Вот с Русановым дружу. Преуспевающий литератор. С ним спокойно и не нужно скакать по крышам во время облавы на «неформалов». Еще кое с кем общаюсь – если бы о них узнал Отец Вселенной, ни на один концерт меня больше не позвал бы. Надо мне это? На хер, на хер. И синяки еще…
Я смотрел по утрам в зеркало – синяки таяли, и каждый новый день был светлее предыдущего.
«Займись делом, Боцман, – говорил мне тогда в кабинете Карл Фридрихович. – На старости лет поработай как человек. Не пробовал смеха ради поработать? Тем более что работа твоя будет практически и не работа, а так – одно веселье… Деньги хорошие, уважение, свобода, наконец, о которой вы все столько уже лет пиздите. А слова – они ведь не больше, чем слова. „Стучать“. Ну и что. Стучать можно по-разному. Стучать и терять совесть – это разные вещи. Стукач и подлец – это вовсе не синонимы. С какой стороны посмотреть. Разведчик, контрразведчик – стукач или герой? Зорге, например, Рихард… Стукачи – это подружки обманутых жен и приятели рогатых мужей, которые отравляют им жизнь больше, чем сам факт супружеской измены, о которой и без них все известно. Вот это стукачи…»
«Ладно, Карл Фридрихович, что вы мне тут вешаете, как школьнику? Не маленький. Эти байки оставьте для проштрафившихся студентов… А мы с вами люди взрослые, так ведь?» – отвечал я.
«Вспомни юность свою боевую, – не унимался Карл Фридрихович. – Рок-клуб вспомни. Кто его сделал? Органы. Хорошее было дело? Хорошее. Для вас же, уродов, любимое заведение. Как на праздник бегали. А стучали там кто? Назвать фамилии? И что? Это тайна? Их кто-то теперь ненавидит? Кто-то их подверг остракизму, кто-то не слушает их песни? Кто-то им морду бьет? Или ты не знаешь, кто тогда информацию органам сливал?»
«Ну, знаю», – хмуро отвечал я и махал рукой, дескать, не надо ворошить старое и все такое.
«Нет уж, давай разберемся!» – шипел вредный Карл Фридрихович.
Разбирались долго. Мне все было ясно с самого начала, но Карл говорил и говорил – о том, какой у меня тонкий вкус, о том, как я разбираюсь в людях, о том, что есть отличные, умные, хулиганистые ребята, которые перебесятся и станут гордостью страны, а есть откровенный криминал, который нужно выжигать, выстригать и выкашивать, о том, что жизнь наконец в государстве наладилась и нужно стараться, чтобы она снова не сползла в болото смут и волнений, бедности и всеобщей озлобленности.
Рудольф Виссарионович иногда вставал, прохаживался по кабинету и как будто про себя бормотал: «Отпечатки пальцев по всей квартире… Свидетели… Кровь… Сперма… Что делать, что делать? Как все это объяснить? Как свести концы с концами?… Сложное положение, невиновность доказать практически… Не знаю, не знаю…»
Ночью Карл привез меня домой на своем «БМВ». Поднялся в квартиру, достал из портфеля бутылку водки, мы выпили, покурили, я был благодарен офицеру за то, что он наконец перестал расписывать передо мной все прелести работы сексота и просто пил и слушал музыку, по которой я успел сильно соскучиться.
Офицер походил вдоль моих стеллажей, разглядывая диски, потрогал пальцем старый «Гибсон», застывший на подставке в углу, покрутил ручки комбика.
– Слушай, – сказал он, вернувшись к стеллажам. – Я возьму у тебя пару дисков. Скопирую, верну.
– Пожалуйста.
Карл взял первый «Фэмили», «Таго Маго», вежливо попрощался и отвалил.
Недели три я посвятил теории. Почитал Солженицына, Аксенова, старые журналы – «Новый мир», «Нева»: они валялись у меня в стенном шкафу много лет, выбрасывать было лень, а ставить на полки – глупо. Журналы пылились, бумага крошилась, только грязь одна, а пользы никакой.
Стукачи, стукачи… Журналы времени падения Советской власти просто от корки до корки были нафаршированы стукачами. Автор любой статьи, посвященной хоть асфальтированию центра столицы, хоть новым достижениям гидрометерологии, умудрялся так или иначе вставить что-нибудь о стукачах. Какая популярная была в те годы профессия!
А в наиболее интересных и важных случаях – не профессия, но целое искусство. Я вспомнил то, что знал давным-давно, что в общем-то известно каждому, но никто не хочет об этом думать: хорошие, настоящие стукачи со временем становятся самыми уважаемыми членами общества. А каждому лестно принимать у себя в гостях уважаемого члена общества. И потом при случае знакомым сказать: ах, этот-то… ну этот-то ко мне захаживает и я к нему на дачу бывает заскакиваю вообще если что я ему могу звякнуть а он бывает помогает да он отличный мужик и тот тоже мне знаком но у него много работы в правительстве в кабинете сидит до ночи но бывает вместе выпиваем а с тем сколько было выпито…
Все это придает рассказывающему вес и значимость, возвышает в глазах друзей и знакомых. И друзья потом говорят своим друзьям и знакомым, что знакомы с таким-то, а у него все схвачено на самом верху, если что – поможет…
Экзамен для стукача – это некий момент «икс», когда обществу становится известно, что этот, отдельно рассматриваемый гражданин являлся (или до сих пор является) стукачом. Если общество, узнав страшную тайну, его отринет, значит, и поделом. Значит, неталантливый это был стукач, глупый и бездарный, значит, работу свою он делал из рук вон плохо, с обязанностями своими не справлялся, и халтурил, и завтракал в рабочее время. И видно становится, что натура у него скотская, что этот человек ленив, жаден и жесток, что он и предать не может по-человечески, а все с каким-то выебонами, что он подонок в квадрате и мерзавец в кубе.
Люди же умные, трудолюбивые, одаренные и порядочные, люди увлеченные, энтузиасты, не обделенные при этом житейской мудростью, энергичные и сильные духом, образованные, любящие и не стесняющиеся всю жизнь учиться – такие люди переживают критический для мелких стукачей момент легко и даже с некоторым изяществом. И общество не выдавливает их из любовно обустроенных кабинетов и хорошо обставленных квартир. Общество делает вид, что ничего не случилось. Общество не говорит о том, что узнало, вслух, приняв за аксиому, что подобные разговоры неприличны и неконструктивны. Общество снимает с таких людей мелкие, обременительные обязанности и открывает перед ними широкую дорогу для творчества и созидания, при этом дает карт-бланш на все их начинания, в чем бы они ни заключались – в устройстве ли выставок порнографических фотографий, или в приватизации полезных ископаемых. Главное, чтобы все делалось без выебонов…
Чем больше я читал Солженицына и чем дольше листал блеклые страницы прогрессивных журналов, тем заманчивее и значительнее казалась мне работа стукача.
Конечно, я и раньше думал об этом, но думал как обыватель, как буржуа, оперирующий в жизни готовыми штампами и понятиями, которые легки в употреблении для человека недалекого и не задумывающегося о завтрашнем дне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Я смотрел по утрам в зеркало – синяки таяли, и каждый новый день был светлее предыдущего.
«Займись делом, Боцман, – говорил мне тогда в кабинете Карл Фридрихович. – На старости лет поработай как человек. Не пробовал смеха ради поработать? Тем более что работа твоя будет практически и не работа, а так – одно веселье… Деньги хорошие, уважение, свобода, наконец, о которой вы все столько уже лет пиздите. А слова – они ведь не больше, чем слова. „Стучать“. Ну и что. Стучать можно по-разному. Стучать и терять совесть – это разные вещи. Стукач и подлец – это вовсе не синонимы. С какой стороны посмотреть. Разведчик, контрразведчик – стукач или герой? Зорге, например, Рихард… Стукачи – это подружки обманутых жен и приятели рогатых мужей, которые отравляют им жизнь больше, чем сам факт супружеской измены, о которой и без них все известно. Вот это стукачи…»
«Ладно, Карл Фридрихович, что вы мне тут вешаете, как школьнику? Не маленький. Эти байки оставьте для проштрафившихся студентов… А мы с вами люди взрослые, так ведь?» – отвечал я.
«Вспомни юность свою боевую, – не унимался Карл Фридрихович. – Рок-клуб вспомни. Кто его сделал? Органы. Хорошее было дело? Хорошее. Для вас же, уродов, любимое заведение. Как на праздник бегали. А стучали там кто? Назвать фамилии? И что? Это тайна? Их кто-то теперь ненавидит? Кто-то их подверг остракизму, кто-то не слушает их песни? Кто-то им морду бьет? Или ты не знаешь, кто тогда информацию органам сливал?»
«Ну, знаю», – хмуро отвечал я и махал рукой, дескать, не надо ворошить старое и все такое.
«Нет уж, давай разберемся!» – шипел вредный Карл Фридрихович.
Разбирались долго. Мне все было ясно с самого начала, но Карл говорил и говорил – о том, какой у меня тонкий вкус, о том, как я разбираюсь в людях, о том, что есть отличные, умные, хулиганистые ребята, которые перебесятся и станут гордостью страны, а есть откровенный криминал, который нужно выжигать, выстригать и выкашивать, о том, что жизнь наконец в государстве наладилась и нужно стараться, чтобы она снова не сползла в болото смут и волнений, бедности и всеобщей озлобленности.
Рудольф Виссарионович иногда вставал, прохаживался по кабинету и как будто про себя бормотал: «Отпечатки пальцев по всей квартире… Свидетели… Кровь… Сперма… Что делать, что делать? Как все это объяснить? Как свести концы с концами?… Сложное положение, невиновность доказать практически… Не знаю, не знаю…»
Ночью Карл привез меня домой на своем «БМВ». Поднялся в квартиру, достал из портфеля бутылку водки, мы выпили, покурили, я был благодарен офицеру за то, что он наконец перестал расписывать передо мной все прелести работы сексота и просто пил и слушал музыку, по которой я успел сильно соскучиться.
Офицер походил вдоль моих стеллажей, разглядывая диски, потрогал пальцем старый «Гибсон», застывший на подставке в углу, покрутил ручки комбика.
– Слушай, – сказал он, вернувшись к стеллажам. – Я возьму у тебя пару дисков. Скопирую, верну.
– Пожалуйста.
Карл взял первый «Фэмили», «Таго Маго», вежливо попрощался и отвалил.
Недели три я посвятил теории. Почитал Солженицына, Аксенова, старые журналы – «Новый мир», «Нева»: они валялись у меня в стенном шкафу много лет, выбрасывать было лень, а ставить на полки – глупо. Журналы пылились, бумага крошилась, только грязь одна, а пользы никакой.
Стукачи, стукачи… Журналы времени падения Советской власти просто от корки до корки были нафаршированы стукачами. Автор любой статьи, посвященной хоть асфальтированию центра столицы, хоть новым достижениям гидрометерологии, умудрялся так или иначе вставить что-нибудь о стукачах. Какая популярная была в те годы профессия!
А в наиболее интересных и важных случаях – не профессия, но целое искусство. Я вспомнил то, что знал давным-давно, что в общем-то известно каждому, но никто не хочет об этом думать: хорошие, настоящие стукачи со временем становятся самыми уважаемыми членами общества. А каждому лестно принимать у себя в гостях уважаемого члена общества. И потом при случае знакомым сказать: ах, этот-то… ну этот-то ко мне захаживает и я к нему на дачу бывает заскакиваю вообще если что я ему могу звякнуть а он бывает помогает да он отличный мужик и тот тоже мне знаком но у него много работы в правительстве в кабинете сидит до ночи но бывает вместе выпиваем а с тем сколько было выпито…
Все это придает рассказывающему вес и значимость, возвышает в глазах друзей и знакомых. И друзья потом говорят своим друзьям и знакомым, что знакомы с таким-то, а у него все схвачено на самом верху, если что – поможет…
Экзамен для стукача – это некий момент «икс», когда обществу становится известно, что этот, отдельно рассматриваемый гражданин являлся (или до сих пор является) стукачом. Если общество, узнав страшную тайну, его отринет, значит, и поделом. Значит, неталантливый это был стукач, глупый и бездарный, значит, работу свою он делал из рук вон плохо, с обязанностями своими не справлялся, и халтурил, и завтракал в рабочее время. И видно становится, что натура у него скотская, что этот человек ленив, жаден и жесток, что он и предать не может по-человечески, а все с каким-то выебонами, что он подонок в квадрате и мерзавец в кубе.
Люди же умные, трудолюбивые, одаренные и порядочные, люди увлеченные, энтузиасты, не обделенные при этом житейской мудростью, энергичные и сильные духом, образованные, любящие и не стесняющиеся всю жизнь учиться – такие люди переживают критический для мелких стукачей момент легко и даже с некоторым изяществом. И общество не выдавливает их из любовно обустроенных кабинетов и хорошо обставленных квартир. Общество делает вид, что ничего не случилось. Общество не говорит о том, что узнало, вслух, приняв за аксиому, что подобные разговоры неприличны и неконструктивны. Общество снимает с таких людей мелкие, обременительные обязанности и открывает перед ними широкую дорогу для творчества и созидания, при этом дает карт-бланш на все их начинания, в чем бы они ни заключались – в устройстве ли выставок порнографических фотографий, или в приватизации полезных ископаемых. Главное, чтобы все делалось без выебонов…
Чем больше я читал Солженицына и чем дольше листал блеклые страницы прогрессивных журналов, тем заманчивее и значительнее казалась мне работа стукача.
Конечно, я и раньше думал об этом, но думал как обыватель, как буржуа, оперирующий в жизни готовыми штампами и понятиями, которые легки в употреблении для человека недалекого и не задумывающегося о завтрашнем дне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66