Кое-где в настиле зияли прямоугольные колодцы с установленными над ними громоздкими механизмами, поднимавшими и опускавшими лопасти из несокрушимого железного дерева; как выяснилось, они выполняли роль управляющих весел, обеспечивая поворот всей огромной махины плота. Моряк, помощник начальствующего на «Одотори», объяснил Дженнаку, что маневрирование с помощью весел, выдвижных килей и парусов требует великого искусства и согласованных действий всей команды; чтобы развернуть плот хотя бы на палец, надо трудиться целый всплеск времени.
Дженнак кивнул. За прошедшие годы он сделался опытным навигатором и теперь мог оценить все достоинства и недостатки столь необычного средства передвижения, каким являлась эта плавучая крепость, способная разгромить своими метательными машинами целый прибрежный городок. Медленное и сложное маневрирование было платой за большую грузоподъемность, непотопляемость, огневую мощь и устойчивость; никакой шторм не был страшен плоту, но лишь в удалении от берега, от скал, рифов и мелей, грозивших если не гибелью, то долгой стоянкой и ремонтом. Разумеется, играла роль и скорость: даже под всеми своими парусами и веслами, «Одотори» шел вдвое медленнее «Хасса». Не сокол, летящий над волнами, а черепаха, что давит их своим плоским брюхом!
Но, без сомнения, такой плот сумел бы пересечь Бескрайние Воды, затратив на это пусть не месяц, а два или три. Что касается Западного океана, то тут Дженнака одолевали сомнения, ибо протяженность этих морских пространств оставалась неизведанной, и путешествие «Одотори» могло бы затянуться на год или два. А разве можно запасти воду и пищу на такой срок для шестисот-семисот мореходов? Даже огромные размеры плота не позволяли это сделать, и здесь преимущество быстрых драммаров было очевидным. Не говоря уж о морском сражении, где скорость маневра – залог победы!
Однако Амад, относившийся к подобным проблемам не столь профессионально, был очарован. Он странствовал по этому огромному сооружению с раскрытым ртом, восхищаясь его величиной, и множеством лестниц, мостков и переходов, и десятками удобных жилищ, располагавшихся в башнях и между палубами, и многолюдством команды, состоявшей из чистокровных арсоланцев, и высотой мачт со смотровыми площадками, и золотистым цветом парусов, украшенных солнечным диском и письменными знаками, из которых складывались божественные имена. Наконец он устал, да и Дженнак с Ирассой почувствовали утомление; они вернулись к себе, вкусили вечернюю трапезу и, полюбовавшись на горы и солнце, опускавшееся в океан, развернули спальные ковры.
Так миновало четыре дня, в которые между Дженнаком и Чааг Чу было сказано не больше сотни слов. Видимо, Стоящий За Спиной был всерьез напуган неразговорчивыми алтайскими шпионами, и нарушением секретности порученного ему дела, и тем, что случилось на горной дороге, так что теперь он тщательно поддерживал версию Дженнака о бравых телохранителях-сеннамитах, горевших желанием послужить в Инкале и усладить свои взоры блеском арсоланского золота. А если так, то о чем толковать важному сановнику с простыми воинами, пусть даже и сеннамитами? Для всех, в том числе и для кормчего «Одотори», Дженнак оставался наемником, принятым на службу вельможей властителя; ну, а по каким делам сей вельможа плавал в Лимучати, кормчего не касалось. Он был всего лишь Рукой, морским военачальником среднего ранга, тогда как советник владыки, подобный Чаагу Чу, приравнивался к накому либо к правителю крупного города.
Наступил вечер Дня Глины, двадцать восьмого в каждом месяце, и «Одотори» повернул к арсоланским берегам. Он двигался к военной гавани, где стояло шесть таких же огромных плотов, каждый у своего каменного пирса, огражденного продолговатым и высоким сооружением, по мысли Дженнака, казармой или складом. Подробностей в сгущавшихся сумерках он разглядеть не мог и понял лишь, что гавань велика и скрыта за массивными наклонными стенами, поверх которых горели огни и расхаживали часовые. Затем на одной из башенок «Одотори» загрохотал барабан, дальняя пристань озарилась светом факелов, и плот, направляемый ударами весел, медленно и торжественно скользнул к пирсу.
Здесь их ждали – группа горцев-солдат и невысокий пожилой человек в белых одеждах, однако не столь пышных, как те, что носил Чааг Чу, и украшенных скромной каймой из перьев керравао. Между ключиц у этого чиновника посверкивал серебряный символ, изображавший глаз, а уши его оттягивали едва ли не до плеч подвески из бледно-зеленого нефрита. При виде встречающего Чааг Чу вздохнул с заметным облегчением и уведомил Дженнака, что перед ними сам Шаче Ция, управитель одного из горных дворцов владыки, пользующийся его абсолютным доверием.
Затем Стоящий За Спиной вступил в совещание с Глазом Сагамора. Говорили они шепотом, но речи свои сопровождали плавными изящными жестами, то воздевая руки вверх, то важно покачивая головами, то касаясь своих нагрудных знаков; как принято в Арсолане, все свершалось с торжественностью и пышностью, освященными столетиями. Но хоть управитель и советник на первый взгляд не спешили, переговоры длились недолго и вскоре закончились церемонными поклонами. Сделав жест прощания, Чааг Чу исчез в темноте, а Шаче Ция, оглянувшись на Дженнака, поманил его за собой.
– Не очень-то здесь уважают сахема Бритуйи, – глухо буркнул Ирасса, прятавший бороду и усы под кожаной личиной и стальными нащечниками.
– Ты не прав, – возразил Дженнак. – У почтенного Шаче Ция хорошие манеры, просто он не узнает того, кто не должен быть узнанным.
Они зашагали по ровным плитам из темного камня, огибая одно из тех продолговатых сооружений, что высились за каждой пристанью. Позади раздавался мерный топот сандалий и треск факелов в руках солдат; по стенам, мешаясь с бледными лунными лучами, скользили багровые световые пятна. Дженнак полагал, что им предстоит выйти из ворот этой прибрежной крепости, где будут ждать погонщики с ламами или повозки, запряженные быками, но они все шли и шли, петляя между темными громадами строений, пока в одном из них не раскрылся узкий проход; Шаче Ция резво нырнул туда, опять поманив за собой гостей приглашающим жестом. За спиной Дженнака лязгнула дверь, отрезая сопровождавший эскорт, а впереди, в конце довольно длинного коридора, возник обширный круглый хоган, ярко освещенный жаровнями и свечами в форме змей, птиц и витых раковин. Здесь Глаз Сагамора остановился, упал перед Дженнаком на колени, прильнул щеками к его запыленным сапогам и гулким басом, неожиданным у столь тщедушного человека, произнес на арсоланском:
– Во имя Шестерых! Ты прибыл, светлый тар, потомок Одисса, благословленный Арсоланом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Дженнак кивнул. За прошедшие годы он сделался опытным навигатором и теперь мог оценить все достоинства и недостатки столь необычного средства передвижения, каким являлась эта плавучая крепость, способная разгромить своими метательными машинами целый прибрежный городок. Медленное и сложное маневрирование было платой за большую грузоподъемность, непотопляемость, огневую мощь и устойчивость; никакой шторм не был страшен плоту, но лишь в удалении от берега, от скал, рифов и мелей, грозивших если не гибелью, то долгой стоянкой и ремонтом. Разумеется, играла роль и скорость: даже под всеми своими парусами и веслами, «Одотори» шел вдвое медленнее «Хасса». Не сокол, летящий над волнами, а черепаха, что давит их своим плоским брюхом!
Но, без сомнения, такой плот сумел бы пересечь Бескрайние Воды, затратив на это пусть не месяц, а два или три. Что касается Западного океана, то тут Дженнака одолевали сомнения, ибо протяженность этих морских пространств оставалась неизведанной, и путешествие «Одотори» могло бы затянуться на год или два. А разве можно запасти воду и пищу на такой срок для шестисот-семисот мореходов? Даже огромные размеры плота не позволяли это сделать, и здесь преимущество быстрых драммаров было очевидным. Не говоря уж о морском сражении, где скорость маневра – залог победы!
Однако Амад, относившийся к подобным проблемам не столь профессионально, был очарован. Он странствовал по этому огромному сооружению с раскрытым ртом, восхищаясь его величиной, и множеством лестниц, мостков и переходов, и десятками удобных жилищ, располагавшихся в башнях и между палубами, и многолюдством команды, состоявшей из чистокровных арсоланцев, и высотой мачт со смотровыми площадками, и золотистым цветом парусов, украшенных солнечным диском и письменными знаками, из которых складывались божественные имена. Наконец он устал, да и Дженнак с Ирассой почувствовали утомление; они вернулись к себе, вкусили вечернюю трапезу и, полюбовавшись на горы и солнце, опускавшееся в океан, развернули спальные ковры.
Так миновало четыре дня, в которые между Дженнаком и Чааг Чу было сказано не больше сотни слов. Видимо, Стоящий За Спиной был всерьез напуган неразговорчивыми алтайскими шпионами, и нарушением секретности порученного ему дела, и тем, что случилось на горной дороге, так что теперь он тщательно поддерживал версию Дженнака о бравых телохранителях-сеннамитах, горевших желанием послужить в Инкале и усладить свои взоры блеском арсоланского золота. А если так, то о чем толковать важному сановнику с простыми воинами, пусть даже и сеннамитами? Для всех, в том числе и для кормчего «Одотори», Дженнак оставался наемником, принятым на службу вельможей властителя; ну, а по каким делам сей вельможа плавал в Лимучати, кормчего не касалось. Он был всего лишь Рукой, морским военачальником среднего ранга, тогда как советник владыки, подобный Чаагу Чу, приравнивался к накому либо к правителю крупного города.
Наступил вечер Дня Глины, двадцать восьмого в каждом месяце, и «Одотори» повернул к арсоланским берегам. Он двигался к военной гавани, где стояло шесть таких же огромных плотов, каждый у своего каменного пирса, огражденного продолговатым и высоким сооружением, по мысли Дженнака, казармой или складом. Подробностей в сгущавшихся сумерках он разглядеть не мог и понял лишь, что гавань велика и скрыта за массивными наклонными стенами, поверх которых горели огни и расхаживали часовые. Затем на одной из башенок «Одотори» загрохотал барабан, дальняя пристань озарилась светом факелов, и плот, направляемый ударами весел, медленно и торжественно скользнул к пирсу.
Здесь их ждали – группа горцев-солдат и невысокий пожилой человек в белых одеждах, однако не столь пышных, как те, что носил Чааг Чу, и украшенных скромной каймой из перьев керравао. Между ключиц у этого чиновника посверкивал серебряный символ, изображавший глаз, а уши его оттягивали едва ли не до плеч подвески из бледно-зеленого нефрита. При виде встречающего Чааг Чу вздохнул с заметным облегчением и уведомил Дженнака, что перед ними сам Шаче Ция, управитель одного из горных дворцов владыки, пользующийся его абсолютным доверием.
Затем Стоящий За Спиной вступил в совещание с Глазом Сагамора. Говорили они шепотом, но речи свои сопровождали плавными изящными жестами, то воздевая руки вверх, то важно покачивая головами, то касаясь своих нагрудных знаков; как принято в Арсолане, все свершалось с торжественностью и пышностью, освященными столетиями. Но хоть управитель и советник на первый взгляд не спешили, переговоры длились недолго и вскоре закончились церемонными поклонами. Сделав жест прощания, Чааг Чу исчез в темноте, а Шаче Ция, оглянувшись на Дженнака, поманил его за собой.
– Не очень-то здесь уважают сахема Бритуйи, – глухо буркнул Ирасса, прятавший бороду и усы под кожаной личиной и стальными нащечниками.
– Ты не прав, – возразил Дженнак. – У почтенного Шаче Ция хорошие манеры, просто он не узнает того, кто не должен быть узнанным.
Они зашагали по ровным плитам из темного камня, огибая одно из тех продолговатых сооружений, что высились за каждой пристанью. Позади раздавался мерный топот сандалий и треск факелов в руках солдат; по стенам, мешаясь с бледными лунными лучами, скользили багровые световые пятна. Дженнак полагал, что им предстоит выйти из ворот этой прибрежной крепости, где будут ждать погонщики с ламами или повозки, запряженные быками, но они все шли и шли, петляя между темными громадами строений, пока в одном из них не раскрылся узкий проход; Шаче Ция резво нырнул туда, опять поманив за собой гостей приглашающим жестом. За спиной Дженнака лязгнула дверь, отрезая сопровождавший эскорт, а впереди, в конце довольно длинного коридора, возник обширный круглый хоган, ярко освещенный жаровнями и свечами в форме змей, птиц и витых раковин. Здесь Глаз Сагамора остановился, упал перед Дженнаком на колени, прильнул щеками к его запыленным сапогам и гулким басом, неожиданным у столь тщедушного человека, произнес на арсоланском:
– Во имя Шестерых! Ты прибыл, светлый тар, потомок Одисса, благословленный Арсоланом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107