– Ладно, бывает. Будем считать, что этого разговора не было, – уже дружески сказал Новиков и чуть-чуть улыбнулся. – Ремешков, что вы это тут рассказывали? Не секрет – послушаю, секрет – уйду.
– Тоже чушь плел про якусь старушку, – насмешливо-мрачно проговорил Порохонько и отмахнулся. – Лягалов был, тот рассказывал про мирную жизнь. Як писал. А это так – баланда, рвет с нее… Брешет лучше, чем конь бегает!
Ремешков помялся, заморгал белыми ресницами.
– Нет, серьезно, не врал я, честное слово, товарищ капитан, – заговорил он с запинкой, казалось оправдываясь. – Пошла у нас одна старушка в лес за ежевикой. Нет, ты, Порохонько, рукой не махай, это правда, честное слово. Ну вот, пошла… и упала. А у нас много колодцев высохших в лесу, и змей там всяких по-олно. Ну, нашли эту старушку соседние колхозники дней через пять всю в змеях – мертвая…
И Ремешков таинственно, вприщур проследил за полетом реактивных мин среди зарева. Он, похоже было, ждал, что его будут просить рассказывать дальше и подробнее. Но солдаты молчали.
– Змеи? – скрипучим баритоном спросил старшина Горбачев, завозившись под плащ-палаткой: видимо, проснулся только что.
Ремешков взглянул в сторону ящиков, сниженным голосом подтвердил:
– Ну да, гадюки и всякие там…
– Ни одна бы не ушла! – заспанно рокотнул из-под плащ-палатки Горбачев и, сладко зевнув, крякнул.
– Как это так? Кто? – не понял Ремешков.
– Всех бы передушил! – сказал Горбачев, поворачиваясь на ящиках. – Нашел чем пугать.
– Так же змей много. Ну, уж брось ты!
– А-а! Чепуха гороховая! Всех бы передавил! Чего бросать? Ни одной не осталось бы. А ты бы нет?
– О себе не думал, – ответил Ремешков обиженно.
– Это кто ж тебя так учил? В каких школах?
Горбачев не откинул плащ-палатки, не встал – он, крякая сонно, нажимом ног немного стянул сапоги, потом, не дождавшись ответа, затих на боку, задышал спокойно и ровно – так мог спать лишь физически крепкий, здоровый человек.
– Странная история, – сказал Новиков без улыбки; он помнил, как прорывался вместе с Ремешковым к орудиям Овчинникова, и ему не хотелось обижать его. – Очень странная, но довольно интересная. – И, вставая, добавил: – Будет связь – вызвать. Я – ко второму орудию.
Справа ударил танк по высоте.
Только сейчас, наедине с собой, шагая к орудию Алешина, он мог тщательно взвесить всю серьезность создавшегося положения. Было ясно: бой в городе, длившийся вторые сутки, достиг того предела, когда достаточно легкого перевеса сил немцев – и судьба города будет решена: его сдадут. И этот перевес был у немцев. Это была та прорвавшаяся из Ривн группировка, что после утреннего боя отошла в лес, сохраняя танки, и прекратила атаки перед высотой. Все, что видел Новиков в котловине, когда шли к орудиям Овчинникова, убеждало: немцы разминируют поле, открывая проходы к озеру, к переправе и к высоте. Но медлительность их была загадочна, до конца непонятна ему. Он хотел и не мог точно предугадать, что случится этой ночью, через минуту, через час или к утру, и все же не верил, что сдадут этот город, что немцы уйдут через границу в Чехословакию. В этом была большая невозможность, чем потерять все, что связывало его с людьми, с которыми он дошел до Карпат.
Второе орудие стояло на правом краю высоты.
– Стой! Кто топает?
– Капитан Новиков.
Человеческий силуэт в плащ-палатке затемнел возле низкого щита орудия; лунный свет полосами серебрился на плечах часового. Он шагнул навстречу Новикову, и тот спросил не без удивления:
– Кто это – Алешин? Что за новость? Ты часовой?
– Я, товарищ капитан, – возбужденно ответил Алешин. – Всех загнал спать в землянку. Торчат и торчат на огневой. Прямо зло берет. Пусть успокоятся.
Новиков невольно усмехнулся.
– Сегодня, Витя, сами солдаты решают – спать им или не спать. А уж если офицер часового изображает, тут не успокоишь. Ясно, Витя? Поставь солдата, не трепи им нервы.
– Слушаюсь, – охотно ответил Алешин, сдвинул козырек со лба, сбросил плащ-палатку, будто жарко было, заговорил с оживлением: – Что они молчат? Надоело ждать! Скорей бы, товарищ капитан!..
Впереди, над пехотными траншеями, встала ракета. Повисла в тихом синем воздухе, потухая, скатилась в минное поле. Новиков и Алешин присели на станины. Но немецкие и наши пулеметы молчали. В розовом сумраке зарева Новиков видел, что Алешин смотрит на него прямо, не мигая, увеличенными, возбужденными глазами – резких весенних веснушек не было видно. И пахло от него не шинелью, не табаком, а каким-то приятным запахом: то ли шоколадом, то ли мятными галетами, то ли сладковатым мальчишеским потом. Этот запах был мягок, домашен, тепел, никак не вязался он ни с чем, о чем думал Новиков, идя сюда, и лишь до ясной ощутимости будто приблизил, напомнил Лену, недавнее тепло ее вздрагивающих пальцев.
Алешин произнес с горячей досадой:
– Только ракеты кидают, надоело ждать! Даю слово, начнется бой, еще пять танков на мой счет запишете! Верите?
– Верю, верю…
Смешанное чувство нежности и жалости к Алешину ветерком прошло в душе Новикова. Он, Алешин, не утратил непосредственности молодости и торопил то, что не осознавал или эгоистично не пытался осознать, но что хорошо понимал Новиков. Сам Новиков не смог бы точно определить, где было начало и конец тому, что произошло, что могло произойти с ним, с его людьми, с батареей, с Леной.
– Вот что, Витя, шоколад я твой передал, – сказал Новиков. – Тебе – спасибо. Она сказала, что очень любит шоколад.
– Да? Мне спасибо? От Лены? – переспросил Алешин, не сдерживая волнения, и звонко, обрадованно засмеялся. – Как она, Леночка, товарищ капитан? Лучше? Отказалась в медсанбат? Молодец!
– Да. Но завтра я все же отправляю ее в медсанбат. Или сегодня ночью. В зависимости от обстановки.
Наступило короткое молчание. Снова взошла ракета над минным полем, источая бледный свет. Медленно угасла. Тень скользнула по щеке, по напряженным губам Алешина.
– Не отправляйте, товарищ капитан! Если легкое ранение, не отправляйте. Она же сама почти врач, в медицинском институте училась, понимает: перевязку там и… все, – захлебываясь, заговорил Алешин и умоляюще подался к Новикову. – Уедет она – и не вернется. В другую часть пошлют, вы же знаете. Простите, товарищ капитан, думаете, я от себя шоколад посылал? Она просто со мной иногда откровенничала, как с другом… или как там? Я за вас посылал. Она мне сказала о вас, что может или возненавидеть, или уйти из батареи. Честное слово! Возненавидеть – это ерунда, конечно. Это так, со зла, вы тогда с ней не разговаривали.
– Поставь часового и иди в землянку, – с прежней строгостью сказал Новиков, подымаясь, заученным движением поправляя кобуру. – Часовые пусть меняются через два часа.
– Слушаюсь, все ясно, – опадающим голосом ответил Алешин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48