Я чуть не попросил у нее разрешения осмотреть интерьер вагона, потом сообразил, что эту просьбу едва ли можно считать обдуманной.
Мы пересекли подъездную аллею для экипажей, прошли мимо круглой клумбы и оказались на открытой площадке. Слева от нас тянулась длинная деревянная планка для привязывания лошадей, а впереди виднелись плотно растущие деревья и кусты. Пройдя через густые заросли, мы вышли к дощатому настилу, проложенному вдоль прибрежной полосы между океаном и бухтой.
Когда мы пошли по настилу, я посмотрел в сторону океана и увидел далеко впереди голубое небо и белые облака, гонимые ветром на север. Примерно в двухстах ярдах впереди от нас виднелись здание музея с остроконечной крышей и купальня. Неподалеку стоял сарай для лодок, к которому от этих сооружений вел другой дощатый настил. Впереди справа в море черным силуэтом выдавался казавшийся нескончаемым волнорез. На нем стоя удили рыбу с полдесятка мужчин и одна женщина. Прибрежная полоса была очень узкой - шириной не более тридцати футов - и с виду весьма запущенной, покрытой морскими водорослями, ракушками и, как мне показалось, мусором, хотя не хотелось в это верить.
Пройдя ярдов семьдесят, мы остановились у ограждения дорожки, чтобы посмотреть на бушующий прибой. Дул свежий, почти холодный морской ветер, обдавая наши лица бодрящими водяными брызгами.
- Элиза? - молвил я.
- Ричард?
Она с такой точностью воспроизвела мою интонацию, что я улыбнулся.
- Сейчас же перестаньте, - произнес я с притворной строгостью. - Хочу сказать вам нечто серьезное.
- О боже.
- Ну, не настолько серьезное, чтобы нельзя было перенести, - уверил я ее, но все-таки добавил: - Надеюсь.
- Я тоже на это надеюсь, мистер Кольер, - сказала она.
- Утром, пока мы были врозь, я думал о нас.
- Да?
Теперь ее тон не был таким легким, в нем сквозило смущение.
- И я понял, каким был безрассудным.
- Почему безрассудным?
- Потому что ожидал, будто моя преданность заставит вас…
- Не надо.
- Прошу вас, дайте досказать, - настаивал я. - Не так уж это страшно.
Тревожно взглянув на меня, она вздохнула.
- Хорошо.
- Я хочу лишь сказать, что понимаю: вам потребуется время, чтобы привыкнуть к мысли о том, что я - часть вашей жизни, и я дам вам столько времени, сколько нужно. - Сообразив, что это прозвучало высокомерно, я с улыбкой добавил: - Коль скоро вы поймете, что я теперь действительно часть вашей жизни.
Опять неуместный юмор. На лице Элизы снова отразилась тревога, и она отвернулась к океану. «Боже правый, почему я продолжаю говорить не то?» - подумал я.
- Я не хотел давить на вас, - сказал я. - Простите, если так получилось.
- Прошу вас, дайте мне подумать, - отозвалась она.
То было не приказание и не просьба, а нечто промежуточное.
Обстановка едва ли улучшилась, когда мимо прошли два человека, обсуждая на ходу жалкий вид пляжа. Как я узнал, это действительно был мусор. Шаланда, вывозившая мусор из гостиницы, время от времени не доходила до места, называвшегося «точкой балласта». Поэтому все скинутые за борт отходы приплывали обратно и засоряли берег.
Я вдруг посмотрел на Элизу.
- Вам надо уезжать сегодня вечером? - спросил я.
- По графику мы должны быть в Денвере к двадцать третьему, - сказала она.
Это был не совсем ответ на мой вопрос, но пришлось им удовольствоваться.
Я взял ее руку в свою и сжал.
- Опять прошу простить меня. Я перестану говорить вам, что не собираюсь на вас давить, не раньше, чем действительно буду это выполнять.
Сообразив, что выражение «давить на вас» может показаться ей непонятным, я вновь испытал неловкость.
Мое смущение усилилось еще больше, когда я понял, что мы пошли в сторону гостиницы. Мне хотелось найти слова, которые помогли бы вернуть чувства, испытанные нами во время молчаливой прогулки, но в голову не приходило ничего такого, отчего ситуация не усугубилась бы еще больше.
Мимо нас прошла пара: мужчина в длинном черном сюртуке, цилиндре и с тростью в руке и сигарой в зубах; женщина в длинном синем платье и капоре подходящего цвета. Проходя мимо, они улыбнулись. Мужчина дотронулся до полей шляпы и сказал:
- Мы с большим нетерпением ожидаем вечера, мисс Маккенна.
- Благодарю вас, - ответила она.
Стало еще хуже - ведь мне еще раз напомнили, что меня угораздило влюбиться не в кого-нибудь, а в «знаменитую американскую актрису».
Я напрягал мозги, стараясь придумать слова, которые смягчили бы нарастающее отчуждение.
- Вы любите классическую музыку?
Когда она ответила утвердительно, я тотчас же откликнулся:
- Я тоже. Мои любимые композиторы Григ, Дебюсси, Шопен, Брамс и Чайковский.
Ошибка. По тому, как она на меня посмотрела, я догадался, что потерял больше, чем приобрел, представ перед ней скорее как хорошо подготовленный поклонник, чем как искренний любитель музыки.
- Но самый мой любимый композитор - Малер, - добавил я.
Она ответила не сразу. Я смотрел на нее несколько секунд, прежде чем она спросила:
- Кто?
Я был сбит с толку. В одной из книг я прочитал, что ее любимый композитор - Малер.
- Я никогда о нем не слыхала, - призналась она.
Ко мне вновь возвращалось чувство растерянности. Как это могло быть, что она не слышала о Малере, когда в книге говорилось, что он ее любимый композитор? Я пребывал в сильном замешательстве, пока не сообразил, что, возможно, именно я познакомил ее с музыкой Малера. В таком случае не означает ли это, что мы будем проводить вместе больше времени? Или это ознакомление состояло в том, что я упомянул его имя? Я окончательно запутался в этих противоречивых мыслях. И тут Элиза с улыбкой повернулась ко мне - конечно, это не была улыбка любви, но все же я почувствовал, что почти счастлив.
- Извините, если я от вас отдаляюсь, - сказала она. - Просто я в таком смятении. Просто разрываюсь напополам. Обстоятельства нашей встречи и нечто такое в вас, чего мне не понять, но от чего не могу отказаться, тянет меня в одну сторону. Моя… подозрительность к мужчинам тянет в другую. Хочу честно вам признаться, Ричард. Я уже много лет сталкиваюсь с заигрываниями мужчин и могу сказать, что справляюсь с этим без всякого труда. А с вами, - она слабо улыбнулась, - так трудно, что я почти себя не узнаю. - Поколебавшись, она продолжала: - Я знаю, вы ведь понимаете, что там, где дело касается объективных достижений, женщину заставляют чувствовать ее подчиненное положение.
Ее слова меня поразили. Не только non sequitur, но и один из постулатов феминистского движения в 1896-м?
- Из-за этого, - продолжала она, - женщины вынуждены прикрываться субъективизмом, то есть уделять своей личности больше значения, чем следует, подчеркивая внешность и тщеславие, а не ум и способности. Я избавлена от подобного положения вещей благодаря своему успеху на сцене, но цена этого избавления - потеря престижа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Мы пересекли подъездную аллею для экипажей, прошли мимо круглой клумбы и оказались на открытой площадке. Слева от нас тянулась длинная деревянная планка для привязывания лошадей, а впереди виднелись плотно растущие деревья и кусты. Пройдя через густые заросли, мы вышли к дощатому настилу, проложенному вдоль прибрежной полосы между океаном и бухтой.
Когда мы пошли по настилу, я посмотрел в сторону океана и увидел далеко впереди голубое небо и белые облака, гонимые ветром на север. Примерно в двухстах ярдах впереди от нас виднелись здание музея с остроконечной крышей и купальня. Неподалеку стоял сарай для лодок, к которому от этих сооружений вел другой дощатый настил. Впереди справа в море черным силуэтом выдавался казавшийся нескончаемым волнорез. На нем стоя удили рыбу с полдесятка мужчин и одна женщина. Прибрежная полоса была очень узкой - шириной не более тридцати футов - и с виду весьма запущенной, покрытой морскими водорослями, ракушками и, как мне показалось, мусором, хотя не хотелось в это верить.
Пройдя ярдов семьдесят, мы остановились у ограждения дорожки, чтобы посмотреть на бушующий прибой. Дул свежий, почти холодный морской ветер, обдавая наши лица бодрящими водяными брызгами.
- Элиза? - молвил я.
- Ричард?
Она с такой точностью воспроизвела мою интонацию, что я улыбнулся.
- Сейчас же перестаньте, - произнес я с притворной строгостью. - Хочу сказать вам нечто серьезное.
- О боже.
- Ну, не настолько серьезное, чтобы нельзя было перенести, - уверил я ее, но все-таки добавил: - Надеюсь.
- Я тоже на это надеюсь, мистер Кольер, - сказала она.
- Утром, пока мы были врозь, я думал о нас.
- Да?
Теперь ее тон не был таким легким, в нем сквозило смущение.
- И я понял, каким был безрассудным.
- Почему безрассудным?
- Потому что ожидал, будто моя преданность заставит вас…
- Не надо.
- Прошу вас, дайте досказать, - настаивал я. - Не так уж это страшно.
Тревожно взглянув на меня, она вздохнула.
- Хорошо.
- Я хочу лишь сказать, что понимаю: вам потребуется время, чтобы привыкнуть к мысли о том, что я - часть вашей жизни, и я дам вам столько времени, сколько нужно. - Сообразив, что это прозвучало высокомерно, я с улыбкой добавил: - Коль скоро вы поймете, что я теперь действительно часть вашей жизни.
Опять неуместный юмор. На лице Элизы снова отразилась тревога, и она отвернулась к океану. «Боже правый, почему я продолжаю говорить не то?» - подумал я.
- Я не хотел давить на вас, - сказал я. - Простите, если так получилось.
- Прошу вас, дайте мне подумать, - отозвалась она.
То было не приказание и не просьба, а нечто промежуточное.
Обстановка едва ли улучшилась, когда мимо прошли два человека, обсуждая на ходу жалкий вид пляжа. Как я узнал, это действительно был мусор. Шаланда, вывозившая мусор из гостиницы, время от времени не доходила до места, называвшегося «точкой балласта». Поэтому все скинутые за борт отходы приплывали обратно и засоряли берег.
Я вдруг посмотрел на Элизу.
- Вам надо уезжать сегодня вечером? - спросил я.
- По графику мы должны быть в Денвере к двадцать третьему, - сказала она.
Это был не совсем ответ на мой вопрос, но пришлось им удовольствоваться.
Я взял ее руку в свою и сжал.
- Опять прошу простить меня. Я перестану говорить вам, что не собираюсь на вас давить, не раньше, чем действительно буду это выполнять.
Сообразив, что выражение «давить на вас» может показаться ей непонятным, я вновь испытал неловкость.
Мое смущение усилилось еще больше, когда я понял, что мы пошли в сторону гостиницы. Мне хотелось найти слова, которые помогли бы вернуть чувства, испытанные нами во время молчаливой прогулки, но в голову не приходило ничего такого, отчего ситуация не усугубилась бы еще больше.
Мимо нас прошла пара: мужчина в длинном черном сюртуке, цилиндре и с тростью в руке и сигарой в зубах; женщина в длинном синем платье и капоре подходящего цвета. Проходя мимо, они улыбнулись. Мужчина дотронулся до полей шляпы и сказал:
- Мы с большим нетерпением ожидаем вечера, мисс Маккенна.
- Благодарю вас, - ответила она.
Стало еще хуже - ведь мне еще раз напомнили, что меня угораздило влюбиться не в кого-нибудь, а в «знаменитую американскую актрису».
Я напрягал мозги, стараясь придумать слова, которые смягчили бы нарастающее отчуждение.
- Вы любите классическую музыку?
Когда она ответила утвердительно, я тотчас же откликнулся:
- Я тоже. Мои любимые композиторы Григ, Дебюсси, Шопен, Брамс и Чайковский.
Ошибка. По тому, как она на меня посмотрела, я догадался, что потерял больше, чем приобрел, представ перед ней скорее как хорошо подготовленный поклонник, чем как искренний любитель музыки.
- Но самый мой любимый композитор - Малер, - добавил я.
Она ответила не сразу. Я смотрел на нее несколько секунд, прежде чем она спросила:
- Кто?
Я был сбит с толку. В одной из книг я прочитал, что ее любимый композитор - Малер.
- Я никогда о нем не слыхала, - призналась она.
Ко мне вновь возвращалось чувство растерянности. Как это могло быть, что она не слышала о Малере, когда в книге говорилось, что он ее любимый композитор? Я пребывал в сильном замешательстве, пока не сообразил, что, возможно, именно я познакомил ее с музыкой Малера. В таком случае не означает ли это, что мы будем проводить вместе больше времени? Или это ознакомление состояло в том, что я упомянул его имя? Я окончательно запутался в этих противоречивых мыслях. И тут Элиза с улыбкой повернулась ко мне - конечно, это не была улыбка любви, но все же я почувствовал, что почти счастлив.
- Извините, если я от вас отдаляюсь, - сказала она. - Просто я в таком смятении. Просто разрываюсь напополам. Обстоятельства нашей встречи и нечто такое в вас, чего мне не понять, но от чего не могу отказаться, тянет меня в одну сторону. Моя… подозрительность к мужчинам тянет в другую. Хочу честно вам признаться, Ричард. Я уже много лет сталкиваюсь с заигрываниями мужчин и могу сказать, что справляюсь с этим без всякого труда. А с вами, - она слабо улыбнулась, - так трудно, что я почти себя не узнаю. - Поколебавшись, она продолжала: - Я знаю, вы ведь понимаете, что там, где дело касается объективных достижений, женщину заставляют чувствовать ее подчиненное положение.
Ее слова меня поразили. Не только non sequitur, но и один из постулатов феминистского движения в 1896-м?
- Из-за этого, - продолжала она, - женщины вынуждены прикрываться субъективизмом, то есть уделять своей личности больше значения, чем следует, подчеркивая внешность и тщеславие, а не ум и способности. Я избавлена от подобного положения вещей благодаря своему успеху на сцене, но цена этого избавления - потеря престижа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75