Телевизор вздрогнул, изображение на экране поменялось. Длинноволосый певец яростно скакал по сцене, зажав под мышкой поломанную электрическую гитару.
Освальд перевел взгляд на маму, а потом коснулся ее, как только что касался сложного прибора. Она была много сложнее: сотни, да что там - миллионы слабых потоков струились по ее рукам, переплетались около позвоночника, загадочно клубились в голове. Он может все это сломать. Но поменять… Нет, поменять не может. Заставить полюбить себя или хотя бы показать, что он не дурак, как думают все вокруг. Кроме… Кроме Шэ-рон. Шэрон так не думает… Она считает его человеком. И если бы не Фрэнк… А мама его не любит. Он помнит, когда его впервые привели в школу. Папа тогда уже ушел, а мама не захотела отправлять ребенка учиться. Сказала, что идиотов отдают в закрытый интернат. Его провожала соседка. Пятнадцать минут от дома. Все дети были с цветами, в новой отглаженной одежде. А ему было безумно стыдно не за то, что он плохо одет и что у него дырка на коленке. Нет, ему было стыдно, что его ведет не папа и не мать, даже не бабушка, а совсем чужая женщина.
В школе его побили. Это было совершенно непонятно. Мальчишки, которые так здорово играли на перемене… Сначала они прогоняли его, потом уходили сами, как только он хотел поиграть в «классики» или «ступени». А потом… Они играли в «камушки». Плоский голыш, служивший битой, с хрустом ломал воткнутые в песок сухие камышины. Дарин стоял, смотрел с тоской… Потом не выдержал и пошел к ребятам. Нога в маленьком стоптанном башмачке ненароком смяла палочки. Одноклассники молча смотрели, как он подходит, а потом все так же молча повалили его и стали топтать. Дарин помнил только острый камень, вонзившийся в щеку. До сих пор шрамчик остался.
И хотя матери было наплевать на сына, она все-таки пришла жаловаться. Слишком уж страшно выглядел ребенок. Все тело покрыто синяками, губы расквашены, два оставшихся молочных зуба выбиты. Дарин помнил, как мама держала его за руку. Последний раз в жизни. Он стоял перед огромной учительницей и все боялся, что его накажут. Не наказали. Учительница, сама напуганная до смерти, взволнованно объясняла маме:
- Он спускался с третьего этажа. А там уборщица как раз пол помыла. Никто и заметить не успел. Он, наверно, поскользнулся и упал вниз, по ступенькам. А под конец ударился о батарею, - женщина судорожно комкала шелковый шарфик.
Дарин стоял, смотрел на лестницу с ажурными чугунными перилами и прибитыми поверху плашками, чтобы дети не катались. Стоял и мучительно пытался вспомнить, когда же он падал с лестницы. А ведь падал, раз учительница говорит.
Освальду вдруг безумно захотелось оборвать что-нибудь в струящихся перед ним потоках: например, перервать вот этот ручеек, так ритмично пульсирующий. Он чувствовал, как все его существо тянется, стремится вперед - сломать, прекратить, остановить. Нельзя. Мать.
Дарин судорожно втянул воздух, луковый запах bq рту исчез, оставив только гнилостный привкус с еле заметным металлическим оттенком. Мир снова стал нормальным: комната, телевизор, толстая женщина, сидящая в кресле. Вот она повернулась, разлепила губы, стряхивая налипшие крошки. Дарин услышал неприятный тонкий голос:
- Дари! Перестань баловаться с «ленивцем»!
Мать уперлась рукой в кресло, собираясь подняться. Под рукой хрустнул пульт дистанционного управления. Женщина медленно опустилась обратно, посидела в нерешительности, а потом принялась судорожно нажимать на все кнопки подряд.
- Мама, сходи в театр, ты давно не была в театре, - устало сказал Дарин. Посмотрел на телевизор. Экран мигнул и погас.
Женщина встала и, держась за сердце, побрела к кровати.
«Всегда она так», - с раздражением подумал Дарин. Достал из ящика пятерку, собираясь пойти купить пива.
- Эй, ты дома? - раздался крик за окном. Дарин прошел по коридору, распахнул дверь на улицу. Зеро охнул и, держась за разбитый лоб, отступил на шаг.
- Ну?
- Пошли пиво пить, - очухался Пустышка.
- Не пойду я с тобой, - зло ответил Да-рин.
- Ну, тогда отгадай, кто ко мне сегодня приходил. Кстати, про тебя спрашивали.
Зеро отхлебнул из бутылки и протянул ее Дарину. Тот взял, подержал в руках и отдал обратно, даже не попробовав.
- Агенты ФБР.
- А откуда знаешь? - искренне удивился Зеро.
- Они приходили и ко мне, Ты же сам их натравил, - Дарин злобно посмотрел на друга.
- Я? Да я им ни слова не сказал! Клянусь! Ты мне не веришь? Они про вчерашнего ублюдка расспрашивали, так я и то им ничего не сказал, - Зеро стукнул себя кулаком в грудь. - А про тебя им кто-то другой накапал. Кто тебя мог видеть?
- Ты! - Дарин сбежал с крыльца и быстро пошел по тропинке.
- Да говорю я тебе! Молчал… - Пустышка семенил сбоку, как гуляющая болонка.
- Отойди, Пустышка, - Освальд мотнул головой, словно бык, увидевший красное.
- Ты не понимаешь…
- Отойди! - заорал Дарин. - Убью! У меня сейчас настроение кого-нибудь поджарить, - он попытался говорить спокойней.
- Только не коров! Дарин, прошу, только не коров. Опять ты…
Слова потонули в порыве налетевшего ветра.
Они взбежали на холм. Ветер, спавший весь вечер, проснулся и принялся за работу. Заскрипели огромные деревья, грозно качая черными ночными кронами. Тучи осели, стали похожими на грязный слипшийся войлок.
- Ладно, я слушаю, - Дарин замер, руки безвольно опущены, голова задрана вверх.
Тучи на небе зашевелились, поползли чернильной манной кашей. Дом у подножия холма засветился всеми окнами.
- Я пришел… Отвечай! - заорал Освальд.
Поднял руки, стараясь дотянуться до неба, ухватиться за край грозы, нависающий над головой.
- Ну, же! Давай! Давай, сволочь! Зеро постоял, потом вдруг развернулся и помчался вниз, перепрыгивая через кочки и ямы.
- Я тебя не боюсь! - Дарин закружился, словно разговаривая с неведомым противником, который почему-то все время оказывается за спиной.
Порыв ветра рванул полы куртки, взвихрил волосы. Застонал тополь, огромная верхушка хрустнула и, окруженная ворохом сорвавшихся черных листьев, полетела вниз. Свет в доме погас, в мире остался только черный свет.
- Хочу!.. - вой пронесся над холмом, человеческий, но в чем-то звериный.
Горизонт вспыхнул, огромная ветвистая молния осветила холм, мокрую от росы траву, стадо перепуганных коров. Извилистая полоса электрического огня ударила в одинокую фигурку на вершине. Человек покачнулся, но устоял, в своем языческом блаженстве похожий на черную молнию. Следующая вспышка осветила лицо: губы прикушены, струйка густой крови стекает по подбородку, глаза широко раскрыты и кружево порванных сосудиков оплетает огромный бездонный зрачок. Ноздри трепещут, бьются рвущейся на волю птицей. Волосы шевелятся, словно живут самостоятельной жизнью.
Третья молния обожгла вершину холма, веером полоснула по стаду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Освальд перевел взгляд на маму, а потом коснулся ее, как только что касался сложного прибора. Она была много сложнее: сотни, да что там - миллионы слабых потоков струились по ее рукам, переплетались около позвоночника, загадочно клубились в голове. Он может все это сломать. Но поменять… Нет, поменять не может. Заставить полюбить себя или хотя бы показать, что он не дурак, как думают все вокруг. Кроме… Кроме Шэ-рон. Шэрон так не думает… Она считает его человеком. И если бы не Фрэнк… А мама его не любит. Он помнит, когда его впервые привели в школу. Папа тогда уже ушел, а мама не захотела отправлять ребенка учиться. Сказала, что идиотов отдают в закрытый интернат. Его провожала соседка. Пятнадцать минут от дома. Все дети были с цветами, в новой отглаженной одежде. А ему было безумно стыдно не за то, что он плохо одет и что у него дырка на коленке. Нет, ему было стыдно, что его ведет не папа и не мать, даже не бабушка, а совсем чужая женщина.
В школе его побили. Это было совершенно непонятно. Мальчишки, которые так здорово играли на перемене… Сначала они прогоняли его, потом уходили сами, как только он хотел поиграть в «классики» или «ступени». А потом… Они играли в «камушки». Плоский голыш, служивший битой, с хрустом ломал воткнутые в песок сухие камышины. Дарин стоял, смотрел с тоской… Потом не выдержал и пошел к ребятам. Нога в маленьком стоптанном башмачке ненароком смяла палочки. Одноклассники молча смотрели, как он подходит, а потом все так же молча повалили его и стали топтать. Дарин помнил только острый камень, вонзившийся в щеку. До сих пор шрамчик остался.
И хотя матери было наплевать на сына, она все-таки пришла жаловаться. Слишком уж страшно выглядел ребенок. Все тело покрыто синяками, губы расквашены, два оставшихся молочных зуба выбиты. Дарин помнил, как мама держала его за руку. Последний раз в жизни. Он стоял перед огромной учительницей и все боялся, что его накажут. Не наказали. Учительница, сама напуганная до смерти, взволнованно объясняла маме:
- Он спускался с третьего этажа. А там уборщица как раз пол помыла. Никто и заметить не успел. Он, наверно, поскользнулся и упал вниз, по ступенькам. А под конец ударился о батарею, - женщина судорожно комкала шелковый шарфик.
Дарин стоял, смотрел на лестницу с ажурными чугунными перилами и прибитыми поверху плашками, чтобы дети не катались. Стоял и мучительно пытался вспомнить, когда же он падал с лестницы. А ведь падал, раз учительница говорит.
Освальду вдруг безумно захотелось оборвать что-нибудь в струящихся перед ним потоках: например, перервать вот этот ручеек, так ритмично пульсирующий. Он чувствовал, как все его существо тянется, стремится вперед - сломать, прекратить, остановить. Нельзя. Мать.
Дарин судорожно втянул воздух, луковый запах bq рту исчез, оставив только гнилостный привкус с еле заметным металлическим оттенком. Мир снова стал нормальным: комната, телевизор, толстая женщина, сидящая в кресле. Вот она повернулась, разлепила губы, стряхивая налипшие крошки. Дарин услышал неприятный тонкий голос:
- Дари! Перестань баловаться с «ленивцем»!
Мать уперлась рукой в кресло, собираясь подняться. Под рукой хрустнул пульт дистанционного управления. Женщина медленно опустилась обратно, посидела в нерешительности, а потом принялась судорожно нажимать на все кнопки подряд.
- Мама, сходи в театр, ты давно не была в театре, - устало сказал Дарин. Посмотрел на телевизор. Экран мигнул и погас.
Женщина встала и, держась за сердце, побрела к кровати.
«Всегда она так», - с раздражением подумал Дарин. Достал из ящика пятерку, собираясь пойти купить пива.
- Эй, ты дома? - раздался крик за окном. Дарин прошел по коридору, распахнул дверь на улицу. Зеро охнул и, держась за разбитый лоб, отступил на шаг.
- Ну?
- Пошли пиво пить, - очухался Пустышка.
- Не пойду я с тобой, - зло ответил Да-рин.
- Ну, тогда отгадай, кто ко мне сегодня приходил. Кстати, про тебя спрашивали.
Зеро отхлебнул из бутылки и протянул ее Дарину. Тот взял, подержал в руках и отдал обратно, даже не попробовав.
- Агенты ФБР.
- А откуда знаешь? - искренне удивился Зеро.
- Они приходили и ко мне, Ты же сам их натравил, - Дарин злобно посмотрел на друга.
- Я? Да я им ни слова не сказал! Клянусь! Ты мне не веришь? Они про вчерашнего ублюдка расспрашивали, так я и то им ничего не сказал, - Зеро стукнул себя кулаком в грудь. - А про тебя им кто-то другой накапал. Кто тебя мог видеть?
- Ты! - Дарин сбежал с крыльца и быстро пошел по тропинке.
- Да говорю я тебе! Молчал… - Пустышка семенил сбоку, как гуляющая болонка.
- Отойди, Пустышка, - Освальд мотнул головой, словно бык, увидевший красное.
- Ты не понимаешь…
- Отойди! - заорал Дарин. - Убью! У меня сейчас настроение кого-нибудь поджарить, - он попытался говорить спокойней.
- Только не коров! Дарин, прошу, только не коров. Опять ты…
Слова потонули в порыве налетевшего ветра.
Они взбежали на холм. Ветер, спавший весь вечер, проснулся и принялся за работу. Заскрипели огромные деревья, грозно качая черными ночными кронами. Тучи осели, стали похожими на грязный слипшийся войлок.
- Ладно, я слушаю, - Дарин замер, руки безвольно опущены, голова задрана вверх.
Тучи на небе зашевелились, поползли чернильной манной кашей. Дом у подножия холма засветился всеми окнами.
- Я пришел… Отвечай! - заорал Освальд.
Поднял руки, стараясь дотянуться до неба, ухватиться за край грозы, нависающий над головой.
- Ну, же! Давай! Давай, сволочь! Зеро постоял, потом вдруг развернулся и помчался вниз, перепрыгивая через кочки и ямы.
- Я тебя не боюсь! - Дарин закружился, словно разговаривая с неведомым противником, который почему-то все время оказывается за спиной.
Порыв ветра рванул полы куртки, взвихрил волосы. Застонал тополь, огромная верхушка хрустнула и, окруженная ворохом сорвавшихся черных листьев, полетела вниз. Свет в доме погас, в мире остался только черный свет.
- Хочу!.. - вой пронесся над холмом, человеческий, но в чем-то звериный.
Горизонт вспыхнул, огромная ветвистая молния осветила холм, мокрую от росы траву, стадо перепуганных коров. Извилистая полоса электрического огня ударила в одинокую фигурку на вершине. Человек покачнулся, но устоял, в своем языческом блаженстве похожий на черную молнию. Следующая вспышка осветила лицо: губы прикушены, струйка густой крови стекает по подбородку, глаза широко раскрыты и кружево порванных сосудиков оплетает огромный бездонный зрачок. Ноздри трепещут, бьются рвущейся на волю птицей. Волосы шевелятся, словно живут самостоятельной жизнью.
Третья молния обожгла вершину холма, веером полоснула по стаду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16