Я понимаю этого
мальчишку - он не верит ни в Бога, ни в Черта, но верит в первого
человека, ступившего на поверхность Марса.
Наконец появляется Владислав Николаевич. Человек с кобурой несет
перед ним громадную корзину живых роз, а Владик так старомодно смущается,
что даже мне становится за него неловко. Подумать только, этот человек
руководит нашим время от времени взрывающимся учреждением без вывески, он
тут Бог и Царь (когда Владик кем-то недоволен, то цедит сквозь зубы: "Иди
гуляй", и провинившийся летит исправлять то, что он там натворил), иногда
он даже повышает голос в высоких кабинетах, но в присутствии Татьяны его
можно намазывать на хлеб и есть. Во-первых, корзина роз ей в подарок, да
еще зимой - это чересчур; а во-вторых, для достижения желаемого эффекта
Татьяне надо дарить розы пренебрежительно и грубо - Владислав Николаевич
этого никогда не поймет. Он так же не годится Татьяне в мужья, как и его
полная противоположность - циничный и молодой Дроздов. Этот, правда, дарил
Татьяне розы пренебрежительно и грубо, и тоже ошибался, потому что Татьяне
нужно дарить розы смущаясь и нежно... Они, дураки, никогда этого не
поймут.
Кроме этих двух претендентов в мои внучатые зятья, я пока никого не
наблюдаю, но если Татьяна сказала, что завтра выходит замуж, то ей можно
верить.
Кто же из них?
Оба нехороши. Один - алкоголик, второй - старше Татьяны на тридцать
лет. Если выбирать из двух зол, то какое меньше?..
Сейчас чья очередь грузить?
Опять моя.
- Д_у_ш_у_, - гружу я.
Со мной уже не спорят. И правильно делают.
19
А мы все не едем...
Мальчишка деловито помогает человеку с кобурой погрузить корзину роз
в автобус, а потом неожиданно обращается ко мне:
- Юрий Васильевич, можно доехать с вами до водохранилища?
В том, что этот незнакомый мальчишка знает мое имя-отчество, нет
ничего странного или сверхъестественного, меня все здесь знают -
примелькался за сто лет. Удивляет, что мальчишка безошибочно определил
субординацию в нашем автобусе и признал меня самым главным... главнее
самого Космонавта. Значит, быть ему или подхалимом, или хомо сапиенсом в
квадрате.
Я разрешаю, но мы все равно не едем.
- Что там еще? Почему стоим?
Оказывается, Владислав Николаевич уже не едет в Кузьминки. Он
приносит нам свои извинения. Так и говорит: "Приношу вам свои
извинения..." и жалостливо поглядывает на Татьяну. Та в ответ приносит ему
свои сожаления: "Как же мы без вас, Владислав Николаевич?"
- А что стряслось? - спрашиваю я. - Учреждение без тебя развалится в
выходные дни? Значит, мы на твой детский дом будем вкалывать, а ты - в
кусты?
Нет, не в кусты, отвечает Владислав Николаевич. Ему только что
позвонили из приемной президента Академии наук и срочно вызвали в Москву.
Все знают, зачем Владика вызывают в Москву, но помалкивают. Если
вызывают, значит очередные анализы оказались нехорошими. Опять уложат в
больницу. Будет он там до лета лежать и взглядом люстру раскачивать.
- А почему президент мне не позвонил? - обижаюсь я. - Подожди...
Передашь ему записку.
Мне добывают клочок бумаги. Я пишу:
"Александр! Из-за твоего перевернутого портрета Мишу Чернолуцкого
выгоняют с работы. Если не позвонишь Моргалу с протестом, я тебе этот
культ личности никогда не прощу. Твой Юрий Васильевич".
Опять мне в спину кто-то смотрит. Я оглядываюсь. Это смотрит Софья
Сергеевна, но она вне моих дьявольских подозрений. Она - ангел-хранитель
своего мужа.
- Думаете, записка поможет? - очень сомневается Софья Сергеевна.
- Софа, мы с тобой потом поговорим...
Сегодня я все откладываю на потом, на потом... Завтра, не сейчас.
Владислав Николаевич, в последний раз вздохнув по Татьяне, уныло
плетется к дверям учреждения, а человек с кобурой обгоняет его и открывает
их. На месте Владика я сейчас наплевал бы на все учреждения, клиники и
анализы, схватил бы Татьяну в охапку и уволок бы ее... нет, не в
Кузьминки... а куда-нибудь на Чукотку, как ту японочку, чтобы никто не
мешал. С розами он хорошо начал...
Но человек с кобурой уже закрыл за Владиком дверь, и одним женихом
стало меньше. Ладно, не пропадем.
Наконец поехали.
Мальчишка устраивается на ступеньке рядом с водителем, достает из
сумки толстенную книгу, из книги - какую-то цветную фотографию и
протягивает Космонавту на предмет подписания автографа.
- Ну, ты даешь! - удивляется Космонавт, разглядывая свою персону в
полной боевой выкладке на фоне восхода солнца над марсианским плато
Скиапарелли. - Где взял? Даже у меня такой нет!
И ставит автограф наискось по марсианским камням и барханам.
Внимание, проезжаем мимо печенежкинского кладбища!
Как тут дела?
За полвека оно разрослось, раздалось вширь и скоро выползет на
трассу. Что ж, медленно растущее и ухоженное кладбище есть верный
показатель городского благополучия - значит, люди здесь живут, плодятся и
умирают; значит, у нас в Печенежках полный порядок.
В сущности, что такое кладбище? Это удобное для общества место, куда
перемещается труп, чтобы он никому не мешал. Когда я случайно заглядываю
сюда, во мне тут же просыпается здоровый циник ("Дед у меня ядовитый", -
объясняет Татьяна) и начинает зубоскалить - наверно, потому, что лежать
мне не здесь, а на кузьминкинском, мемориальном, рядом с женой. Там очень
миленькое кладбище - всего на восемнадцать персон, и никого больше не
хоронят; всех с музыкой тащат сюда, в Печенежки. Но меня похоронят там.
Меня - можно. После меня там еще разрешат похоронить Владислава
Николаевича и супружескую чету Чернолуцких... то есть последних из
могикан, оставшихся в живых, когда шарахнуло.
Значит, с могилами получится перебор - я да ты, да мы с тобой - всего
двадцать две.
Опять моя очередь грузить, но я уже ничего не могу придумать на "Д".
На "Д" все слова закончились, мое время истекло.
- Я буду играть за вас, Юрий Васильевич, - предлагает мальчишка.
Замена!
Проигравших нет, меня не выгнали, а великодушно заменили. Теперь мой
номер - восемь. Смена поколений. Отцов на детей. Пусть дедушка не плачет,
его молодой дублер сейчас заделает всю редакцию. Пусть, пусть грузит, а я
всю жизнь грузил и устал. Мне сейчас хочется смотреть на дорогу и думать о
чем-нибудь таком... транс-цен-ден-таль-ном... вот и еще одно никому не
нужное слово. В автобусе тепло, пахнет бензином, кофе и розами. Медленно
загружаются дровосеки, депоненты, душевнобольные, далай-ламы,
доберманы-пинчеры, датчане, доминиканцы, дагомейцы, и я начинаю засыпать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
мальчишку - он не верит ни в Бога, ни в Черта, но верит в первого
человека, ступившего на поверхность Марса.
Наконец появляется Владислав Николаевич. Человек с кобурой несет
перед ним громадную корзину живых роз, а Владик так старомодно смущается,
что даже мне становится за него неловко. Подумать только, этот человек
руководит нашим время от времени взрывающимся учреждением без вывески, он
тут Бог и Царь (когда Владик кем-то недоволен, то цедит сквозь зубы: "Иди
гуляй", и провинившийся летит исправлять то, что он там натворил), иногда
он даже повышает голос в высоких кабинетах, но в присутствии Татьяны его
можно намазывать на хлеб и есть. Во-первых, корзина роз ей в подарок, да
еще зимой - это чересчур; а во-вторых, для достижения желаемого эффекта
Татьяне надо дарить розы пренебрежительно и грубо - Владислав Николаевич
этого никогда не поймет. Он так же не годится Татьяне в мужья, как и его
полная противоположность - циничный и молодой Дроздов. Этот, правда, дарил
Татьяне розы пренебрежительно и грубо, и тоже ошибался, потому что Татьяне
нужно дарить розы смущаясь и нежно... Они, дураки, никогда этого не
поймут.
Кроме этих двух претендентов в мои внучатые зятья, я пока никого не
наблюдаю, но если Татьяна сказала, что завтра выходит замуж, то ей можно
верить.
Кто же из них?
Оба нехороши. Один - алкоголик, второй - старше Татьяны на тридцать
лет. Если выбирать из двух зол, то какое меньше?..
Сейчас чья очередь грузить?
Опять моя.
- Д_у_ш_у_, - гружу я.
Со мной уже не спорят. И правильно делают.
19
А мы все не едем...
Мальчишка деловито помогает человеку с кобурой погрузить корзину роз
в автобус, а потом неожиданно обращается ко мне:
- Юрий Васильевич, можно доехать с вами до водохранилища?
В том, что этот незнакомый мальчишка знает мое имя-отчество, нет
ничего странного или сверхъестественного, меня все здесь знают -
примелькался за сто лет. Удивляет, что мальчишка безошибочно определил
субординацию в нашем автобусе и признал меня самым главным... главнее
самого Космонавта. Значит, быть ему или подхалимом, или хомо сапиенсом в
квадрате.
Я разрешаю, но мы все равно не едем.
- Что там еще? Почему стоим?
Оказывается, Владислав Николаевич уже не едет в Кузьминки. Он
приносит нам свои извинения. Так и говорит: "Приношу вам свои
извинения..." и жалостливо поглядывает на Татьяну. Та в ответ приносит ему
свои сожаления: "Как же мы без вас, Владислав Николаевич?"
- А что стряслось? - спрашиваю я. - Учреждение без тебя развалится в
выходные дни? Значит, мы на твой детский дом будем вкалывать, а ты - в
кусты?
Нет, не в кусты, отвечает Владислав Николаевич. Ему только что
позвонили из приемной президента Академии наук и срочно вызвали в Москву.
Все знают, зачем Владика вызывают в Москву, но помалкивают. Если
вызывают, значит очередные анализы оказались нехорошими. Опять уложат в
больницу. Будет он там до лета лежать и взглядом люстру раскачивать.
- А почему президент мне не позвонил? - обижаюсь я. - Подожди...
Передашь ему записку.
Мне добывают клочок бумаги. Я пишу:
"Александр! Из-за твоего перевернутого портрета Мишу Чернолуцкого
выгоняют с работы. Если не позвонишь Моргалу с протестом, я тебе этот
культ личности никогда не прощу. Твой Юрий Васильевич".
Опять мне в спину кто-то смотрит. Я оглядываюсь. Это смотрит Софья
Сергеевна, но она вне моих дьявольских подозрений. Она - ангел-хранитель
своего мужа.
- Думаете, записка поможет? - очень сомневается Софья Сергеевна.
- Софа, мы с тобой потом поговорим...
Сегодня я все откладываю на потом, на потом... Завтра, не сейчас.
Владислав Николаевич, в последний раз вздохнув по Татьяне, уныло
плетется к дверям учреждения, а человек с кобурой обгоняет его и открывает
их. На месте Владика я сейчас наплевал бы на все учреждения, клиники и
анализы, схватил бы Татьяну в охапку и уволок бы ее... нет, не в
Кузьминки... а куда-нибудь на Чукотку, как ту японочку, чтобы никто не
мешал. С розами он хорошо начал...
Но человек с кобурой уже закрыл за Владиком дверь, и одним женихом
стало меньше. Ладно, не пропадем.
Наконец поехали.
Мальчишка устраивается на ступеньке рядом с водителем, достает из
сумки толстенную книгу, из книги - какую-то цветную фотографию и
протягивает Космонавту на предмет подписания автографа.
- Ну, ты даешь! - удивляется Космонавт, разглядывая свою персону в
полной боевой выкладке на фоне восхода солнца над марсианским плато
Скиапарелли. - Где взял? Даже у меня такой нет!
И ставит автограф наискось по марсианским камням и барханам.
Внимание, проезжаем мимо печенежкинского кладбища!
Как тут дела?
За полвека оно разрослось, раздалось вширь и скоро выползет на
трассу. Что ж, медленно растущее и ухоженное кладбище есть верный
показатель городского благополучия - значит, люди здесь живут, плодятся и
умирают; значит, у нас в Печенежках полный порядок.
В сущности, что такое кладбище? Это удобное для общества место, куда
перемещается труп, чтобы он никому не мешал. Когда я случайно заглядываю
сюда, во мне тут же просыпается здоровый циник ("Дед у меня ядовитый", -
объясняет Татьяна) и начинает зубоскалить - наверно, потому, что лежать
мне не здесь, а на кузьминкинском, мемориальном, рядом с женой. Там очень
миленькое кладбище - всего на восемнадцать персон, и никого больше не
хоронят; всех с музыкой тащат сюда, в Печенежки. Но меня похоронят там.
Меня - можно. После меня там еще разрешат похоронить Владислава
Николаевича и супружескую чету Чернолуцких... то есть последних из
могикан, оставшихся в живых, когда шарахнуло.
Значит, с могилами получится перебор - я да ты, да мы с тобой - всего
двадцать две.
Опять моя очередь грузить, но я уже ничего не могу придумать на "Д".
На "Д" все слова закончились, мое время истекло.
- Я буду играть за вас, Юрий Васильевич, - предлагает мальчишка.
Замена!
Проигравших нет, меня не выгнали, а великодушно заменили. Теперь мой
номер - восемь. Смена поколений. Отцов на детей. Пусть дедушка не плачет,
его молодой дублер сейчас заделает всю редакцию. Пусть, пусть грузит, а я
всю жизнь грузил и устал. Мне сейчас хочется смотреть на дорогу и думать о
чем-нибудь таком... транс-цен-ден-таль-ном... вот и еще одно никому не
нужное слово. В автобусе тепло, пахнет бензином, кофе и розами. Медленно
загружаются дровосеки, депоненты, душевнобольные, далай-ламы,
доберманы-пинчеры, датчане, доминиканцы, дагомейцы, и я начинаю засыпать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46