Достаточно было случайного толчка, чтобы моментально возник синяк. И загорать ей тоже было нельзя, по совокупности всевозможных болячек. За сутки Инкина кожа набрала бронзовый шелковистый оттенок, но нигде не обгорела, несмотря на то, что тучи разошлись и парило, как в котле. Я давно взмок до нитки, старик, и тот непрерывно вытирал тряпкой лицо, а девушка даже не думала потеть.
Инна хорошела на глазах, но если раньше нежную красоту ее можно было сравнить с оранжерейной, хрупкой лилией, которую и в руки-то брать боязно, то в джунглях она постепенно превращалась в часть буйного многоцветья. Щеки ее всё активнее набирали румянец. Никто бы в жизни не сказал, что девчонка отмахала по буеракам подобный марш-бросок.
Раньше, в Берлине, она пила, как одержимая, не расставалась с кокой, а за два наших совместных вечера без напряга «уговорила» пару бутылок сухого. Без вина она быстро впадала в тоскливый транс, становилась стервозной, легко теряла мысль, легко злилась по пустякам. Теперь она не просила ни пить, ни выпить. В машине я отыскал полный термос воды, протягивал ей, но Инна только отмахивалась.
Черты ее лица обозначились четче, прорезалась некоторая угловатость. Иногда тени падали таким образом, что я невольно подмечал сходство между ней и стариком. Разумеется, это лишь усталость и воображение, говорил я себе. В следующий момент тени таяли, не оставляя и намека на мимолетный фантом, но и прежнее доверчивое, восторженное выражение, что так захватило меня в Берлине, не возвращалось. Не знаю, как обозвал бы это профессиональный психолог, мне же наша спутница казалась олицетворением величавого спокойствия. Наверное, именно так должна выглядеть царица перед входом в тронный зал. Я не помнил Инку столь уравновешенной. Мы, конечно, слишком мало были вместе, но еще вчера это был комок нервов, сгусток сплошных эмоций, фейерверк несбыточных фантазий… Теперь же она смотрела вперед и вдаль; так смотрит иногда будущая мать, ощущая внутри себя шевеление ребенка.
Я полагал, что она меня ненавидит за ложь (не знаю, что ей еще успел нашептать проклятый шаман). Но внезапно она улыбнулась, словно вернулась из заоблачного тронного зала на землю, и я невольно улыбнулся в ответ. Я приготовил на всякий случай грандиозную оправдательную речь, сочинил на ходу три или четыре версии своего появления в ее жизни, но всё это не потребовалось. Она не задала ни единого вопроса и ни разу не упомянула о берлинском периоде, ни разу не упрекнула в том, что делила со мной постель.
Когда миновали распадок, деревья расступились, и мы перешли на походный шаг. Между трех здоровых валунов Пенчо постановил устроить привал. Инка прикорнула рядом со мной, улеглась поперек, щекоча дыханием грудь. Как ни странно, я ее хотел, опять хотел, словно мальчишка. Гладил ее волосы, вдыхал такой родной и такой чужой запах. Она изловила какую-то букашку, перекатывала по локтю. Я заметил, что ее кроссовки почти развалились: из дома она выскочила в старых, растоптанных, и жить им оставалось максимум два дня. Если к тому времени мы не доберемся хоть куда-нибудь, придется нести ее на закорках. Курточка ее превратилась в совершеннейшие лохмотья, и я вдруг подумал, что ухажер никудышный, за всё время знакомства не удосужился ни одной тряпки барышне подарить…
— Чему ты смеешься? — Она водила пальчиком мне по шее. Со мной оставался лишь мизерный осколочек той, прежней Инны, лесная королева никуда не исчезла.
— Я тебе даже заколки, булавки никакой не подарил…
— Ты любишь меня?
— Наверное, да…
— Почему «наверное»?
— Потому что это на чистой простыне произносится легко, там так и положено говорить. Ты не обиделась?
— Нет… Я знаю, что любишь. Спасибо тебе.
— За что на сей раз? Теперь-то ты знаешь, что защищать тебя — всего лишь моя работа.
Она помассировала глаза.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Как никогда, Герочка.
— Мне показалось, ты как-то огрубела.
— Нет, — она сунула в рот сухую травинку. — Нет, но я становлюсь сильной.
И ударила меня травинкой по губам. Пенчо за камнями звякал посудой, то ли напевая, то ли молясь.. Тяжелая серая туча ковыляла над кронами деревьев. Снизу казалось, будто она запуталась в переплетении ветвей и судорожно вырывается. Я прикидывал, сколько времени понадобится ребятам с собакой, чтобы преодолеть жидкие заросли каучуконосов. Раз они нашли нас на ферме, найдут и здесь.
— Ты неисправимый врун, — Инка перевернулась на спину, как бы невзначай уронив пальчики мне в пах. Вторая рука теребила мое ухо. — Ты привез меня в Мексику, ты спасал меня много раз…
— Это не я тебя привез…
— Хоть себе не ври. Ты хоть себе-то можешь признаться, что постоянно врешь? Как ты можешь жить, безостановочно рисуя вокруг себя стены, которых нет?
Рука ее двигалась всё смелее.
— Стены? Я солдат и живу по приказу.
— Так легче всего ответить, но это неправда. Ты ведь не родился в казарме, ты сам выбрал место, где отдают приказы.
— Тем более. Стало быть, моя свобода в моем выборе.
— Ты убедил себя в этом, потому что так легче. Иначе тебе просто страшно жить.
Она расстегнула мне ремень,
— Мне? Страшно? Вот уж не думал, что дождусь упрека в трусости. Прекрати хулиганить, мы не на пикнике!
— Вот видишь, ты себя опять обманываешь. Зачем? Ведь ты хочешь меня и знаешь, что Пенчо не помешает, и никого рядом нет. Неужели ты не способен быть естественным?
— По-твоему, это естественно — заняться сексом, когда нас в любой момент могут прикончить?
— Раньше ты не говорил «секс», ты говорил «заниматься любовью»… Ты защищаешься грубостью и думаешь, что защищаешься от меня. Но это не так, Герочка. Когда же ты перестанешь быть манекеном?..
Инна потихоньку переместилась и плавно терлась попой о то место на теле, что подвластно ей больше, чем мне самому. Возможно, мы бы и дальше продолжали диспут, и неизвестно, куда бы он нас привел, но тут послышался такой знакомый и такой мерзкий звук. Я прикрыл ей ладонью рот, велел лежать и не подниматься, поискал глазами старика. Тот тоже услышал, помахал мне из-под дерева, спрятался надежно, аж распластался.
На сей раз это был «Апач». Шел предельно низко, над самыми верхушками и гадким своим поведением не оставлял надежды на дальнейший отдых. Значит, «крайслер» уже обшмонали, теперь будут ходить по квадратам, заставляя нас кидаться от куста к кусту. А впереди как раз забрезжило открытое место — не спрятаться. Над прогалиной кучерявилась угрюмая туча, словно грива невиданного летучего зверя.
— Пошли, — сказал Пенчо, приторачивая к спине поклажу. — Анита говорит, осталось пройти поле. В святилище нас не найдут.
— Мы не можем идти в ту сторону! — Я заступил ему дорогу. — Ты знаешь, что такое этот вертолет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Инна хорошела на глазах, но если раньше нежную красоту ее можно было сравнить с оранжерейной, хрупкой лилией, которую и в руки-то брать боязно, то в джунглях она постепенно превращалась в часть буйного многоцветья. Щеки ее всё активнее набирали румянец. Никто бы в жизни не сказал, что девчонка отмахала по буеракам подобный марш-бросок.
Раньше, в Берлине, она пила, как одержимая, не расставалась с кокой, а за два наших совместных вечера без напряга «уговорила» пару бутылок сухого. Без вина она быстро впадала в тоскливый транс, становилась стервозной, легко теряла мысль, легко злилась по пустякам. Теперь она не просила ни пить, ни выпить. В машине я отыскал полный термос воды, протягивал ей, но Инна только отмахивалась.
Черты ее лица обозначились четче, прорезалась некоторая угловатость. Иногда тени падали таким образом, что я невольно подмечал сходство между ней и стариком. Разумеется, это лишь усталость и воображение, говорил я себе. В следующий момент тени таяли, не оставляя и намека на мимолетный фантом, но и прежнее доверчивое, восторженное выражение, что так захватило меня в Берлине, не возвращалось. Не знаю, как обозвал бы это профессиональный психолог, мне же наша спутница казалась олицетворением величавого спокойствия. Наверное, именно так должна выглядеть царица перед входом в тронный зал. Я не помнил Инку столь уравновешенной. Мы, конечно, слишком мало были вместе, но еще вчера это был комок нервов, сгусток сплошных эмоций, фейерверк несбыточных фантазий… Теперь же она смотрела вперед и вдаль; так смотрит иногда будущая мать, ощущая внутри себя шевеление ребенка.
Я полагал, что она меня ненавидит за ложь (не знаю, что ей еще успел нашептать проклятый шаман). Но внезапно она улыбнулась, словно вернулась из заоблачного тронного зала на землю, и я невольно улыбнулся в ответ. Я приготовил на всякий случай грандиозную оправдательную речь, сочинил на ходу три или четыре версии своего появления в ее жизни, но всё это не потребовалось. Она не задала ни единого вопроса и ни разу не упомянула о берлинском периоде, ни разу не упрекнула в том, что делила со мной постель.
Когда миновали распадок, деревья расступились, и мы перешли на походный шаг. Между трех здоровых валунов Пенчо постановил устроить привал. Инка прикорнула рядом со мной, улеглась поперек, щекоча дыханием грудь. Как ни странно, я ее хотел, опять хотел, словно мальчишка. Гладил ее волосы, вдыхал такой родной и такой чужой запах. Она изловила какую-то букашку, перекатывала по локтю. Я заметил, что ее кроссовки почти развалились: из дома она выскочила в старых, растоптанных, и жить им оставалось максимум два дня. Если к тому времени мы не доберемся хоть куда-нибудь, придется нести ее на закорках. Курточка ее превратилась в совершеннейшие лохмотья, и я вдруг подумал, что ухажер никудышный, за всё время знакомства не удосужился ни одной тряпки барышне подарить…
— Чему ты смеешься? — Она водила пальчиком мне по шее. Со мной оставался лишь мизерный осколочек той, прежней Инны, лесная королева никуда не исчезла.
— Я тебе даже заколки, булавки никакой не подарил…
— Ты любишь меня?
— Наверное, да…
— Почему «наверное»?
— Потому что это на чистой простыне произносится легко, там так и положено говорить. Ты не обиделась?
— Нет… Я знаю, что любишь. Спасибо тебе.
— За что на сей раз? Теперь-то ты знаешь, что защищать тебя — всего лишь моя работа.
Она помассировала глаза.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Как никогда, Герочка.
— Мне показалось, ты как-то огрубела.
— Нет, — она сунула в рот сухую травинку. — Нет, но я становлюсь сильной.
И ударила меня травинкой по губам. Пенчо за камнями звякал посудой, то ли напевая, то ли молясь.. Тяжелая серая туча ковыляла над кронами деревьев. Снизу казалось, будто она запуталась в переплетении ветвей и судорожно вырывается. Я прикидывал, сколько времени понадобится ребятам с собакой, чтобы преодолеть жидкие заросли каучуконосов. Раз они нашли нас на ферме, найдут и здесь.
— Ты неисправимый врун, — Инка перевернулась на спину, как бы невзначай уронив пальчики мне в пах. Вторая рука теребила мое ухо. — Ты привез меня в Мексику, ты спасал меня много раз…
— Это не я тебя привез…
— Хоть себе не ври. Ты хоть себе-то можешь признаться, что постоянно врешь? Как ты можешь жить, безостановочно рисуя вокруг себя стены, которых нет?
Рука ее двигалась всё смелее.
— Стены? Я солдат и живу по приказу.
— Так легче всего ответить, но это неправда. Ты ведь не родился в казарме, ты сам выбрал место, где отдают приказы.
— Тем более. Стало быть, моя свобода в моем выборе.
— Ты убедил себя в этом, потому что так легче. Иначе тебе просто страшно жить.
Она расстегнула мне ремень,
— Мне? Страшно? Вот уж не думал, что дождусь упрека в трусости. Прекрати хулиганить, мы не на пикнике!
— Вот видишь, ты себя опять обманываешь. Зачем? Ведь ты хочешь меня и знаешь, что Пенчо не помешает, и никого рядом нет. Неужели ты не способен быть естественным?
— По-твоему, это естественно — заняться сексом, когда нас в любой момент могут прикончить?
— Раньше ты не говорил «секс», ты говорил «заниматься любовью»… Ты защищаешься грубостью и думаешь, что защищаешься от меня. Но это не так, Герочка. Когда же ты перестанешь быть манекеном?..
Инна потихоньку переместилась и плавно терлась попой о то место на теле, что подвластно ей больше, чем мне самому. Возможно, мы бы и дальше продолжали диспут, и неизвестно, куда бы он нас привел, но тут послышался такой знакомый и такой мерзкий звук. Я прикрыл ей ладонью рот, велел лежать и не подниматься, поискал глазами старика. Тот тоже услышал, помахал мне из-под дерева, спрятался надежно, аж распластался.
На сей раз это был «Апач». Шел предельно низко, над самыми верхушками и гадким своим поведением не оставлял надежды на дальнейший отдых. Значит, «крайслер» уже обшмонали, теперь будут ходить по квадратам, заставляя нас кидаться от куста к кусту. А впереди как раз забрезжило открытое место — не спрятаться. Над прогалиной кучерявилась угрюмая туча, словно грива невиданного летучего зверя.
— Пошли, — сказал Пенчо, приторачивая к спине поклажу. — Анита говорит, осталось пройти поле. В святилище нас не найдут.
— Мы не можем идти в ту сторону! — Я заступил ему дорогу. — Ты знаешь, что такое этот вертолет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105