То есть насчет псов.
Ну и вообще самого разного.
- Разного не разного, а как ты появляешься во дворе, все шавки до
единой в подвалы прячутся. Не зря говорят, что худого человека они за
версту чуют.
- А вот и хрен тебе! Напополам с редькой! - старик китаец аж
вспыхнул. Митяй наступил на его застарелую мозоль. - Паршивая кошка мудрее
твоих псов. Что они могу чуять? Самые подлые из всех существ. Лают и
оглядываются на хозяина. Чуть что - в кусты. И за котами мастера бегать,
пока те не дадут сдачи. Или, скажем, человек с палкой - худой человек?
Ладно, худой. А инвалид на костылях?.. То-то и оно! Лаять-то будут на
обоих, потому что ничего твои псы чуять не могут. Потому как ни сердца, ни
мозгов, - одна рабская душонка. За сахарок - хвостом виляют, а отвернешься
- и тотчас укусят.
- Они и на почтальонов гавкают, - сонно сообщил Мазик. - От тех
типографской краской несет, а они ее терпеть не могут.
- Вот-вот! - Горыныч обрадованно кивнул. - А ты про чутье толкуешь.
Все почтальоны, выходит, сволочи?
- А где ты их видел этих почтальонов?
- Но ведь были когда-то, ходили по подъездам.
- Я тоже помню, - поддакнул Мазик.
Ободренный поддержкой, старик-китаец почувствовал себя за столом
более уверенно.
- В общем, Митяй, шакалья порода - твои псы. Вроде гиен и кайманов.
- Так ты за это их губишь?
- Чего же гублю-то?.. Я живу ими, - Горыныч обиделся. - Кого-то
коровы кормят, а кого-то, значит, и овцы с голубями.
- А тебя, стало быть, собаки.
- И что с того? Виноградный сок - то же кровь. Только сладкая. Однако
пьем, не смущаемся.
- Ох и устала же я, - потянувшись, Зоя потрепала Мазика по голове. -
Пойдем-ка почивать, золотце. Если хочешь, заснешь у меня.
- Я здесь останусь, - Мазик насупился.
- Не спорь, малец, - Митя погрозил ему пальцем. - То, что мужик ты
самостоятельный, знаем. Но сегодня тебе лучше побыть под присмотром.
- Иди к черту! Я здесь останусь. С бабушкой... - На глазах у
подростка показались слезы.
- Пусть остается, - вмешался я. - Он знает что делает.
- Знаю, - глазенки моего голубиного подельника сердито блеснули. - И
знаю, что ни Виктор, ни ты не выпили ни капли. Трезвыми хотите остаться?
- Хотим, - в тон ему подтвердил я. - Потому что на этот день у нас
намечено важное дельце.
Мазик растерянно заморгал.
- Правда, важное?
- Очень...
Старик-китаец слеповато поглядел на часы.
- Тогда давайте, господа хорошие, сворачиваться. Шестой час уже.
Можно сказать, утро.
- Да... Ночка выдалась славная, гори она синим пламенем.
- Пошли, Мазик, - я подмигнул подростку. - Прогуляемся перед сном.
- Куда? На улицу? - Зоя протестующе округлила глаза.
- Да нет. В подъезде немного подышим.
Виктор окинул нас понимающим взором, незаметно для остальных пожал
мне локоть.

УТРО. ПЛОЩАДЬ. ДВОРЕЦ
Говорят, утро вечера мудренее. Видимо, далеко не всякое. Да и какое
там утро, если мы практически не сомкнули глаз. Проходя мимо Зоиной
квартиры, я услышал приглушенный плач. А возможно, это мне только
показалось. Чего не примерещится после такой ночи.
С домом я не прощался. Он мало что значил для меня. Впрочем, как и
Митяй с Горынычем. Увы и еще раз увы... К расставаниям и нескончаемой
смене старых и новых лиц я успел привыкнуть. Помашите вслед уходящему
поезду, - рука обязательно устанет. Попробуйте пропустить мимо себя
несколько эшелонов и вы не заметите, как сами собой руки окажутся в
карманах, горечь и острота сгладятся. Когда-то все было иначе. Расставаясь
на неделю, мы впадали в скорбь, а, прощаясь с гостеприимными хозяевами, не
стеснялись плакать. И даже дом этот - кирпичную пятиэтажку, утопающую по
весне в яблоневом белоснежном мареве, я, конечно, любил. Но сколько
печальных секунд пролетело с тех пор, сколько безвинных щепок просыпалось
на грешную землю! Соседи из новеньких начинали жизнь в нашем доме с пилы и
топора. Вероятно, их можно было понять, - кому-то яблони застилали свет,
кто-то опасался ворья, заползающего в квартиры под прикрытием густых
насаждений. Каждый из них спилил совсем понемногу - по три-четыре деревца,
но в сумме этого хватило. Дом оказался в окружении безобразных пеньков, а
я, охладев поначалу к соседям, постепенно охладел и к дому. Что-то он
безвозвратно утерял. Глядя на него, я отчего-то вспоминал "Вишневый сад"
Чехова. Наверное, у нас приключилось что-то похожее. И мое расставание с
домом, с живущими в нем, а, вернее сказать, внутренний разрыв, произошло
значительно раньше. Но Мазику я все же кое-что сказал. Еще до того, как он
отправился спать. Иначе могло бы получиться жестоко. Я и без того бросал
его в тяжелой ситуации. Мы просто вынуждены были объясниться. То есть,
разумеется, я не стал посвящать его в наши сумасшедшие подробности, я
только намекнул, что мы можем не вернуться. Всего-навсего. И я обещал, что
не забуду о нем, если все обойдется. Обиженно пошмыгав, Мазик
поинтересовался степенью вероятности нашего возвращения. Я предположил,
что это где-то пятьдесят на пятьдесят, и Мазик немедленно сказал: "врешь".
Я не стал ломаться и отнекиваться. Он действительно был без пяти минут
мужчиной, и с ним не стоило хитрить.
Там же в подъезде я подарил ему свой "Глок", объяснив, как найти
спрятанные под паркетинами патроны. Мы пожали друг другу руки и разошлись.
Честно говоря, меня подмывало проститься и с Зоей. Я хотел проворковать ей
на прощание что-нибудь доброе, ласковое - и я почти решился, но в
последний момент дрогнул и передумал. Может быть, сделав вывод, что
причиню ей лишнюю боль, а, может, подобным образом попросту обманув себя.
Самообман - лакомая вещь. От него трудно отказаться. Зачастую совершенно
невозможно...

Мы шагали по улице молча. Каждый, вероятно, думал о своем. Я
размышлял о странном слове "мессия", пытаясь припомнить его этимологию,
повторяя и так и эдак на все лады. Уже через несколько минут оно утеряло
первоначальный смысл, расплывшись в туманно-неразборчивые созвучия. Я все
еще был напряжен, но штурвал самоконтроля все больше ускользал из моих
рук. Я устал бояться. В какой-то степени мне было уже все равно.
В метро, которым нам пришлось воспользоваться, взволнованно гудели о
каком-то взрыве в центре, о попытке захватить телебашню, ругали
террористов и кое-кого из особо говорливых флэттеров. Прислушиваясь к
обрывкам разговоров, я гадал, как скоро наступят дни реакции. Она давно
маячила на горизонте, и власти нетерпеливо перебирали ногами, поджидая
подходящего момента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21