Там есть приметное место — большой камень, ты подрой его…
Чернышев посмеялся над этим своим сном. Через неделю родитель опять пришел во сне и то же самое сказал Чернышеву. Тот и вовсе расстроился. и сказал себе: «Покойники снятся к перемене погоды»… В третий раз отец вовсе пришел во сне расстроенный и, сказав то же самое, отхлестал старика Чернышева ремнем:
— Вот тебе, неслух, к перемене погоды!
Проснулся Чернышев, мягкое место болит — рубцы синеют. «Что-то не так! — решил он. — Рубцы-то вправдашние». Собрался и пошел на то место верстах в пяти от города. Стал он рыть — и тут его затмило, голос услышал:
— Чего ты, старик, могилу стал копать? Не рано ли?
Оглянулся — никого. Он опять принялся рыть. Опять голос из воздуха соткался. И в третий раз голос из воздуха остерег его. А он в ответ:
— Ах, тютюнь-растютюнь, глотка ветряная.
Тут его что-то как ударило — ворона села на лопатку. Ему бы перекрестить ее, но старик давно отвергся от веры. Кинул он в ворону комком земли, задел за крыло — одно перышко отлетело и стало золотой цепочкой. Чернышев подхватил ее и драпу. Побежал к городу, а вышло — в горы. Там на горе дома стоят, и его избу видно — высокая. Он назад, а местность вокруг другая: леса сосновые, и в них люди с тремя лицами на голове. Глянул он в ручей, а там люди текут, и каждый держит на груди свое лицо, и спереди головы — лицо, и лицо с лицом разговаривают и смеются, а его, Чернышева, отражения в воде нет.
— Как же так — меня нету?
Тут он прочитал молитву — проняло. Все исчезло. А он еще только за город вышел, и лопатка чистая, новенькая, в смазке, как прежде. Он и вернулся назад. Жена зовет завтракать. Чернышев и говорит:
— Я за город сейчас выходил, согласно своему сну.
— Да что ты, — говорит ему жена. — Ты и отлучался-то всего на минутку.
— А где же я был?
— В сарае инструмент проверял.
Ему потом и сказали, что нужно в церкви помянуть родителя и клад с него снять в церкви. Так и сделал и долго еще гадал, что же это с ним происходило. И, как человек читающий, с философской склонностью, определил: «Землю, должно быть, не довернуло, а потом довернуло, ну, я, мол, и попал в зазор…» А что, уловил, уяснил что-то старик: «Земля с Солнцем всякий миг находится в новой космической зоне…»
Такую расшифровку этого происшествия оставим на стариковской совести, скажу лишь, что разобраться здесь у современной науки шансов не больше, чем у того токмаковского деда.
Еще одну чудную и странную историю Цыбин записал в русском Семиречье в пятидесятых голах, а рассказал ее охотник и бахчевник Яков Фомич МУХОВНИКОВ: "Пошел я раз на охоту, в сентябре это было на двенадцатое число, день моей женитьбы. Оттого и запомнил число. Иду, значит, по горам по первозорью. Небо чистое, земля чистая. Никого. Всхожу на Календарь-гору, на самую высокую скалу над пропастью. Вижу — сидит на скале цыган не цыган в киргизском чапане. Вскинул я глаза на него: сидит человек с удочкой в руках, грузило в пропасть закинуто. «Что удит? Воздух из пропасти? — так думаю. — Понятно, сумасшедший». Укрепил собственный дух такой мыслью и спрашиваю, а бердан свой держу с должной чуткостью:
— Чего, мил человек, удишь? Без воды рыбка не клюет?
— Ловлю, — говорит, — каменную селедку, курам на водку.
«Ты балагур для кур, — говорю я сам себе, — а я сдурачу: кувырь-кувырь, пили личих-вирь?» Однако, что-то неладное. Собака моя на него не заурчала. А что, если этот удильщик не рыбак, а волхв?
— И я такой! — ему говорю. — Хожу с клюкой. Мух пас, нашел кошелек-самотряс и кнут-самопас. Видел — вошь в железе и подсолнух на протезе, черт тебя б сглазил, чтоб с камня не слазил.
А он ничего, удит воздух и вполслуха вдруг говорит:
— Ударь меня в ухо с левой — я и слечу, тебя озолочу.
Хоть навел он на меня всякие сомнения, говорю:
— Не согласен. За что я тебя должен бить? Я же тебя в первый раз вижу.
— Дурак и есть дурак, — говорит он мне. — От своего счастья отказываешься. Ну тогда давай меняться: ты мне — ружье, а я тебе — удочку.
— Нет, — говорю, — ружье у меня самострел, вышел я с ним ершей со щуками пострелять. Ишь как летают по небу.
А он протягивает мне удилище, а оно-то сплошь золотое. Ну я и отдал ему свой бердан без патронов, чтоб с чуру не стрельнул по мне, а тот отдал удочку и поплыл по воздуху в пропасть и оттуда как захохочет:
— Хо-хо, мухопас-самотряс, хо-хо…
Тут моя собака очнулась и зазвучала оглашенно, словно блоха бодучая на глаз ей впрыгнула… Тут и я опамятовался: стою на скале и держу за ствол свое ружье, будто удилище, а что стою у края провала — не вижу, не чую. А мнится в мороке, что я это иду по дороге и остановился так себе. Только собрался шагнуть вперед, как услышал петушиный крик. Тут я очнулся окончательно: одна нога на скале, а другая зависла над бездной. От страха то ли заскрипел, то ли вскрикнул позвоночник у меня. Гляжу на то место, где только что цыган сидел, а там змея на плавниках ползает вся серебряная, выстрелил я в нее — не помню, как патрон засадил в ружье. Пес взвизгнул, осыпанный монетами. Я кинулся под гору домой. Сбежал с горы минут за десять. А на равнине ночь, солнце давно село. Что со мной? Куда это я подевался на целый день?.. Пришел к себе в избу, спрашиваю:
— Какой ныне день по числу?
— Девятое число сентября, — говорят и показали на отрывной календарь.
Что же, выходит, будто загодя на три дня заскочил? Домашние почуяли, что со мной неладно, объяснили, что ныне, мол, утром я встал рано и куда-то отлучился на 3 часа. Тут я совсем очнулся: на дворе не ночь вовсе, а день в разгаре. Думаю — может, я на том свете побывал? А когда наступило настоящее двенадцатое, ничего вроде и не было. Вышел я на улицу, посидел на завалинке, вернулся домой, а домашние в расстройстве и панике спрашивают:
— Где же ты пропадал три дня? Ушел, никому ничего не сказамши… Так вот меня помутили чары кладовы…" Много есть странного в этом нехитром рассказе, пропитанном народной мудростью. Нет только одного — доказательств того, что бахчевнику Муховникову все это не приснилось. Впрочем, нет, если все же не считать его бессовестным лжецом (а у меня для этого нет повода), то одна зацепка есть. Сам Яков Фомич долго приходил в себя после увиденного, как он сам признался, долго не ходил на Календарь-гору. Только другой осенью пришел и на том самом месте подобрал… пять серебряных монет!
Почти такое же молодое предание (от силы — полвека) рассказывает не о человеке, который якобы превратился в клад, а о кладе, который на глазах ошеломленных людей превратился из гусака в свинью и снова в гусака. Начало истории почти такое же, как и в народных сказках. Помните только, что, когда сказка наша сказывалась, на дворе уж в самом разгаре век двадцатый был… Ну, в общем, пошли как-то подружки в лес, всего было три писанных красавицы из Кобелевки, это село такое на Белгородчине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219
Чернышев посмеялся над этим своим сном. Через неделю родитель опять пришел во сне и то же самое сказал Чернышеву. Тот и вовсе расстроился. и сказал себе: «Покойники снятся к перемене погоды»… В третий раз отец вовсе пришел во сне расстроенный и, сказав то же самое, отхлестал старика Чернышева ремнем:
— Вот тебе, неслух, к перемене погоды!
Проснулся Чернышев, мягкое место болит — рубцы синеют. «Что-то не так! — решил он. — Рубцы-то вправдашние». Собрался и пошел на то место верстах в пяти от города. Стал он рыть — и тут его затмило, голос услышал:
— Чего ты, старик, могилу стал копать? Не рано ли?
Оглянулся — никого. Он опять принялся рыть. Опять голос из воздуха соткался. И в третий раз голос из воздуха остерег его. А он в ответ:
— Ах, тютюнь-растютюнь, глотка ветряная.
Тут его что-то как ударило — ворона села на лопатку. Ему бы перекрестить ее, но старик давно отвергся от веры. Кинул он в ворону комком земли, задел за крыло — одно перышко отлетело и стало золотой цепочкой. Чернышев подхватил ее и драпу. Побежал к городу, а вышло — в горы. Там на горе дома стоят, и его избу видно — высокая. Он назад, а местность вокруг другая: леса сосновые, и в них люди с тремя лицами на голове. Глянул он в ручей, а там люди текут, и каждый держит на груди свое лицо, и спереди головы — лицо, и лицо с лицом разговаривают и смеются, а его, Чернышева, отражения в воде нет.
— Как же так — меня нету?
Тут он прочитал молитву — проняло. Все исчезло. А он еще только за город вышел, и лопатка чистая, новенькая, в смазке, как прежде. Он и вернулся назад. Жена зовет завтракать. Чернышев и говорит:
— Я за город сейчас выходил, согласно своему сну.
— Да что ты, — говорит ему жена. — Ты и отлучался-то всего на минутку.
— А где же я был?
— В сарае инструмент проверял.
Ему потом и сказали, что нужно в церкви помянуть родителя и клад с него снять в церкви. Так и сделал и долго еще гадал, что же это с ним происходило. И, как человек читающий, с философской склонностью, определил: «Землю, должно быть, не довернуло, а потом довернуло, ну, я, мол, и попал в зазор…» А что, уловил, уяснил что-то старик: «Земля с Солнцем всякий миг находится в новой космической зоне…»
Такую расшифровку этого происшествия оставим на стариковской совести, скажу лишь, что разобраться здесь у современной науки шансов не больше, чем у того токмаковского деда.
Еще одну чудную и странную историю Цыбин записал в русском Семиречье в пятидесятых голах, а рассказал ее охотник и бахчевник Яков Фомич МУХОВНИКОВ: "Пошел я раз на охоту, в сентябре это было на двенадцатое число, день моей женитьбы. Оттого и запомнил число. Иду, значит, по горам по первозорью. Небо чистое, земля чистая. Никого. Всхожу на Календарь-гору, на самую высокую скалу над пропастью. Вижу — сидит на скале цыган не цыган в киргизском чапане. Вскинул я глаза на него: сидит человек с удочкой в руках, грузило в пропасть закинуто. «Что удит? Воздух из пропасти? — так думаю. — Понятно, сумасшедший». Укрепил собственный дух такой мыслью и спрашиваю, а бердан свой держу с должной чуткостью:
— Чего, мил человек, удишь? Без воды рыбка не клюет?
— Ловлю, — говорит, — каменную селедку, курам на водку.
«Ты балагур для кур, — говорю я сам себе, — а я сдурачу: кувырь-кувырь, пили личих-вирь?» Однако, что-то неладное. Собака моя на него не заурчала. А что, если этот удильщик не рыбак, а волхв?
— И я такой! — ему говорю. — Хожу с клюкой. Мух пас, нашел кошелек-самотряс и кнут-самопас. Видел — вошь в железе и подсолнух на протезе, черт тебя б сглазил, чтоб с камня не слазил.
А он ничего, удит воздух и вполслуха вдруг говорит:
— Ударь меня в ухо с левой — я и слечу, тебя озолочу.
Хоть навел он на меня всякие сомнения, говорю:
— Не согласен. За что я тебя должен бить? Я же тебя в первый раз вижу.
— Дурак и есть дурак, — говорит он мне. — От своего счастья отказываешься. Ну тогда давай меняться: ты мне — ружье, а я тебе — удочку.
— Нет, — говорю, — ружье у меня самострел, вышел я с ним ершей со щуками пострелять. Ишь как летают по небу.
А он протягивает мне удилище, а оно-то сплошь золотое. Ну я и отдал ему свой бердан без патронов, чтоб с чуру не стрельнул по мне, а тот отдал удочку и поплыл по воздуху в пропасть и оттуда как захохочет:
— Хо-хо, мухопас-самотряс, хо-хо…
Тут моя собака очнулась и зазвучала оглашенно, словно блоха бодучая на глаз ей впрыгнула… Тут и я опамятовался: стою на скале и держу за ствол свое ружье, будто удилище, а что стою у края провала — не вижу, не чую. А мнится в мороке, что я это иду по дороге и остановился так себе. Только собрался шагнуть вперед, как услышал петушиный крик. Тут я очнулся окончательно: одна нога на скале, а другая зависла над бездной. От страха то ли заскрипел, то ли вскрикнул позвоночник у меня. Гляжу на то место, где только что цыган сидел, а там змея на плавниках ползает вся серебряная, выстрелил я в нее — не помню, как патрон засадил в ружье. Пес взвизгнул, осыпанный монетами. Я кинулся под гору домой. Сбежал с горы минут за десять. А на равнине ночь, солнце давно село. Что со мной? Куда это я подевался на целый день?.. Пришел к себе в избу, спрашиваю:
— Какой ныне день по числу?
— Девятое число сентября, — говорят и показали на отрывной календарь.
Что же, выходит, будто загодя на три дня заскочил? Домашние почуяли, что со мной неладно, объяснили, что ныне, мол, утром я встал рано и куда-то отлучился на 3 часа. Тут я совсем очнулся: на дворе не ночь вовсе, а день в разгаре. Думаю — может, я на том свете побывал? А когда наступило настоящее двенадцатое, ничего вроде и не было. Вышел я на улицу, посидел на завалинке, вернулся домой, а домашние в расстройстве и панике спрашивают:
— Где же ты пропадал три дня? Ушел, никому ничего не сказамши… Так вот меня помутили чары кладовы…" Много есть странного в этом нехитром рассказе, пропитанном народной мудростью. Нет только одного — доказательств того, что бахчевнику Муховникову все это не приснилось. Впрочем, нет, если все же не считать его бессовестным лжецом (а у меня для этого нет повода), то одна зацепка есть. Сам Яков Фомич долго приходил в себя после увиденного, как он сам признался, долго не ходил на Календарь-гору. Только другой осенью пришел и на том самом месте подобрал… пять серебряных монет!
Почти такое же молодое предание (от силы — полвека) рассказывает не о человеке, который якобы превратился в клад, а о кладе, который на глазах ошеломленных людей превратился из гусака в свинью и снова в гусака. Начало истории почти такое же, как и в народных сказках. Помните только, что, когда сказка наша сказывалась, на дворе уж в самом разгаре век двадцатый был… Ну, в общем, пошли как-то подружки в лес, всего было три писанных красавицы из Кобелевки, это село такое на Белгородчине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219