Вот из-за чего у нас возникли партии, разделяющие народ наш
сильнее, чем племенные различия, и совершенно по-разному представляющие
путь, ведущий к решению проблем; вот из-за чего мы так по-разному
формулируем свое отношение ко всему, что оправдывает наше бытие: к нашей
избранности, к нашей исторической миссии. Саддукеи, из которых происхожу и я
сам, остались несгибаемыми и непримиримыми, но как раз потому оторвались от
народа, занятого повседневной борьбой с трудностями. Фарисеи, более гибкие,
повернулись к народу, разделив с ним ответственность по отношению к
прошлому, а трудности настоящего в позиции нерешительной обороны подняв
перед собой наподобие щита. Отстранение мое заставило меня осознать, что обе
главные партии против собственной воли встали на ложный путь, из-за
различных, но в конечном счете одинаково весомых причин не способны
освободить народ наш и вернуть ему положение избранного. Выше я намекал,
что, проверяя себя, усвоил ряд фарисейских и ессейских идей, надеясь в них
найти подходящий в настоящих условиях метод действия и надежду на верный
успех. Однако выяснилось, что с помощью старых, традиционных приемов
старыми, традиционными способами - пусть при несходстве вариантов -
достижение поставленной цели невозможно; необходима еще и внешняя помощь,
помощь Господа нашего, на которую уповали великие наши праотцы от Ноя до
Моисея. Эту помощь, считал я, обеспечат нам те сыны народа нашего, которые
стали проповедовать новые идеи и за которыми, по полученным донесениям, шли
массы. Банды грабителей мало волновали меня. Я старался собрать как можно
более полную информацию и долго присматривался к патриотам, на которых можно
было бы положиться при создании сети тайных связей. В этих вопросах я часто
испрашивал мнение Гамалиила, тесные, более чем дружеские отношения с которым
восходят еще к тем временам, когда мы решили покровительствовать детям
бедняков. Гамалиил будет, конечно, отрицать, что мы вели с ним такие беседы,
но это для него естественно, а воспоминаний он не пишет. Я его знаю, он
такой. На сообщничество пойдет всегда, на риск же - никогда и ни при каких
обстоятельствах. И это понятно: он жил и живет для науки и для своих
учеников и, маниакально влекомый к политике, в то же время столь же
маниакально старается держаться в стороне от нее, чтобы остаться
незапятнанным. Должен сказать, что, с его точки зрения, это наиболее мудрый
путь, хотя с моей точки зрения - низость. Однако он мой друг, часто помогал
мне, и я преклоняю перед ним голову.
Что касается меня, то и прежде и теперь было известно: публично я со всеми
стремился найти общий язык; одного лишь я тогда не учитывал - что именно это
может стать причиной моего поражения. В самых разных кругах, обладающих
весом в тогдашней политической жизни, у меня было немало полезных, хотя в
общем бесплодных споров; и лишь спустя долгое время я понял, что должен
выйти за рамки этих кругов. В это время я давно уже был в тени, и именно
Гамалиил подал мне замечательную идею.
До меня доходили слухи о движении Иисуса. Но особого значения я, признаться,
этим слухам не придавал и контактов с движением не искал. Тут-то Гамалиил,
как бы между делом - по всегдашнему своему обычаю - обмолвившись о новом
политическом факторе, и привлек к нему мое внимание и даже намекнул, что,
возможно, мог бы мне посодействовать. Как он это организовал, не знаю; но
вскоре ко мне пришел юноша, почти мальчик, по имени Иоанн; он сказал, что
ему велено сослаться на Гамалиила. Когда я, много позже, напомнил об этом
Гамалиилу, тот лишь недоуменно посмотрел на меня и замотал головой: нет, он
понятия ни о чем таком не имеет. Я-то знал, что он прирожденный лицемер, и
лишь улыбнулся. Юноша просто светился невинностью и смутился, когда я
пригласил его сесть. Я спросил, кто его прислал; он ответил, что не может
этого сказать, с него взяли клятву. И повторил лишь, что сослаться должен на
Гамалиила. Я спросил, не ученик ли он Гамалиила; он ответил, что знает
учителя понаслышке, учитель же его - Иисус. Тут я убедился: именно эта нить
ведет к достижению целей. Я знал, что мы должны победить Рим, не порабощая
его. То есть мы должны лишь свергнуть имперское иго - и тогда станем
свободны.
Иоанн приходил ко мне часто, мы подолгу беседовали, он всегда был голоден, и
я приказывал слугам принести ему еды. Не будет преувеличением, если я
выражусь таким образом: он пожирал все, что перед ним ставили. И за едой
говорил, говорил; я давал ему выговориться. Вопросы я задавал редко. Он
рассказывал, чего хочет Иисус, где и что он совершил, с восторгом отзывался
о чудесах. Рассказал о том, что вот уже некоторое время Иисус часто отходит
в сторонку с Иудой, который тоже один из его приверженцев, и они спорят о
чем-то. Я просил его передать Иуде, что жду его для беседы. При следующей
встрече Иоанн, которого я успел полюбить как собственного сына, сказал: Иуда
отругал его последними словами, едва не побил. Ответ меня успокоил: я
убедился, что именно Иисус - тот, кто мне нужен; Гамалиил не скрыл от меня,
что в свое время, во время нашего общего эксперимента, оба были его
учениками.
Дело в том, что я вовсе не собирался встречаться с Иудой; я хотел лишь
узнать: принесет ли он себя в жертву ради Иисуса? Насчет Иисуса я ни на
мгновение не сомневался: это он прислал ко мне Иоанна, и это ему послал
весть Гамалиил. Ясно было, с Иисусом мы друг друга поймем, но, как и я, он
бессилен, он не возьмет в руки оружие, это я понял, познакомившись с его
учением. Я знал, я понимал: моя вера, мои планы не заставят разделенные
внутренние силы взяться сообща за оружие. И с этого момента я стал опираться
на Иуду. С Иоанном я беседовал так, чтобы Иисус, выслушав его, сделал вывод:
вместо него я выступить не могу. Я стал ждать, когда в дверь ко мне сам, по
доброй воле, постучится Иуда. И Иуда постучался. Он стал ключевой фигурой в
этой истории, хотя, по всей очевидности, тогда еще не догадывался об этом.
Именно по моей инициативе начат был вскоре после этого судебный процесс
против Иисуса; о его согласии я знал. Каиафа долго не мог понять, зачем это
нужно; именно я сказал ему то, что его убедило: лучше, если ради блага
народа умрет один человек; слово "один" я подчеркнул особо. Не думаю, что он
все понял; но сделал вид, что понял, и стал действовать. На Пилата мне
пришлось оказать давление, подбивая на беспорядки чернь. Насчет Антипы-Ирода
я уверен был, что он совать палки в колеса не станет. Непреходящая заслуга
Иисуса в том, что он никому ни словом не проговорился о тайном плане. За все
время мы с ним не обмолвились ни единым словом, да и видели друг друга всего
только раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
сильнее, чем племенные различия, и совершенно по-разному представляющие
путь, ведущий к решению проблем; вот из-за чего мы так по-разному
формулируем свое отношение ко всему, что оправдывает наше бытие: к нашей
избранности, к нашей исторической миссии. Саддукеи, из которых происхожу и я
сам, остались несгибаемыми и непримиримыми, но как раз потому оторвались от
народа, занятого повседневной борьбой с трудностями. Фарисеи, более гибкие,
повернулись к народу, разделив с ним ответственность по отношению к
прошлому, а трудности настоящего в позиции нерешительной обороны подняв
перед собой наподобие щита. Отстранение мое заставило меня осознать, что обе
главные партии против собственной воли встали на ложный путь, из-за
различных, но в конечном счете одинаково весомых причин не способны
освободить народ наш и вернуть ему положение избранного. Выше я намекал,
что, проверяя себя, усвоил ряд фарисейских и ессейских идей, надеясь в них
найти подходящий в настоящих условиях метод действия и надежду на верный
успех. Однако выяснилось, что с помощью старых, традиционных приемов
старыми, традиционными способами - пусть при несходстве вариантов -
достижение поставленной цели невозможно; необходима еще и внешняя помощь,
помощь Господа нашего, на которую уповали великие наши праотцы от Ноя до
Моисея. Эту помощь, считал я, обеспечат нам те сыны народа нашего, которые
стали проповедовать новые идеи и за которыми, по полученным донесениям, шли
массы. Банды грабителей мало волновали меня. Я старался собрать как можно
более полную информацию и долго присматривался к патриотам, на которых можно
было бы положиться при создании сети тайных связей. В этих вопросах я часто
испрашивал мнение Гамалиила, тесные, более чем дружеские отношения с которым
восходят еще к тем временам, когда мы решили покровительствовать детям
бедняков. Гамалиил будет, конечно, отрицать, что мы вели с ним такие беседы,
но это для него естественно, а воспоминаний он не пишет. Я его знаю, он
такой. На сообщничество пойдет всегда, на риск же - никогда и ни при каких
обстоятельствах. И это понятно: он жил и живет для науки и для своих
учеников и, маниакально влекомый к политике, в то же время столь же
маниакально старается держаться в стороне от нее, чтобы остаться
незапятнанным. Должен сказать, что, с его точки зрения, это наиболее мудрый
путь, хотя с моей точки зрения - низость. Однако он мой друг, часто помогал
мне, и я преклоняю перед ним голову.
Что касается меня, то и прежде и теперь было известно: публично я со всеми
стремился найти общий язык; одного лишь я тогда не учитывал - что именно это
может стать причиной моего поражения. В самых разных кругах, обладающих
весом в тогдашней политической жизни, у меня было немало полезных, хотя в
общем бесплодных споров; и лишь спустя долгое время я понял, что должен
выйти за рамки этих кругов. В это время я давно уже был в тени, и именно
Гамалиил подал мне замечательную идею.
До меня доходили слухи о движении Иисуса. Но особого значения я, признаться,
этим слухам не придавал и контактов с движением не искал. Тут-то Гамалиил,
как бы между делом - по всегдашнему своему обычаю - обмолвившись о новом
политическом факторе, и привлек к нему мое внимание и даже намекнул, что,
возможно, мог бы мне посодействовать. Как он это организовал, не знаю; но
вскоре ко мне пришел юноша, почти мальчик, по имени Иоанн; он сказал, что
ему велено сослаться на Гамалиила. Когда я, много позже, напомнил об этом
Гамалиилу, тот лишь недоуменно посмотрел на меня и замотал головой: нет, он
понятия ни о чем таком не имеет. Я-то знал, что он прирожденный лицемер, и
лишь улыбнулся. Юноша просто светился невинностью и смутился, когда я
пригласил его сесть. Я спросил, кто его прислал; он ответил, что не может
этого сказать, с него взяли клятву. И повторил лишь, что сослаться должен на
Гамалиила. Я спросил, не ученик ли он Гамалиила; он ответил, что знает
учителя понаслышке, учитель же его - Иисус. Тут я убедился: именно эта нить
ведет к достижению целей. Я знал, что мы должны победить Рим, не порабощая
его. То есть мы должны лишь свергнуть имперское иго - и тогда станем
свободны.
Иоанн приходил ко мне часто, мы подолгу беседовали, он всегда был голоден, и
я приказывал слугам принести ему еды. Не будет преувеличением, если я
выражусь таким образом: он пожирал все, что перед ним ставили. И за едой
говорил, говорил; я давал ему выговориться. Вопросы я задавал редко. Он
рассказывал, чего хочет Иисус, где и что он совершил, с восторгом отзывался
о чудесах. Рассказал о том, что вот уже некоторое время Иисус часто отходит
в сторонку с Иудой, который тоже один из его приверженцев, и они спорят о
чем-то. Я просил его передать Иуде, что жду его для беседы. При следующей
встрече Иоанн, которого я успел полюбить как собственного сына, сказал: Иуда
отругал его последними словами, едва не побил. Ответ меня успокоил: я
убедился, что именно Иисус - тот, кто мне нужен; Гамалиил не скрыл от меня,
что в свое время, во время нашего общего эксперимента, оба были его
учениками.
Дело в том, что я вовсе не собирался встречаться с Иудой; я хотел лишь
узнать: принесет ли он себя в жертву ради Иисуса? Насчет Иисуса я ни на
мгновение не сомневался: это он прислал ко мне Иоанна, и это ему послал
весть Гамалиил. Ясно было, с Иисусом мы друг друга поймем, но, как и я, он
бессилен, он не возьмет в руки оружие, это я понял, познакомившись с его
учением. Я знал, я понимал: моя вера, мои планы не заставят разделенные
внутренние силы взяться сообща за оружие. И с этого момента я стал опираться
на Иуду. С Иоанном я беседовал так, чтобы Иисус, выслушав его, сделал вывод:
вместо него я выступить не могу. Я стал ждать, когда в дверь ко мне сам, по
доброй воле, постучится Иуда. И Иуда постучался. Он стал ключевой фигурой в
этой истории, хотя, по всей очевидности, тогда еще не догадывался об этом.
Именно по моей инициативе начат был вскоре после этого судебный процесс
против Иисуса; о его согласии я знал. Каиафа долго не мог понять, зачем это
нужно; именно я сказал ему то, что его убедило: лучше, если ради блага
народа умрет один человек; слово "один" я подчеркнул особо. Не думаю, что он
все понял; но сделал вид, что понял, и стал действовать. На Пилата мне
пришлось оказать давление, подбивая на беспорядки чернь. Насчет Антипы-Ирода
я уверен был, что он совать палки в колеса не станет. Непреходящая заслуга
Иисуса в том, что он никому ни словом не проговорился о тайном плане. За все
время мы с ним не обмолвились ни единым словом, да и видели друг друга всего
только раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40