Точнее — я лежал в своей комнате, вперив невидящий взгляд в экран. Но какие-то клеточки в мозгу у меня, очевидно, все-таки бодрствовали, потому что когда дикторша сообщила, что сейчас будет передано интервью с начальником шервудской полиции Нейлом Кендрю, я тут же стряхнул с себя дремоту. Нейла Кендрю я знал давно, с того времени, когда я еще был частным детективом, а он — капитаном полиции. Я его не видел несколько лет и поразился, как он обрюзг за это время. Щеки у него обвисли, как у бульдога, но глаза в отличие от бульдожьих были узенькими щелками. Особой красотой он не отличался и в молодости, сейчас он один вполне мог бы понизить преступность в Шервуде. Если бы он согласился ходить по улицам, его физиономия распугала бы даже самых закоренелых правонарушителей.
Он говорил что-то об электронных судах, о новом техническом оснащении полиции — особенно к его словам я не прислушивался. Сам не знаю почему, но я взял свой кассетный магнитофончик, который Оуэн привез мне из моей квартиры на второй день пребывания здесь, и подсоединил его к телевизору. Я нажал на кнопку «запись» и стал думать, зачем я это сделал. И понял. А что, если мне удалось бы когда-нибудь поработать над этим голосом на машине Ламонта? И преподнести подарок Нейлу Кендрю. Чтобы он послушал, как он назначает меня своим заместителем. Нет, лучше, чтобы он рассказал, как он в бытность капитаном получал треть у продавцов наркотиков. Об этом говорили тогда все. Но никто, разумеется, никогда и не пытался ничего доказать.
И чтобы Кендрю сказал: «Джентльмены, я не могу молчать. Хотите верьте, хотите нет, но меня мучает совесть, и поэтому и должен публично покаяться…»
Боже, я представил себе реакцию бедного Кендрю. Щеки у него отвиснут до пояса, а глаза исчезнут вовсе.
Раздался телефонный звонок. Уж не Кендрю ли звонит мне?
Профессор Ламонт приглашал меня обедать сегодня вечером с его дочерью.
— С удовольствием, профессор, — сказал я и почувствовал, как сердце у меня забилось.
— Спасибо, дорогой Рондол. Простите меня за напоминание, но, надеюсь, вы помните наш уговор? Одри знает, что у меня здесь собственная лаборатория. И все.
— Да.
— Ну вот и прекрасно.
Когда я вошел в столовую, Одри уже была там. На ней был костюм из толстого твида — строгий жакет и длинная юбка. Она подняла сзади волосы, и лицо ее стало еще красивей. Она увидела меня и улыбнулась. Улыбка показалась мне рассеянной и холодной. Конечно, теперь, когда я служащий ее отца, я превратился в нечто домашнее. Ну, если и не в слугу, то, во всяком случае, во что-то малоинтересное. Ну что ж, она, безусловно, права.
— Добрый вечер, мистер Рондол, — сказала она и протянула мне руку. — Я рада, что отец заполучил вас к себе на какое-то время. Я, правда, не знала, что ему в лаборатории нужен еще и адвокат… Но я не вмешиваюсь в папины дела. Это очень скучно.
— Добрый вечер, мисс Ламонт, — сухо сказал я и наклонил голову.
Самое сильное оружие, которым я располагал, была сухость. Извечное оружие бессильных.
Она удивленно подняла брови. И как тогда, в первый раз, они выгнулись совсем по-детски. На мгновение на ее лице появилось выражение недоумения, потом обиды, потом равнодушия.
— О, Оуэн, — улыбнулась она и повернулись к Бонафонте, который пошел и комнату. На нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм, который шел ему. Я посмотрел на него. Лицо его было напряжено, на щеках выступили пятна. Он улыбнулся ей, но улыбка была вымученная, жалкая.
— Что с вами, Оуэн? — спросила Одри.
— Со мной?
— Да, с вами.
— Ничего.
— Вы не рады меня видеть? Я не претендую на многое, но…
— Для чего вы издеваетесь надо мной?
— Я? Над вами? Господь с вами, Оуэн.
— Как вы можете даже подумать, что я не рад вам? Вы же знаете, Одри… — Оуэн сделал судорожное глотательное движение, словно был питоном и собирался проглотить кролика.
— Что же я должна знать? — она снова изобразила недоумение. То ли она была профессиональная обольстительница, то ли очень хорошая актриса.
— Одри… — у Бонафонте было такое лицо, что я даже испугался за него. Еще минута — и он подавится кроликом.
— Ничего не могу понять… — она развела руками тем же жестом, что ее отец, но в отличие от его лапок руки у нее были длинные и красивые. Она вдруг озорно рассмеялась. — Неужели вы хотите сказать, мистер Бонафонте, что я вам нравлюсь? Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я всегда относилась к вам с таким уважением… Боже, думала я, неужели же такой талантливый и симпатичный человек обратит когда-нибудь внимание на меня.
— Одри, — снова пробормотал Бонафонте и скривился как от зубной боли, — для чего вы это говорите?
— Простите, Оуэн, — грустно сказала она и печально опустила плечи. — Я знаю, что не могу понравиться вам. Что ж, каждый должен нести свой крест. Вам нужна девушка молодая, красивая, хорошо воспитанная, а не такая хулиганка, как я.
Она даже не издевалась над ним, не кокетничала с ним, она просто дурачилась.
Бонафонте сделал титаническое усилие, проглотил кролика, вытер вспотевший лоб платком и взял из рук Одри стакан с мартини.
— Бедный Оуэн, — тихонько вздохнул около меня профессор Ламонт, — когда он видит ее, он совершенно теряет голову.
— Я его прекрасно понимаю, — так же тихо ответил я, и профессор бросил на меня сбоку быстрый благодарный взгляд.
— А где Эрни? — спросил профессор. — Он же обещал вернуться к обеду. — Он посмотрел на часы. — Пусть пеняет на себя. Прошу к столу.
Мы прошли в столовую и уселись за круглый стол, на котором у каждого кресла стояла карточка с именем. Я оказался Между Одри и молчаливым высоким типом с лошадиными зубами — инженером Харрис-Прайсом. По всей видимости, он считал, что двойная фамилия так возвышает его над прочим однофамильным плебсом, что ни разу ничего никому не сказал. Впрочем, может быть, я и ошибался. Вполне возможно, что он был просто глухонемым. Но так или иначе аппетит у него был отменный. Немолодая женщина, прислуживавшая за столом, по-видимому, знала об этом, потому что все время подкладывала ему на тарелку.
— Простите, мисс Ламонт, — нагнулся я к Одри, — вы не могли бы сказать мне, мой сосед слева вынужден есть за двоих из-за того, что у него двойная фамилия, или он носит детям пищу за щеками?
Она улыбнулась и покачала головой:
— О, я не знала, что вы такой злослов.
Обед продолжался. Мой сосед слева продолжал с какой-то мрачной решительностью нашпиговывать себя едой, Бонафонте все шел красными пятнами, профессор Ламонт смотрел на Одри с немым восхищением, а сама Одри с воодушевлением рассказывала о необыкновенном уме своей собаки, которая вышвырнула с пятого этажа на улицу ее тапки. Это было настолько прекрасно, что я даже забыл на несколько минут, где мы находимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69