Берану такое отступление от традиции показалось таинственным.
Его собственные обязанности были достаточно просты, а должность по паонитским представлениям — весьма престижной. Директор школы, протеже Бустамонте, являлся номинальным ее главой. Беран работал в качестве переводчика при нем, переводя на текникант те руководящие указания, которые директор в состоянии был сделать. В награду за эту службу Берана поселили в уютном коттедже, выстроенном из булыжников и вручную обтесанных бревен — бывшем жилище фермера. Ему платили хорошее жалованье, также ему было разрешено носить особую форму серо-зеленого цвета с белой и черной отделкой.
Прошел год. Беран постепенно обнаружил хоть и слабый, но все же интерес к работе, и со временем даже ощутил причастность к планам и чаяниям студентов. Он пытался противиться этому, вызывая в памяти идиллические картинки прежней жизни Пао и описывая их своим ученикам, но наталкивался на равнодушие и полное отсутствие интереса. Их гораздо больше интересовали чудеса техники, которые он видел в лабораториях Брейкнесса.
В один из выходных Беран предпринял печальное путешествие в старый дом Гитан Нецко, в нескольких милях вглубь от побережья. Преодолев некоторые трудности, он все-таки нашел старую ферму около озера Мерван. Сейчас она была заброшена: бревна рассохлись, поле тысячелистника заполонили плевелы. Беран опустился на шаткую скамью под низеньким деревом и предался грустным воспоминаниям…
Затем он поднялся на вершину Голубой Горы и оглядел равнину. Безлюдье и запустение поразили его. До самого горизонта расстилались плодородные земли, прежде густозаселенные — и невооруженный глаз, кроме полета птиц, не мог заметить иного проявления жизни. Миллионы были выселены, в основном на другие континенты, остальные предпочли остаться в земле предков — лечь в нее навеки. А цвет страны — самые красивые и умные девушки — были отправлены на Брейкнесс — в счет уплаты долгов Бустамонте.
Беран, подавленный, вернулся на побережье Желамбре. Теоретически в его власти было восстановить утраченную справедливость — но если бы он мог найти средства… Если бы он мог восстановиться в положении, принадлежащем ему по праву рождения! Трудности казались непреодолимыми. Он чувствовал себя бессильным, ни на что не годным…
Движимый этими мыслями, он намеренно кинулся навстречу опасности и направился на север, в Эйльянре. Он снял номер в старой гостинице Морави, что на берегу Канала Прилива, как раз напротив стен Великого Дворца. Его рука замерла над журналом регистрации: он подавил безрассудное, совершенно безумное желание вывести «Беран Панаспер» и, наконец, записался как Эрколе Парайо.
В столице, казалось, царило беззаботное веселье. Может быть, лишь в воображении Берана слышался гул подспудного эха злобы, неуверенности? Возможно: ведь паониты жили лишь сегодняшним днем, что диктовалось особенностями синтаксиса их языка, и ритм их дня из века в век оставался неизменным.
С циничным любопытством он просмотрел архивы Библиотеки Правительственных Актов. Последний раз его имя упоминалось девять лет тому назад: «Ночью неизвестными убийцами отравлен всеми любимый юный Наследник. Так трагически прерывается прямая линия династии Панасперов, и ее сменяет боковая ветвь, представителем которой является Панарх Бустамонте — при самых добрых предзнаменованиях, обещающих славное продолжение династии».
Нерешительный, неуверенный — и не чувствующий в себе сил обрести решительность и уверенность, Беран вернулся в школу на берегу Желамбре.
Прошел еще год. Текниканты подросли, их стало больше, и они сильно продвинулись в своем образовании. Были запущены четыре маленьких производственных мощности — они производили инструменты, пластиковую пленку, промышленные химикаты, мерные приборы и шаблоны. Планировалось запустить еще дюжину заводов, и казалось, что, по крайней мере, эта часть мечты Бустамонте успешно осуществлялась.
По истечении двух лет Беран был переведен в Пон, что на Нонаманде, суровом небольшом континенте в южном полушарии. Перевод этот был неприятным сюрпризом, так как Беран уже привык к своему образу жизни на берегу Желамбре. Еще более печальным было открытие: оказывается, Беран предпочитал рутину переменам. Неужели он уже обессилел — и это в двадцать один год! Куда канули его чаяния и надежды — неужели он уже отказался от них? Злясь на самого себя и приходя в ярость при мысли о Бустамонте, он летел на юго-восток над холмистыми равнинами Южного Видаманда, над плато Пларт, над фруктовыми садами и виноградниками полуострова Кураи на Мидаманде, над длинной извилистой бухтой, получившей имя Змеиной, над зеленым островом Фреварт с бесчисленными чистенькими и беленькими деревушками и через Великое Южное Море. Скалы Нонаманда появились вдали, проплыли внизу и остались позади — Беран летел прямо в бесплодное сердце континента. Никогда прежде он не бывал на Нонаманде — может быть поэтому исхлестанные ветрами скалы и «чертовы пальцы» с пучками черных трав, изогнутыми кипарисами казались ему совершенно непаонитскими, чужими…
Впереди показалась Гора Сголаф — высочайшая вершина Пао. И вдруг, перевалив через покрытые льдом базальтовые скалы, машина оказалась над страной ледников, бесплодных долин и ревущих холодных рек. Транспорт описал круг над горой Дрогхэд, быстро приземлился на голое плато — так Беран прибыл в Пон.
Селение было двойником (если не вполне по облику, то по духу) Института Брейкнесса. Множество построек, как бы случайно прилепившихся к скалам, окружали центральные, более массивные здания. В них, как знал Беран, располагались лаборатории, классные комнаты, библиотеки, общежития, административные корпуса и столовые.
Почти сразу же Беран испытал отвращение к селению. Когитант, язык паонитских интеллектуалов, был слегка упрощенным языком Брейкнесса, лишенным некоторых свойственных ему условных слов-приказов и с более свободным употреблением местоимений. Тем не менее сама атмосфера селения была такой же, как на Брейкнессе, даже обычаи были теми же: все вполне и безраздельно подчинялись Учителям — действительно, Магистрам высокого ранга. Природа — конечно, не столь суровая, как на Брейкнессе, была тем не менее мрачной и отталкивающей. Несколько раз Беран собирался писать прошение о переводе — но всякий раз одергивал себя. Он не хотел привлекать внимания к своей персоне, что могло бы в конце концов обнаружить, кто он таков на самом деле.
Учительский состав, такой же, как в школе Желамбре, набрали в основном из молодых преподавателей с Брейкнесса — вновь все они оказались сыновьями Палафокса. В резиденциях находилась дюжина министров-паонитов низшего ранга, ставленников Бустамонте, и функция Берана состояла в поддержании связи между двумя этими группами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Его собственные обязанности были достаточно просты, а должность по паонитским представлениям — весьма престижной. Директор школы, протеже Бустамонте, являлся номинальным ее главой. Беран работал в качестве переводчика при нем, переводя на текникант те руководящие указания, которые директор в состоянии был сделать. В награду за эту службу Берана поселили в уютном коттедже, выстроенном из булыжников и вручную обтесанных бревен — бывшем жилище фермера. Ему платили хорошее жалованье, также ему было разрешено носить особую форму серо-зеленого цвета с белой и черной отделкой.
Прошел год. Беран постепенно обнаружил хоть и слабый, но все же интерес к работе, и со временем даже ощутил причастность к планам и чаяниям студентов. Он пытался противиться этому, вызывая в памяти идиллические картинки прежней жизни Пао и описывая их своим ученикам, но наталкивался на равнодушие и полное отсутствие интереса. Их гораздо больше интересовали чудеса техники, которые он видел в лабораториях Брейкнесса.
В один из выходных Беран предпринял печальное путешествие в старый дом Гитан Нецко, в нескольких милях вглубь от побережья. Преодолев некоторые трудности, он все-таки нашел старую ферму около озера Мерван. Сейчас она была заброшена: бревна рассохлись, поле тысячелистника заполонили плевелы. Беран опустился на шаткую скамью под низеньким деревом и предался грустным воспоминаниям…
Затем он поднялся на вершину Голубой Горы и оглядел равнину. Безлюдье и запустение поразили его. До самого горизонта расстилались плодородные земли, прежде густозаселенные — и невооруженный глаз, кроме полета птиц, не мог заметить иного проявления жизни. Миллионы были выселены, в основном на другие континенты, остальные предпочли остаться в земле предков — лечь в нее навеки. А цвет страны — самые красивые и умные девушки — были отправлены на Брейкнесс — в счет уплаты долгов Бустамонте.
Беран, подавленный, вернулся на побережье Желамбре. Теоретически в его власти было восстановить утраченную справедливость — но если бы он мог найти средства… Если бы он мог восстановиться в положении, принадлежащем ему по праву рождения! Трудности казались непреодолимыми. Он чувствовал себя бессильным, ни на что не годным…
Движимый этими мыслями, он намеренно кинулся навстречу опасности и направился на север, в Эйльянре. Он снял номер в старой гостинице Морави, что на берегу Канала Прилива, как раз напротив стен Великого Дворца. Его рука замерла над журналом регистрации: он подавил безрассудное, совершенно безумное желание вывести «Беран Панаспер» и, наконец, записался как Эрколе Парайо.
В столице, казалось, царило беззаботное веселье. Может быть, лишь в воображении Берана слышался гул подспудного эха злобы, неуверенности? Возможно: ведь паониты жили лишь сегодняшним днем, что диктовалось особенностями синтаксиса их языка, и ритм их дня из века в век оставался неизменным.
С циничным любопытством он просмотрел архивы Библиотеки Правительственных Актов. Последний раз его имя упоминалось девять лет тому назад: «Ночью неизвестными убийцами отравлен всеми любимый юный Наследник. Так трагически прерывается прямая линия династии Панасперов, и ее сменяет боковая ветвь, представителем которой является Панарх Бустамонте — при самых добрых предзнаменованиях, обещающих славное продолжение династии».
Нерешительный, неуверенный — и не чувствующий в себе сил обрести решительность и уверенность, Беран вернулся в школу на берегу Желамбре.
Прошел еще год. Текниканты подросли, их стало больше, и они сильно продвинулись в своем образовании. Были запущены четыре маленьких производственных мощности — они производили инструменты, пластиковую пленку, промышленные химикаты, мерные приборы и шаблоны. Планировалось запустить еще дюжину заводов, и казалось, что, по крайней мере, эта часть мечты Бустамонте успешно осуществлялась.
По истечении двух лет Беран был переведен в Пон, что на Нонаманде, суровом небольшом континенте в южном полушарии. Перевод этот был неприятным сюрпризом, так как Беран уже привык к своему образу жизни на берегу Желамбре. Еще более печальным было открытие: оказывается, Беран предпочитал рутину переменам. Неужели он уже обессилел — и это в двадцать один год! Куда канули его чаяния и надежды — неужели он уже отказался от них? Злясь на самого себя и приходя в ярость при мысли о Бустамонте, он летел на юго-восток над холмистыми равнинами Южного Видаманда, над плато Пларт, над фруктовыми садами и виноградниками полуострова Кураи на Мидаманде, над длинной извилистой бухтой, получившей имя Змеиной, над зеленым островом Фреварт с бесчисленными чистенькими и беленькими деревушками и через Великое Южное Море. Скалы Нонаманда появились вдали, проплыли внизу и остались позади — Беран летел прямо в бесплодное сердце континента. Никогда прежде он не бывал на Нонаманде — может быть поэтому исхлестанные ветрами скалы и «чертовы пальцы» с пучками черных трав, изогнутыми кипарисами казались ему совершенно непаонитскими, чужими…
Впереди показалась Гора Сголаф — высочайшая вершина Пао. И вдруг, перевалив через покрытые льдом базальтовые скалы, машина оказалась над страной ледников, бесплодных долин и ревущих холодных рек. Транспорт описал круг над горой Дрогхэд, быстро приземлился на голое плато — так Беран прибыл в Пон.
Селение было двойником (если не вполне по облику, то по духу) Института Брейкнесса. Множество построек, как бы случайно прилепившихся к скалам, окружали центральные, более массивные здания. В них, как знал Беран, располагались лаборатории, классные комнаты, библиотеки, общежития, административные корпуса и столовые.
Почти сразу же Беран испытал отвращение к селению. Когитант, язык паонитских интеллектуалов, был слегка упрощенным языком Брейкнесса, лишенным некоторых свойственных ему условных слов-приказов и с более свободным употреблением местоимений. Тем не менее сама атмосфера селения была такой же, как на Брейкнессе, даже обычаи были теми же: все вполне и безраздельно подчинялись Учителям — действительно, Магистрам высокого ранга. Природа — конечно, не столь суровая, как на Брейкнессе, была тем не менее мрачной и отталкивающей. Несколько раз Беран собирался писать прошение о переводе — но всякий раз одергивал себя. Он не хотел привлекать внимания к своей персоне, что могло бы в конце концов обнаружить, кто он таков на самом деле.
Учительский состав, такой же, как в школе Желамбре, набрали в основном из молодых преподавателей с Брейкнесса — вновь все они оказались сыновьями Палафокса. В резиденциях находилась дюжина министров-паонитов низшего ранга, ставленников Бустамонте, и функция Берана состояла в поддержании связи между двумя этими группами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43