Духов давно пришел в себя. Он недоуменно поглядел на них.
- Что же ты наделал, что наделал! Я же верила... Верила!..
Маша била тяжелым кулаком нарты. Волов взял ее и стал неистово
трясти:
- Хватит! Хватит! - крикнул он. - Хватит!
Через полгода, ранней весной, Васька Хатанзеев застрелил Волова прямо
на пороге дома Маши-хозяйки. Говорят, перед этим Волов пришел с жалобой к
начальнику почты Прошину. Тот готовился к зимней сессии. На столе чертежи,
схемы, валялись лекало, линейки, карандаши. Прошин нагибался, хрустел
костьми, шея у него была красная, весь он в напряжении, кончик языка
высунут.
- И вкривь и вкось! - Все уходил от разговора с Воловым. - Лучше дров
сто пудов заготовить! Наверное, тут и была монашеская обитель. - У Прошина
лицо деревенело от усердия, большой лапой наносил новые пунктиры. -
Смотри, лес стеной стоит. А вот тут ручей. Филаретов называется. А здесь,
пожалуй, будет Монахов кедрач, во-он там же - скала большая у реки... Вот
тааак, мой милый! Мы, Сашок, здесь поставим город, хотя и чертить не
особенно красиво чертим. А пока приколем к Монахову кедрачу ящик почтовый.
Клади письмо каждый... Не затеряется! Вот тут станем копать первые траншеи
под фундамент!
- Почему мои письма читает весь поселок? - Якобы спросил Волов. (Это
жена Прошина рассказывала).
- Не знаю. Интересно, наверное. Письма в дом идут. Здесь читают о
тех, кто интересен. Ты для них пока интересен. Разве плохо им знать,
Сашок, как ты жил? Тут Маша о тебе все распускает. Плюнь! Я говорю:
безвыходных положений у таких, как ты, не бывает. Покумекай. Грозит тебе
Васька, - уладь все честь по чести. Он ведь убьет, - и не посадят. Куда
его еще дальше ссылать? В океан, что ли?
Будто и хотел Волов уладить через Вальку-молочницу. Даже пошел к ней
на ферму. Валька так рассказывала: ловко стреляла тугими струйками молока.
А ему так захотелось посмотреть! Открыл дверь. На сене спал завхоз
Местечкин.
Валька-молочница якобы приветливо посмотрела на вошедшего, а сама все
журчала и журчала руками, были они у нее ловкие, радостные, уверенные.
Жур-жур-жур!
Даже неспокойная корова заворожена Валькиным доением, она не
лягается, лишь обходит мелко-мелко подойник.
Ерка из своего угла глядел на Вальку-молочницу во все глаза. Он не
мигая следил за проворностью Валькиных рук.
Валька-молочница тихохонько запела:
Ах, ты, зайка-заинька,
Зверушонок маленький!
У такого зюзика
Серенькое пузико!
- Ты чево, старшина боевой, пришел?
А он вроде махнул рукой и не ответил, ушел. Ежели б знать, ежели б
знать!
А Васька уж поджидал, сатана! Будто Галина, племянница Вениаминыча,
шла как раз мимо. Он с ней пошутил насчет ее замужества: дескать, теперь
ярмо?
- Отбегалась, Васенька! Отбегалась! - Она неистово стала будто
целовать чистую морду Васькиного вожака.
- Меня лучше поцелуй, - Васька был не пьян.
- Хай тебя черти целуют! - засмеялась Галина.
- У-у, какой злой! Русский баба миня никогда не любил!
- Тебя и ненка разлюбила.
И подлила, видно, масла в огонь. Может, и не думал он в этот раз
стрелять. Волов же сам напоролся. Он шел поначалу к директору, вдруг
вернулся, заглянул на свою квартиру: жил еще у Маши-хозяйки, жил с
беременной Наташей, хотя ему предложили к весне отсюда мигом выбраться...
Васька стрелял в упор, сразу из двух стволов. Одна пуля попала в
сердце, а другая пробила насквозь горло. Васька будто бы так и стоял, не
шелохнувшись. Он дал Мамокову себя разоружить, потом долго и горько
плакал, валяясь у порога, где лежал поблекший и очень похудевший в
последнее время Волов. Больше всех, говорят, убивался в первые часы
Сережка. Успокаивал его в прошлом убийца Вениаминыч. Он заранее знал, что
этим все и кончится.
Похоронили Волова рядом с ветеранами: Ерофеичем и дядей Колей. Дядя
Коля умер под новый год. Тоже, рассказывают, было дело. Будто и он
приходил к Прошину не как к начальнику почты, а как к общественному
деятелю. Возмутило его будто, что Витька, спьяна, когда дядя Коля упрекнул
его за то, что тот стрелялся с отцом, вызвал и его на дуэль, чтобы
прикончить всех стариков в поселке.
Слезы обильно катились по лицу дяди Коли.
- Заголимся! - говорил он вместо "здравствуйте". - Ну, что же вы
стоите, Прошин? Заголимся! Заголимся! - уже кричал он. - Вы не читали
рассказ... Это у Достоевского... По-моему, "Колобок"... Нет, "Бобок"...
Там покойники выскакивают из могил с неожиданным кличем: "Заголимся!" Они,
они! - Он показывал в сторону Витькиного дома. - Они кричат: "Заголимся!"
Мода! Заголимся! Всех стариков, как собак, убить грозят. Умер Вакула,
кузнец всей планеты. Неужели вы станете остальных умертвлять, Прошин?
Прошин, как всегда, что-то чертил к какой-то сессии. Он смеялся над
чудачеством старика, который близко к сердцу воспринимает брехню Витькину.
Это же бред сивой кобылы!
Ваське дали пять лет. Условно. Его завезли сначала за сто верст от
отцовского чума. Но в первые же пять дней он прибежал. А потом стал бегать
чаще и чаще. Мамоков махнул рукой.
- Чё с ним поделаешь? Их и так мало, - отвечал он на упреки русских.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33