— Я провожал девушку, товарищ майор.
— Провожали девушку и забыли о своих обязанностях? Вы полагаете, что старшина дивизиона может нарушать устав? Так вы решили?
— Товарищ майор…
— Удивляюсь, старшина Брянцев, в дивизионе нет еще надлежащего порядка, а вы сами запаздываете на четыре часа из увольнения. Вот, собрал все ваши увольнительные. Значит, каждый раз вы запаздывали. Куда вы ходите?
— Разрешите на этот вопрос не отвечать, товарищ майор. Это мое личное…
— Личное, говорите? Я о вашей судьбе думаю, Брянцев! Кто эта девушка? Чем она занимается?
— Товарищ майор, это хорошая девушка…
— Та-ак! (Пауза.) Я вот что хочу вам сказать. Вы, Брянцев, — старшина, и вы знаете, что младшие командиры — это опора офицера. Вы фактически мой первый помощник в дивизионе среди сержантов. Вы почти на правах офицера. В столовую и на занятия вы ходите вне строя, вечером вы располагаете своим временем как хотите, у вас неограниченное увольнение в город. Наконец, живете в отдельной комнате, как офицер. Это вам дано для того, чтобы вы отлично, в пример другим учились и следили тщательно за дисциплиной в дивизионе, за чистотой матчасти, за дежурными. Вы фактически участвуете в воспитании курсантов. Но не вижу, чтобы это вас очень интересовало. Если я вас сниму — подумайте, с какой аттестацией вы поедете в часть. (Пауза.) Вам дана была возможность показать себя образцовым младшим командиром. А вы сейчас начинаете портить свое будущее. Разумеется, любить хорошую девушку вам никто не запрещает. Но если это мешает службе и заставляет вас самого нарушать порядок, тот, который вы сами обязаны поддерживать, — я подумаю, оставлять ли вас старшиной. В дивизионе есть достойные люди, Брянцев!.. Спокойной ночи!
Градусов положил трубку, а Борис все стоял у телефона, чувствуя, как колючий холодок охватывает его всего.
7
Поезд прибывал в десять часов вечера, и Дроздов уже минут сорок ходил по тесному и грязному зданию вокзала.
Везде сидели, вповалку лежали люди, играли в домино, иные тут же пили чай; по залам суматошно бегали демобилизованные солдаты с разгоряченными лицами, в распахнутых, без погон и ремней шинелях, требовательно искали военного коменданта; вокзал весь гудел, стонал, сотрясаясь от рева проходивших паровозов, черный дым стлался за широкими окнами. Истомившись в ожидании, Дроздов тоже стал искать дежурного и наконец с трудом нашел его — тот, задерганный, вялый, стоял посреди напиравшей со всех сторон толпы, с видом привычной сдержанности отвечая на вопросы, — и нетерпеливо спросил его, как будто дежурный мог поторопить время, не опаздывает ли московский поезд.
— Все идет по расписанию. Все идет по расписанию, — однотонным голосом ответил дежурный, и видно было: вопросы эти давно надоели ему.
Потом, чтобы как-нибудь скоротать время, Дроздов попробовал разговориться с заросшим щетинкой демобилизованным пожилым солдатом, который с потным, довольным лицом отхлебывал чай из фронтовой жестяной кружки.
— Ну как, теперь домой? — спросил Дроздов.
— Домо-ой, — обрадованно протянул солдат и громко откусил кусочек сахару. — Отвоевался. В Воронеж двинем. А как же! По дома-ам… А тебе, сержант, трубить, значит, еще?
— Что?
Он не мог ни на чем сосредоточиться — и толкового разговора с солдатом не получилось. За несколько минут до поезда Дроздов вышел на платформу; после духоты вокзала обдало свежестью — весь запад пылал от заката, зловеще и багрово горели стекла вокзала, и багровы были лица носильщиков, равнодушно покуривающих на перроне. Впереди, уходя в туманную степную даль, уже мигали, мигали среди верениц вагонов красные, зеленые огоньки на стрелках, там тонко и тревожно вскрикивали маневровые «кукушки». Дроздов подошел к пыльным кустам акации, облокотился на заборчик. Здесь пахло вечерней листвой, и этот запах мешался с паровозной гарью, нефтью и дымом — это был особый, будоражащий запах вокзала, железной дороги, связанный почему-то со смутной грустью детства.

Вдруг на платформе произошло неспокойное движение, люди густо повалили из дверей вокзала; с мягким шумом прокатила тележка: «Па-азволь, па-азволь!..» Тотчас прошел дежурный в фуражке с красным верхом. Какая-то озабоченная женщина в сбившемся на плечи платке суетливо заметалась по платформе, кидаясь то к одному, то к другому:
— Гражданин, тридцатку не разобьешь, брата я провожаю, тридцатку бы!..
Где-то совсем близко, за огоньками стрелок, предупреждающе мощно загудел паровоз; сразу же щелкнуло, захрипело радио, и в этом реве паровоза едва можно было расслышать, что поезд номер пятнадцатый прибывает к первой платформе.
Дроздов с медленно ударяющим сердцем пошел по перрону.
Справа, в коридоре между темными составами, появился желтый глаз фонаря. Он приближался… Розоватый от заката дым струей вырывался из трубы паровоза. Здание вокзала загудело, вздрогнуло. Потом обдало горячей водяной пылью, паровоз с железным грохотом пронесся мимо, и, замедляя бег, замелькали, заскользили перед глазами пыльные зеленые вагоны с открытыми окнами.
«В каком же Вера? — стал с лихорадочной быстротой вспоминать Дроздов, все время наизусть помнивший текст телеграммы, и, тут же поймав взглядом проплывший мимо него вагон № 8, перевел дыхание: — В этом! В восьмом…»
Поезд остановился, и Дроздов начал протискиваться сквозь хаотично хлынувшую по перрону толпу солдат и встречающих, глядя вперед, где появлялись, двигались и мелькали взволнованные, красные лица, и в ту же минуту увидел Веру, даже не поверив, что это она.
Но она выходила из тамбура вагона; осторожно переступая ногами, держась за поручни, она спускалась по ступеням и при этом вглядывалась в кишащую вокруг толпу, как бы заранее улыбаясь. А он, увидев ее, не мог сразу подойти, окликнуть, он будто не узнавал ее: в этом очень узком сером костюме, в ее косах, уложенных на затылке в тугой прическе, в ее недетском красивом лице, в, ее движениях и этой словно приготовленной улыбке было что-то новое, непонятное, взрослое, незнакомое ему раньше. Неужели это она когда-то написала, что относится к нему, как Бекки Тэчер к Тому Сойеру?
— Вера!
Она вскрикнула:
— Толя… Анатолий! — И на мгновенье замолчала, вскинув на него свои светлые, увеличенные глаза с изумлением. — Как ты возмужал!.. И сколько орденов! Здравствуй же, Толя!..
Тогда он, не находя первых слов, не в силах овладеть собой, молча, сильно, порывисто обнял Веру, долго не отпускал ее сомкнутых губ, пока хватило дыхания.
— Толя, подожди, Толя!..
Она оторвалась, откинула голову, и он, увидев на ее лице какое-то жалкое, растерянно-мучительное выражение, выговорил:
— Как ты здесь? Как?..
— Я?.. Проездом! Из Москвы! — Она постаралась оправиться и, точно боясь, что он еще что-то спросит, что-то сделает, сказала поспешно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74