рыбацкие лодки с короткими шкаторинами переднего паруса, что позволяло им плыть по ветру, многовесельные буксиры. Пара таких буксиров, издали похожих на пауков, направилась к судну Аргироса, когда оно приблизилось к гранитным причалам.
– Убирай парус, эй, там! – крикнул моряк с первого буксира.
Матросы поспешили выполнить указание. Буксиры, груженные большими клубками канатов, подтащили судно к месту стоянки у одного из причалов. Матросы выбросили швартовы поджидавшим на берегу портовым морякам, и те закрепили канаты торгового судна на пристани. Аргирос закинул свой багаж за плечо, пристегнул меч к поясу и спустился по трапу. Когда он ступил на причал, один из швартовщиков указал на меч и заметил:
– Будьте начеку, если вам вздумается выхватить оружие, дружище. Здесь большой город, вас арестуют если станете размахивать мечом во время ссоры, и слуги префекта отрубят вам большие пальцы, чтобы больше такое не повторилось.
Магистр взглянул на него свысока.
– Я живу в Константинополе, а это не просто большой город, а столица.
Лишь в Александрии это суждение могло натолкнуться на возражения. Рабочий просто хмыкнул и сказал:
– Выскочка.
Он придал слову на греческом форму, по которой Аргирос понял, что имелся в виду Константинополь, а не он сам. До тех пор пока Константин не превратил сонный Византий в Новый Рим, Александрия была первым городом на востоке империи. Ее жители это помнили… и по-прежнему возмущались.
Магистр с вещами направился вдоль причала в город. Он думал пройтись по Гептастадию и осмотреть недостроенный маяк прямо сейчас, но сначала все-таки решил устроиться. К этому его склонила тяжесть мешка с вещами – казалось, она возрастала с каждым шагом.
Магистр нашел комнату неподалеку от места, где Гептастадий соединялся с сушей. Увенчанные крестами купола соседней церкви Святого Афанасия служили высотной доминантой, видимой в значительной части Александрии. Хотя улицы города образовывали правильную сеть, Аргирос обрадовался дополнительному ориентиру, по которому можно найти путь домой.
Пока Василий разбирал вещи, солнце над западными воротами Луны приобрело малиновый оттенок. Магистра предупреждали, что на улаживание вопросов с египетскими чиновниками уйдет целый день, так что приступать к делам на ночь глядя бессмысленно. Он купил буханку хлеба, несколько луковиц и вина в соседней таверне, вернулся в комнату, повесил над кроватью москитную сетку и лег спать.
Во сне он видел Елену, какой она была до того, как оспа лишила ее красоты, а затем и жизни. Он видел ее смеющиеся голубые глаза, вспоминал, как соприкасались их губы, как платье скользило с ее белых плеч, вспоминал ее упоительные ласки…
Василий пробудился. Он всегда просыпался на этом месте. Он покрылся потом, но не из-за жары – летними ночами в Александрии было приятно благодаря северным бризам. Он смотрел в темноту и мечтал, чтобы навязчивый сон или отпустил его, или однажды продлился бы еще на несколько секунд.
После смерти жены Василий не прикасался к женщинам. В первые месяцы траура он всерьез подумывал покинуть мирскую жизнь и найти покой в монастыре. Эта мысль до сих пор посещала его время от времени. По какой монах мог выйти из него, если сны доказывали, что он по-прежнему оставался во власти плотских желаний?
Постепенно он снова погружался в забытье. Может быть, он опять увидит этот сон и на мгновение почувствует себя счастливым – или несчастным.
В Константинополе письмо с печатью и подписью Георгия Лаканодракона мгновенно открывало все двери и развязывало все языки: магистр официорий – один из главных министров василевса ромеев. Василий был еще слишком молод, чтобы претендовать на близкое знакомство с шефом корпуса, но кто мог догадаться об этом по письму и кто мог осмелиться противоречить самому Георгию Лаканодракону?
Письмо помогло и в Александрии, но лишь в известной степени и вкупе с настоящим торгом. Пришлось потратить две недели – тот отрезок времени, который Аргирос сэкономил, отправившись на борту судна, – и три номисмы, чтобы секретарь препроводил магистра в кабинет к Муамету Деканосу, заместителю императорского префекта, управлявшего Египтом от имени василевса.
Деканос, щуплый смуглый человек с большими темными кругами под глазами, быстро прочел переданное Аргиросом письмо: «Предоставьте моему уполномоченному любую помощь, какую вы бы оказали и мне, ибо он пользуется моим полным доверием». Он сдвинул кипу папирусов на край стола и на освободившееся место положил письмо из столицы.
– Буду рад помочь вам, э-э, Аргирос. Ваше дело, смею надеяться, рано или поздно уладится, чего не скажешь об этой неразберихе. – Он хмуро посмотрел на только что сдвинутую кучу папирусов.
– Светлый господин? – произнес Аргирос.
Деканос для его поручения был важной персоной, и потому с ним следовало разговаривать вежливо.
– Эта неразбериха, – повторил заместитель префекта с какой-то угрюмой гордостью, – тянется еще со времен моего святого.
– Святого Муамета? – Аргирос невольно раскрыл рот от изумления. – Но – как? – ведь он обратился в христианство семьсот лет назад.
– Верно, – признал Деканос. – Так и есть. Раз вы это помните, то, очевидно, знаете о персидском вторжении, которое заставило его бежать из монастыря в Константинополь.
Магистр кивнул. Рожденный арабом-язычником, Муамет пришел ко Христу во время торговой поездки в Сирию и закончил жизнь архиепископом в далекой Испании. Кроме того, он обнаружил талант гимнографа, и его песнопения до сих пор распевались по всей империи. Неудивительно, что после столь замечательной и праведной жизни он был признан святым.
– То был самый страшный удар персов по империи за все времена. Они даже здесь, в Александрии, пятнадцать лет правили по своим законам. Открылось приличное число наследственных дел, и их законность стала оспариваться, когда вернулось римское правление. Эта неразбериха, – ему, нравилось повторяться, – дело Пхериса против Серапиона. Один из тех исков.
– Но – как? – семьсот лет!
Теперь уже Аргирос повторил свое восклицание, и не только с изумлением, но и с возмущением.
– Как? – Деканос закатил глаза. – Египетские семьи обычно огромны; на беду, они не вымирают. И они любят обращаться к законам – здесь это большее развлечение, чем ипподром, да и шансов на успех больше. И любое решение суда без конца обжалуется: то писец неправильно написал какое-то слово, то употреблен винительный падеж вместо родительного, что, очевидно, меняет смысл последующего постановления. Очевидно. – Василий еще не слышал, чтобы это слово произносили в качестве ругательства. – И вот…
Империя держалась тринадцать веков с Рождества Христова, а могущественным государством была еще задолго до того.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Убирай парус, эй, там! – крикнул моряк с первого буксира.
Матросы поспешили выполнить указание. Буксиры, груженные большими клубками канатов, подтащили судно к месту стоянки у одного из причалов. Матросы выбросили швартовы поджидавшим на берегу портовым морякам, и те закрепили канаты торгового судна на пристани. Аргирос закинул свой багаж за плечо, пристегнул меч к поясу и спустился по трапу. Когда он ступил на причал, один из швартовщиков указал на меч и заметил:
– Будьте начеку, если вам вздумается выхватить оружие, дружище. Здесь большой город, вас арестуют если станете размахивать мечом во время ссоры, и слуги префекта отрубят вам большие пальцы, чтобы больше такое не повторилось.
Магистр взглянул на него свысока.
– Я живу в Константинополе, а это не просто большой город, а столица.
Лишь в Александрии это суждение могло натолкнуться на возражения. Рабочий просто хмыкнул и сказал:
– Выскочка.
Он придал слову на греческом форму, по которой Аргирос понял, что имелся в виду Константинополь, а не он сам. До тех пор пока Константин не превратил сонный Византий в Новый Рим, Александрия была первым городом на востоке империи. Ее жители это помнили… и по-прежнему возмущались.
Магистр с вещами направился вдоль причала в город. Он думал пройтись по Гептастадию и осмотреть недостроенный маяк прямо сейчас, но сначала все-таки решил устроиться. К этому его склонила тяжесть мешка с вещами – казалось, она возрастала с каждым шагом.
Магистр нашел комнату неподалеку от места, где Гептастадий соединялся с сушей. Увенчанные крестами купола соседней церкви Святого Афанасия служили высотной доминантой, видимой в значительной части Александрии. Хотя улицы города образовывали правильную сеть, Аргирос обрадовался дополнительному ориентиру, по которому можно найти путь домой.
Пока Василий разбирал вещи, солнце над западными воротами Луны приобрело малиновый оттенок. Магистра предупреждали, что на улаживание вопросов с египетскими чиновниками уйдет целый день, так что приступать к делам на ночь глядя бессмысленно. Он купил буханку хлеба, несколько луковиц и вина в соседней таверне, вернулся в комнату, повесил над кроватью москитную сетку и лег спать.
Во сне он видел Елену, какой она была до того, как оспа лишила ее красоты, а затем и жизни. Он видел ее смеющиеся голубые глаза, вспоминал, как соприкасались их губы, как платье скользило с ее белых плеч, вспоминал ее упоительные ласки…
Василий пробудился. Он всегда просыпался на этом месте. Он покрылся потом, но не из-за жары – летними ночами в Александрии было приятно благодаря северным бризам. Он смотрел в темноту и мечтал, чтобы навязчивый сон или отпустил его, или однажды продлился бы еще на несколько секунд.
После смерти жены Василий не прикасался к женщинам. В первые месяцы траура он всерьез подумывал покинуть мирскую жизнь и найти покой в монастыре. Эта мысль до сих пор посещала его время от времени. По какой монах мог выйти из него, если сны доказывали, что он по-прежнему оставался во власти плотских желаний?
Постепенно он снова погружался в забытье. Может быть, он опять увидит этот сон и на мгновение почувствует себя счастливым – или несчастным.
В Константинополе письмо с печатью и подписью Георгия Лаканодракона мгновенно открывало все двери и развязывало все языки: магистр официорий – один из главных министров василевса ромеев. Василий был еще слишком молод, чтобы претендовать на близкое знакомство с шефом корпуса, но кто мог догадаться об этом по письму и кто мог осмелиться противоречить самому Георгию Лаканодракону?
Письмо помогло и в Александрии, но лишь в известной степени и вкупе с настоящим торгом. Пришлось потратить две недели – тот отрезок времени, который Аргирос сэкономил, отправившись на борту судна, – и три номисмы, чтобы секретарь препроводил магистра в кабинет к Муамету Деканосу, заместителю императорского префекта, управлявшего Египтом от имени василевса.
Деканос, щуплый смуглый человек с большими темными кругами под глазами, быстро прочел переданное Аргиросом письмо: «Предоставьте моему уполномоченному любую помощь, какую вы бы оказали и мне, ибо он пользуется моим полным доверием». Он сдвинул кипу папирусов на край стола и на освободившееся место положил письмо из столицы.
– Буду рад помочь вам, э-э, Аргирос. Ваше дело, смею надеяться, рано или поздно уладится, чего не скажешь об этой неразберихе. – Он хмуро посмотрел на только что сдвинутую кучу папирусов.
– Светлый господин? – произнес Аргирос.
Деканос для его поручения был важной персоной, и потому с ним следовало разговаривать вежливо.
– Эта неразбериха, – повторил заместитель префекта с какой-то угрюмой гордостью, – тянется еще со времен моего святого.
– Святого Муамета? – Аргирос невольно раскрыл рот от изумления. – Но – как? – ведь он обратился в христианство семьсот лет назад.
– Верно, – признал Деканос. – Так и есть. Раз вы это помните, то, очевидно, знаете о персидском вторжении, которое заставило его бежать из монастыря в Константинополь.
Магистр кивнул. Рожденный арабом-язычником, Муамет пришел ко Христу во время торговой поездки в Сирию и закончил жизнь архиепископом в далекой Испании. Кроме того, он обнаружил талант гимнографа, и его песнопения до сих пор распевались по всей империи. Неудивительно, что после столь замечательной и праведной жизни он был признан святым.
– То был самый страшный удар персов по империи за все времена. Они даже здесь, в Александрии, пятнадцать лет правили по своим законам. Открылось приличное число наследственных дел, и их законность стала оспариваться, когда вернулось римское правление. Эта неразбериха, – ему, нравилось повторяться, – дело Пхериса против Серапиона. Один из тех исков.
– Но – как? – семьсот лет!
Теперь уже Аргирос повторил свое восклицание, и не только с изумлением, но и с возмущением.
– Как? – Деканос закатил глаза. – Египетские семьи обычно огромны; на беду, они не вымирают. И они любят обращаться к законам – здесь это большее развлечение, чем ипподром, да и шансов на успех больше. И любое решение суда без конца обжалуется: то писец неправильно написал какое-то слово, то употреблен винительный падеж вместо родительного, что, очевидно, меняет смысл последующего постановления. Очевидно. – Василий еще не слышал, чтобы это слово произносили в качестве ругательства. – И вот…
Империя держалась тринадцать веков с Рождества Христова, а могущественным государством была еще задолго до того.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84