо! Не сделать ли ему своей возлюбленной Соню? Тогда, пожалуй, можно было бы вытерпеть и жизнь в Анатоле. Стальные пружины мягко покачиваются. Какое наслаждение чувствовать себя молодым, счастливым и мчаться сквозь ночь в элегантном, нарядном спальном вагоне! Поезд испускает хриплый торжествующий крик и бросается в темноту.
Пассау! Утро, бежит телеграфист. «Жак Грегор, Жак Грегор!» Вот уже Европа выкрикивает его имя. Жак выпрыгивает на перрон и получает телеграмму от Майера. Он вскрывает ее и машет ею в воздухе, точно знаменем победы. В пижаме, размахивая телеграммой, он производит впечатление безумного.
V
Яскульский опять в «Траяне»:
— Еще не вернулся?
— Нет, еще не вернулся.
Яскульский — мужчина грузный, точно башня, верхушка которой поросла пожелтевшей травой. Ему шестьдесят, но он все еще силен как буйвол. В семь часов утра он надевает высокие сапоги и лишь в десять часов вечера снимает их. Весь день он занят делами, весь день на ногах. Он покупает, продает, торгуется, плутует. Даже после смерти он, наверно, попытается на кладбище продать кому-нибудь свой гроб. А если это не удастся, то, по крайней мере, обменяет его. В десять лет он торговал деревянными башмаками, лопатами и ложками, которые вырезали крестьяне в горах. Позднее он начал продавать дрова, а затем — строевой лес. Соблазнил дочь владельца одной лесопилки, чтобы прибрать к рукам его заведение, и за десять лет составил себе небольшое состояние. Теперь он спекулировал земельными участками в Анатоле, Комбезе и Станце. За несколько лет он сделался «великим Яскульским», которому принадлежала половина всей площади, занимаемой Анатолем. Сколько у него было денег, никто не знал.
— Вот вам и Грегор! — кричал он. — Он весь город поставил вверх ногами.
Хитрые глазки Яскульского беспокойно бегали по сторонам.
Да, Яскульский побывал «наверху». Он хотел сам все видеть. Однако этот длинный немец даже не пустил его в усадьбу. Все же он увидел буровую вышку, — она была совершенно черная, и с нее капала нефть. Корошек слушал Яскульского, не отрывая от него голубых глаз. Роткель, который забежал в «Траян» выпить чашку кофе, слушал, полузакрыв веки.
— А какая там вонь наверху, и рассказать невозможно, — продолжал Яскульский. — Весь лес пропах нефтью!
И нефть он тоже видел. Он не лжет, не сойти ему с этого места, если он соврал. Видел через дырку в заборе. Это был настоящий пруд, полнехонький черно-зеленой нефтью, и даже по дороге через лес текла нефть. За сараем тридцать крестьян сооружали земляные валы для нового резервуара.
— Да, кто мог бы подумать! — прохрипел Корошек. — И как все это вообще возможно? Разве он может видеть на полтораста метров сквозь землю?
Яскульский снисходительно засмеялся.
— У них теперь есть такие чувствительные инструменты.
Роткель кивнул. Его полузакрытые веки вздрогнули. Он был бледен, как всегда, с застывшим на лице испугом, точно ежеминутно ожидал, что его сейчас ударят. Его сын Мозес все это предвидел. Мозес всегда восторженно отзывался о Жаке Грегоре. А вид у это Жака был такой, точно он ни о чем не думал и только изо дня в день прогуливался с папироской во рту. Да, это совсем особого рода праздный гуляка!
— Жак Грегор — гений! — громко сказал Роткель.
Да, гений, никак не меньше. Вот там на улице лежит камешек. И тысячи людей ежедневно проходят мимо. Но затем является единственный, избранный. Он смотрит на камень. И что же, в конце концов, оказывается? Этот камень совсем не камень. Это — алмаз. Вот так было и с Жаком, именно так!
— Сын Христиана-Александра Грегора! Больше Корошек ничего не сказал.
Но Яскульский, у которого всегда было свое особое мнение, заявил, что этого нотариуса Христиана-Александра сильно переоценивали. Депутат он был, прямо скажем, никудышный. Если бы не он, Анатоль давно уже получил бы железную дорогу.
Роткель больше не слушал. Пусть они говорят, что хотят. Его черные глаза неподвижно смотрели в одну точку и приобрели какой-то стеклянный блеск. Кто мог предсказать, как изменится этот город при теперешних новых условиях за один, два или три года! Теперь все возможно! Роткель почувствовал, как у него дрогнуло сердце. Уже несколько дней он жил в лихорадочном возбуждении, не мог спать по ночам. Десять лет назад он побывал в Баку. Там была замужем его сестра. Он видел этот город, видел его торговые улицы, правительственные здания, квартал вилл и дворцов. Гигантский город, рожденный нефтью! Об этом городе он теперь непрестанно думал. Бессонными ночами он представлял себе, что вот Анатоль меняется, исчезает и на его месте вырастает новый город, с торговыми улицами, залитыми ярким светом, с новыми кварталами жилых домов, с трамваем, автомобилями. А на рыночной площади сияет огнями стеклянный семиэтажный дом с огненной вывеской: «Роткель и Винер». Глоток воды. Руки у него дрожали. Ни с кем, даже со своей женой и дочерьми, он не решался говорить об этих мечтах, которые завтра могут стать действительностью, кто знает? Нужно обдумать, как поступить. Хорошенько все продумать, а затем действовать! Сегодня еще все возможно. А завтра, может быть, будет уже поздно. Надо захватить ключевые позиции будущего города, прежде чем спохватятся другие. Завтра же он прикупит соседний дом. Завтра же начнет действовать. И пусть Мозес немедленно приезжает сюда. С ним можно поговорить: Мозес умеет молчать.
Роткель подозрительно взглянул на Корошека и Яскульского. Как бы они не прочли по лицу его мысли!.. Он снова глотнул воды, чтобы успокоиться. Яскульский говорил о своих земельных участках. Они теперь, пожалуй, поднимутся в цене.
— Как ты думаешь, Роткель?
Роткель хитро улыбнулся бледными губами и тихо покачал головой. Он теперь ценил Яскульского в один миллион. Через год, а может быть, и раньше, он, пожалуй, будет стоить пять миллионов.
— Кто может знать. — отозвался он. — Много ли нефти там в лесу или мало, — вот в чем вопрос.
— Да, в этом весь вопрос, — согласился Корошек. Какой-то посетитель, никому не известный, вошел в кафе.
Высокий, уже седеющий человек. Половина лица у него была обезображена красным пятном от ожога. Одет он был небрежно, но держал себя очень уверенно и развязно. Не церемонясь, он подошел к столу:
— Господа, наверно, разрешат мне выпить в их обществе чашку кофе? — Голос его был неожиданно мягок и вкрадчив. — Меня зовут Богумил Ледерман, — представился он, не ожидая ответа. — Я приехал из Борислава, из галицийского нефтяного района. В Бориславе меня знает каждый ребенок. Вы можете справиться. Я аккордант.
И он придвинул к себе стул.
Все приблизительно знали, где находится Борислав, но откуда могли тут знать, что такое «аккордант»? Ледерман в несколько минут объяснил им значение Борислава как нефтяной области и повторил, что он аккордант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Пассау! Утро, бежит телеграфист. «Жак Грегор, Жак Грегор!» Вот уже Европа выкрикивает его имя. Жак выпрыгивает на перрон и получает телеграмму от Майера. Он вскрывает ее и машет ею в воздухе, точно знаменем победы. В пижаме, размахивая телеграммой, он производит впечатление безумного.
V
Яскульский опять в «Траяне»:
— Еще не вернулся?
— Нет, еще не вернулся.
Яскульский — мужчина грузный, точно башня, верхушка которой поросла пожелтевшей травой. Ему шестьдесят, но он все еще силен как буйвол. В семь часов утра он надевает высокие сапоги и лишь в десять часов вечера снимает их. Весь день он занят делами, весь день на ногах. Он покупает, продает, торгуется, плутует. Даже после смерти он, наверно, попытается на кладбище продать кому-нибудь свой гроб. А если это не удастся, то, по крайней мере, обменяет его. В десять лет он торговал деревянными башмаками, лопатами и ложками, которые вырезали крестьяне в горах. Позднее он начал продавать дрова, а затем — строевой лес. Соблазнил дочь владельца одной лесопилки, чтобы прибрать к рукам его заведение, и за десять лет составил себе небольшое состояние. Теперь он спекулировал земельными участками в Анатоле, Комбезе и Станце. За несколько лет он сделался «великим Яскульским», которому принадлежала половина всей площади, занимаемой Анатолем. Сколько у него было денег, никто не знал.
— Вот вам и Грегор! — кричал он. — Он весь город поставил вверх ногами.
Хитрые глазки Яскульского беспокойно бегали по сторонам.
Да, Яскульский побывал «наверху». Он хотел сам все видеть. Однако этот длинный немец даже не пустил его в усадьбу. Все же он увидел буровую вышку, — она была совершенно черная, и с нее капала нефть. Корошек слушал Яскульского, не отрывая от него голубых глаз. Роткель, который забежал в «Траян» выпить чашку кофе, слушал, полузакрыв веки.
— А какая там вонь наверху, и рассказать невозможно, — продолжал Яскульский. — Весь лес пропах нефтью!
И нефть он тоже видел. Он не лжет, не сойти ему с этого места, если он соврал. Видел через дырку в заборе. Это был настоящий пруд, полнехонький черно-зеленой нефтью, и даже по дороге через лес текла нефть. За сараем тридцать крестьян сооружали земляные валы для нового резервуара.
— Да, кто мог бы подумать! — прохрипел Корошек. — И как все это вообще возможно? Разве он может видеть на полтораста метров сквозь землю?
Яскульский снисходительно засмеялся.
— У них теперь есть такие чувствительные инструменты.
Роткель кивнул. Его полузакрытые веки вздрогнули. Он был бледен, как всегда, с застывшим на лице испугом, точно ежеминутно ожидал, что его сейчас ударят. Его сын Мозес все это предвидел. Мозес всегда восторженно отзывался о Жаке Грегоре. А вид у это Жака был такой, точно он ни о чем не думал и только изо дня в день прогуливался с папироской во рту. Да, это совсем особого рода праздный гуляка!
— Жак Грегор — гений! — громко сказал Роткель.
Да, гений, никак не меньше. Вот там на улице лежит камешек. И тысячи людей ежедневно проходят мимо. Но затем является единственный, избранный. Он смотрит на камень. И что же, в конце концов, оказывается? Этот камень совсем не камень. Это — алмаз. Вот так было и с Жаком, именно так!
— Сын Христиана-Александра Грегора! Больше Корошек ничего не сказал.
Но Яскульский, у которого всегда было свое особое мнение, заявил, что этого нотариуса Христиана-Александра сильно переоценивали. Депутат он был, прямо скажем, никудышный. Если бы не он, Анатоль давно уже получил бы железную дорогу.
Роткель больше не слушал. Пусть они говорят, что хотят. Его черные глаза неподвижно смотрели в одну точку и приобрели какой-то стеклянный блеск. Кто мог предсказать, как изменится этот город при теперешних новых условиях за один, два или три года! Теперь все возможно! Роткель почувствовал, как у него дрогнуло сердце. Уже несколько дней он жил в лихорадочном возбуждении, не мог спать по ночам. Десять лет назад он побывал в Баку. Там была замужем его сестра. Он видел этот город, видел его торговые улицы, правительственные здания, квартал вилл и дворцов. Гигантский город, рожденный нефтью! Об этом городе он теперь непрестанно думал. Бессонными ночами он представлял себе, что вот Анатоль меняется, исчезает и на его месте вырастает новый город, с торговыми улицами, залитыми ярким светом, с новыми кварталами жилых домов, с трамваем, автомобилями. А на рыночной площади сияет огнями стеклянный семиэтажный дом с огненной вывеской: «Роткель и Винер». Глоток воды. Руки у него дрожали. Ни с кем, даже со своей женой и дочерьми, он не решался говорить об этих мечтах, которые завтра могут стать действительностью, кто знает? Нужно обдумать, как поступить. Хорошенько все продумать, а затем действовать! Сегодня еще все возможно. А завтра, может быть, будет уже поздно. Надо захватить ключевые позиции будущего города, прежде чем спохватятся другие. Завтра же он прикупит соседний дом. Завтра же начнет действовать. И пусть Мозес немедленно приезжает сюда. С ним можно поговорить: Мозес умеет молчать.
Роткель подозрительно взглянул на Корошека и Яскульского. Как бы они не прочли по лицу его мысли!.. Он снова глотнул воды, чтобы успокоиться. Яскульский говорил о своих земельных участках. Они теперь, пожалуй, поднимутся в цене.
— Как ты думаешь, Роткель?
Роткель хитро улыбнулся бледными губами и тихо покачал головой. Он теперь ценил Яскульского в один миллион. Через год, а может быть, и раньше, он, пожалуй, будет стоить пять миллионов.
— Кто может знать. — отозвался он. — Много ли нефти там в лесу или мало, — вот в чем вопрос.
— Да, в этом весь вопрос, — согласился Корошек. Какой-то посетитель, никому не известный, вошел в кафе.
Высокий, уже седеющий человек. Половина лица у него была обезображена красным пятном от ожога. Одет он был небрежно, но держал себя очень уверенно и развязно. Не церемонясь, он подошел к столу:
— Господа, наверно, разрешат мне выпить в их обществе чашку кофе? — Голос его был неожиданно мягок и вкрадчив. — Меня зовут Богумил Ледерман, — представился он, не ожидая ответа. — Я приехал из Борислава, из галицийского нефтяного района. В Бориславе меня знает каждый ребенок. Вы можете справиться. Я аккордант.
И он придвинул к себе стул.
Все приблизительно знали, где находится Борислав, но откуда могли тут знать, что такое «аккордант»? Ледерман в несколько минут объяснил им значение Борислава как нефтяной области и повторил, что он аккордант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119