Хотя с
другой стороны и они правы. Конформизм - штука опасная. Всякому позволить,
- что же начнется? Ты как считаешь?
Евгений Захарович и сам не заметил, как у него успели остекленеть
глаза. Так уж влиял на него этот Трестсеев. Беседовать с ним было
равносильно пытке. Евгения Захаровича начинало клонить в сон после первых
же фраз. Он и без того старался обезопасить себя и смотрел не в лицо, а в
грудь Трестсееву. И все-таки глаза стекленели, в голове начинала твориться
дремотная неразбериха.
- Конформизм? Что же... Во-первых, это еще один "изм". А, во-вторых,
относиться к нему можно по-разному. Я лично считаю, что слово это
интересное и многообещающее. Если в словарях оно присутствует, стало быть,
не все еще потеряно.
- Разумно, - Трестсеев принял его слова, как должное. Одобрительно
качнув головой, расположился в кресле, закинул одну элегантную брючину
поверх другой - не менее элегантной.
- Не куришь в кабинете? Жаль... Хотя и правильно. Легкие - вещь
хрупкая и от сердца близко. Я тут статейку одну читал. Не свою, конечно,
свои-то я наизусть знаю, но в общем тоже неплохую. Хирург какой-то написал
или англичанин, точно не помню...
Евгений Захарович опустил взор на часы. Секундная стрелка размеренно
семенила по кругу. Выглядела она дьявольски самоуверенной и наверняка не
сомневалась, что время, сколько его есть в мире, - все принадлежит ей
одной.
Второй круг, третий... он поднял глаза на говорящего и с облегчением
убедился, что тот как раз заканчивает.
- ...так что политика, брат, вещь мудреная! Правду тебе говорю.
Героев они там заслуживают, - ох, как заслуживают! А писать, братец, - это
сумеет каждый. Если грамоте, конечно, обучен. Как говорится, фата-моргана
пусть очаровывает других, а у нас что просто, то и занятно.
Галстук на кадыке Трестсеева энергично в такт словам подрагивал, и у
этого самого галстука Евгений Захарович холодно поинтересовался:
- Вы стихи, случаем, не пишите?
Галстук смущенно заперхал, и весь Трестсеевский костюм пришел в
суетливое движение.
- Стихи? То есть как это? Хм... Согласись, - несколько странный
переход: проза, проза - и вдруг некоторым образом стихи...
- Всегда почему-то думал, что настоящий прозаик - это еще и поэт. В
конце концов, разве проза - не одна из форм поэзии?
- Поэзии? - Трестсеев неуверенно хохотнул. - Что-то ты, братец,
того... Как говорится, перехватил. То есть, не обижайся, конечно, но стихи
все-таки стихами, а проза - прозой. Граница, на мой взгляд, достаточно
четкая: там рифма, здесь рифмы нет... А то ведь так и архитектуру можно
начать сравнивать с какой-нибудь живописью. Или с баснями Крылова,
например, - Трестсеев хохотнул более уверенно. - Что же ты мне прикажешь
писать и одновременно накручивать в голове какую-нибудь рифму? Нет,
батенька, пересолил! Признайся, что пересолил?
- Признаюсь.
- А чего вдруг так сразу? Неужели убедил?
- Убедили. Да еще как, - Евгений Захарович глубоко вздохнул. Не было
у него желания ни спорить, ни объяснять. И отутюженный костюм, рожденный
где-то далеко не здесь, начинал раздражать всерьез.
- Вы же сами сказали, что не хотите писать и одновременно перебирать
в уме рифмы?
- И не собираюсь!
- Вот и не надо, - Евгений Захарович яростно почесал нос. - Не надо,
и все!
- Хочешь сказать: "не надо лепить горбатого"? Оригинал, ха, ха!
- Хочу сказать: ничего не надо! - фальцетом выкрикнул Евгений
Захарович. - Ни скульптур, ни картин, ни этого вот чуда с большой буковки!
- он схватил проспект и свирепо затряс перед замершим в испуге галстуком.
- Однако... Послушай, мне этот тон совсем не нравится. Какая муха
тебя укусила?
- Убирайтесь к черту! - устало произнес Евгений Захарович. - И
успокойтесь. Конечно же, вас напечатают. И в "Гудке" и в "Правде". И за
рубеж на пару недель пошлют. Так что живите и радуйтесь.
- Мне это серьезно не нравится!.. Впрочем, если вы намерены
продолжить разговор в другом месте?..
- Боже ты мой! - простонал Евгений Захарович. - Еще один разговор?
Надеюсь, вы шутите? - он оторвал наконец глаза от галстука и чуть выше
увидел бледное взволнованное лицо. С леденящим сердце восторгом ощутил,
как полыхают и рушатся за спиной мосты. Вероятно, он еще держался за
тлеющие перильца, но уже твердо знал, что в следующую секунду разожмет
пальцы. Хотелось взорваться фугасной бомбой, заорать, может, даже
запустить чем-нибудь в этот ухоженный, разговаривающий человеческим
голосом костюм. Взять сейчас со стола ненавистную папку и шваркнуть по
элегантным коленям.
С усилием он сдержал себя и чтобы как-то унять трясущиеся руки, полез
за папиросами. Машинально отметил про себя, что вытащил из пачки
последнюю, хотя искать в этом особый смысл не хотелось. Мутные ядовитые
кольца поплыли к Трестсееву, мягко окутали лицо. Тот явно чувствовал себя
не в своей тарелке, но так просто взять и уйти тоже, по-видимому, не мог.
Он просто еще не осознал произошедшего, пытаясь оценить ситуацию исходя из
устаревших данных - тех самых, что по совету ФИСов Евгений Захарович стер
только что с воображаемой доски воображаемой тряпкой.
- Может, вы пьяны? - пролепетал Трестсеев. Его бы это сейчас вполне
устроило. Но Евгений Захарович не собирался делать ему поблажек.
- Скорее, болен. Уже много лет, с того самого дня, как я пришел сюда.
Зуд - это ведь болезнь, не правда ли? Так вот я мучаюсь жесточайшим зудом,
- Евгений Захарович проговаривал слова медленно, словно размышлял вслух. -
То есть я, наверное, знал, что от этого можно излечиться, но все как-то не
решался. По крайней мере до сих пор.
- Евгений Захарович!..
- Вы, должно быть, представляете себе, что такое зуд. Он возникает и
усиливается, когда долго приходится сдерживаться. Не перебивайте меня, я
не задержу вашего внимания... Так вот однажды этот зуд может стать
нестерпимым, и тогда желание организма нужно непременно удовлетворить. Вы
догадываетесь о моем желании?
- Вы бредите?!
- Нет. Я рассказываю вам о своем желании. Не скажу, что оно
чрезвычайно скромное, но во всяком случае исполнимое, - Евгений Захарович
выдержал паузу. - Мне хочется вышвырнуть вас в окно. Для поднятия тонуса.
Может быть, не всего человечества, но одного отдельно взятого - это уж
точно. Так что если позволите? А вы ведь позволите, правда?..
Трестсеев уже пятился к двери.
- Вы ответите за это! - лепетал он. - Очень ответите! Завтра же... В
двадцать четыре часа! И не надейтесь, не по собственному...
Увертываясь от летящего проспекта, он выскочил в коридор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
другой стороны и они правы. Конформизм - штука опасная. Всякому позволить,
- что же начнется? Ты как считаешь?
Евгений Захарович и сам не заметил, как у него успели остекленеть
глаза. Так уж влиял на него этот Трестсеев. Беседовать с ним было
равносильно пытке. Евгения Захаровича начинало клонить в сон после первых
же фраз. Он и без того старался обезопасить себя и смотрел не в лицо, а в
грудь Трестсееву. И все-таки глаза стекленели, в голове начинала твориться
дремотная неразбериха.
- Конформизм? Что же... Во-первых, это еще один "изм". А, во-вторых,
относиться к нему можно по-разному. Я лично считаю, что слово это
интересное и многообещающее. Если в словарях оно присутствует, стало быть,
не все еще потеряно.
- Разумно, - Трестсеев принял его слова, как должное. Одобрительно
качнув головой, расположился в кресле, закинул одну элегантную брючину
поверх другой - не менее элегантной.
- Не куришь в кабинете? Жаль... Хотя и правильно. Легкие - вещь
хрупкая и от сердца близко. Я тут статейку одну читал. Не свою, конечно,
свои-то я наизусть знаю, но в общем тоже неплохую. Хирург какой-то написал
или англичанин, точно не помню...
Евгений Захарович опустил взор на часы. Секундная стрелка размеренно
семенила по кругу. Выглядела она дьявольски самоуверенной и наверняка не
сомневалась, что время, сколько его есть в мире, - все принадлежит ей
одной.
Второй круг, третий... он поднял глаза на говорящего и с облегчением
убедился, что тот как раз заканчивает.
- ...так что политика, брат, вещь мудреная! Правду тебе говорю.
Героев они там заслуживают, - ох, как заслуживают! А писать, братец, - это
сумеет каждый. Если грамоте, конечно, обучен. Как говорится, фата-моргана
пусть очаровывает других, а у нас что просто, то и занятно.
Галстук на кадыке Трестсеева энергично в такт словам подрагивал, и у
этого самого галстука Евгений Захарович холодно поинтересовался:
- Вы стихи, случаем, не пишите?
Галстук смущенно заперхал, и весь Трестсеевский костюм пришел в
суетливое движение.
- Стихи? То есть как это? Хм... Согласись, - несколько странный
переход: проза, проза - и вдруг некоторым образом стихи...
- Всегда почему-то думал, что настоящий прозаик - это еще и поэт. В
конце концов, разве проза - не одна из форм поэзии?
- Поэзии? - Трестсеев неуверенно хохотнул. - Что-то ты, братец,
того... Как говорится, перехватил. То есть, не обижайся, конечно, но стихи
все-таки стихами, а проза - прозой. Граница, на мой взгляд, достаточно
четкая: там рифма, здесь рифмы нет... А то ведь так и архитектуру можно
начать сравнивать с какой-нибудь живописью. Или с баснями Крылова,
например, - Трестсеев хохотнул более уверенно. - Что же ты мне прикажешь
писать и одновременно накручивать в голове какую-нибудь рифму? Нет,
батенька, пересолил! Признайся, что пересолил?
- Признаюсь.
- А чего вдруг так сразу? Неужели убедил?
- Убедили. Да еще как, - Евгений Захарович глубоко вздохнул. Не было
у него желания ни спорить, ни объяснять. И отутюженный костюм, рожденный
где-то далеко не здесь, начинал раздражать всерьез.
- Вы же сами сказали, что не хотите писать и одновременно перебирать
в уме рифмы?
- И не собираюсь!
- Вот и не надо, - Евгений Захарович яростно почесал нос. - Не надо,
и все!
- Хочешь сказать: "не надо лепить горбатого"? Оригинал, ха, ха!
- Хочу сказать: ничего не надо! - фальцетом выкрикнул Евгений
Захарович. - Ни скульптур, ни картин, ни этого вот чуда с большой буковки!
- он схватил проспект и свирепо затряс перед замершим в испуге галстуком.
- Однако... Послушай, мне этот тон совсем не нравится. Какая муха
тебя укусила?
- Убирайтесь к черту! - устало произнес Евгений Захарович. - И
успокойтесь. Конечно же, вас напечатают. И в "Гудке" и в "Правде". И за
рубеж на пару недель пошлют. Так что живите и радуйтесь.
- Мне это серьезно не нравится!.. Впрочем, если вы намерены
продолжить разговор в другом месте?..
- Боже ты мой! - простонал Евгений Захарович. - Еще один разговор?
Надеюсь, вы шутите? - он оторвал наконец глаза от галстука и чуть выше
увидел бледное взволнованное лицо. С леденящим сердце восторгом ощутил,
как полыхают и рушатся за спиной мосты. Вероятно, он еще держался за
тлеющие перильца, но уже твердо знал, что в следующую секунду разожмет
пальцы. Хотелось взорваться фугасной бомбой, заорать, может, даже
запустить чем-нибудь в этот ухоженный, разговаривающий человеческим
голосом костюм. Взять сейчас со стола ненавистную папку и шваркнуть по
элегантным коленям.
С усилием он сдержал себя и чтобы как-то унять трясущиеся руки, полез
за папиросами. Машинально отметил про себя, что вытащил из пачки
последнюю, хотя искать в этом особый смысл не хотелось. Мутные ядовитые
кольца поплыли к Трестсееву, мягко окутали лицо. Тот явно чувствовал себя
не в своей тарелке, но так просто взять и уйти тоже, по-видимому, не мог.
Он просто еще не осознал произошедшего, пытаясь оценить ситуацию исходя из
устаревших данных - тех самых, что по совету ФИСов Евгений Захарович стер
только что с воображаемой доски воображаемой тряпкой.
- Может, вы пьяны? - пролепетал Трестсеев. Его бы это сейчас вполне
устроило. Но Евгений Захарович не собирался делать ему поблажек.
- Скорее, болен. Уже много лет, с того самого дня, как я пришел сюда.
Зуд - это ведь болезнь, не правда ли? Так вот я мучаюсь жесточайшим зудом,
- Евгений Захарович проговаривал слова медленно, словно размышлял вслух. -
То есть я, наверное, знал, что от этого можно излечиться, но все как-то не
решался. По крайней мере до сих пор.
- Евгений Захарович!..
- Вы, должно быть, представляете себе, что такое зуд. Он возникает и
усиливается, когда долго приходится сдерживаться. Не перебивайте меня, я
не задержу вашего внимания... Так вот однажды этот зуд может стать
нестерпимым, и тогда желание организма нужно непременно удовлетворить. Вы
догадываетесь о моем желании?
- Вы бредите?!
- Нет. Я рассказываю вам о своем желании. Не скажу, что оно
чрезвычайно скромное, но во всяком случае исполнимое, - Евгений Захарович
выдержал паузу. - Мне хочется вышвырнуть вас в окно. Для поднятия тонуса.
Может быть, не всего человечества, но одного отдельно взятого - это уж
точно. Так что если позволите? А вы ведь позволите, правда?..
Трестсеев уже пятился к двери.
- Вы ответите за это! - лепетал он. - Очень ответите! Завтра же... В
двадцать четыре часа! И не надейтесь, не по собственному...
Увертываясь от летящего проспекта, он выскочил в коридор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33