– Я тебя люблю, – прошептала она. – Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю.
Некоторое время Уинтер молчал, затем судорожно вздохнул.
– Ты – титанианка. – Он не спрашивал, а констатировал факт.
Деми помолчала, примерно столько же, сколько и он, а затем кивнула.
– Разве это что-нибудь меняет?
– Не знаю. Я... Ты первая титанианка, с которой я встретился.
– В постели?
– Вообще, где угодно.
– Ты уверен?
– Н-нет. Пожалуй, я не могу быть уверен. Никто не может.
– Не может.
– А ты сама способна уверенно распознать своих?
– Ты имеешь в виду всякие там таинственные приметы вроде секретных масонских знаков? Нет, но...
– Но что?
– Но мы можем узнать друг друга, если начнем говорить на своем языке.
– А как звучит титанианский? Я его слышал когда-нибудь?
– Возможно. Тут не так все просто. Понимаешь, титанианцы общаются совсем иначе, чем остальные.
– Иначе?
– Не звуками и не жестами.
– А как же? Телепатия?
– Нет, мы говорим химически.
– Что?
– У нас химический язык – запахи, вкусовые ощущения, ощущения на поверхности кожи и в глубине тела.
– Что-то ты мне плетешь.
– Ни в коем случае. Это – очень исхищренный язык, где все выражается вариациями интенсивности и сочетаниями.
– Знаешь, я что-то даже не верю.
– Тебе это чуждо, вот и не веришь. Сейчас я буду говорить химически.
Готов воспринимать?
– Давай.
– Так что? – спросила Деми после нескольких секунд полного молчания.
– Ничего.
– Чувствуешь какой-нибудь запах? вкус? Вообще что-нибудь?
– Ничего.
– Вообще никаких ощущений?
– Только растущее убеждение, что все это просто жульническая уловка, смысл которой... Нет. Подожди. Надо по-честному. На какой-то момент мне показалось, что я вижу нечто вроде солнечного диска, вроде этих моих шрамов, – Ну вот! – широко улыбнулась Деми. – Ты все-таки слышал меня, однако все это настолько чуждо тебе и незнакомо, что мозгу приходится переводить принимаемый сигнал на язык привычных символов.
– Ты действительно сказала мне нечто, чему соответствует зрительный образ солнечного диска?
Деми кивнула.
– Так что ты там говорила на своем химическом?
– Что ты – психованный, в конец запутавшийся маорийский мужчина, и я люблю тебя, люблю всего, вплоть до этих самых шрамов.
– И ты все это сказала?
– Не только сказала, но так и думаю, особенно насчет шрамов. А ты, дурачок, чего-то стесняешься...
– Кончай сострадание, я ненавижу такие штуки, – прорычал Уинтер. – Так что же, – добавил он, – вы, титанианцы, так вот и вещаете все время на своем химическом языке?
– Нет.
– А много вас среди людей?
– Не знаю, да, собственно, и не очень интересуюсь. Я интересуюсь только тобой... и ты, Роуг, меня пугаешь.
– Не понимаю, чем.
– Стать таким холодным и аналитичным сразу же после... ну ты понимаешь, после чего.
– Прости, пожалуйста, – несколько принужденно улыбнулся Уинтер. – Я пытаюсь во всем этом разобраться.
– Зря я тебе сказала.
– А не надо было и говорить, ты показала. Необыкновенно и потрясающе, я никогда и подумать бы не мог... А как ты попала сюда, на Землю?
– Я и родилась здесь. Я – вроде как подкидыш, а уж если точнее – подменыш.
– Как это?
– Настоящая моя мать дружила с семейством Жеру, она была их врачом.
Не хочется вдаваться в ее историю, проговоришь до вечера.
– Ладно.
– Мне был всего месяц, когда умер первый ребенок Жеру, примерно такого же возраста, как и я. Мать заменила мертвого младенца мной.
– Почему? Зачем?
– Ей нравилась эта семья, и она знала, что утрата первого ребенка сломит их. Я не была у нее первой... ведь из нас дети сыплются легко и быстро, как горошины из стручка.
– А твой отец – земной человек?
– Нет, мы можем рожать только от титанианцев. Нашим яйцеклеткам чем-то не нравятся ваши сперматозоиды, а может – наоборот. Как бы там ни было, мать решила, что мне будет полезно вырасти земной девочкой из хорошей семьи. И ей ничто не мешает за мной приглядывать. Вот, собственно, и все.
– Так значит, вы способны любить?
– Мог бы и сам понять, Роуг.
– А вот я не понимаю, – беспомощно развел руками Уинтер. – Например, эти разговорчики насчет краски для волос и стреляния глазками и прочем – ведь все это просто камуфляж, титанианские фокусы, верно?
– Да. Я чувствую твои желания и стараюсь к ним приспособиться, но моя любовь – не камуфляж.
– И ты можешь изменяться, как хочешь?
– Да.
– А какая ты в действительности?
– Как ты сам думаешь – на что похож титанианец в действительности?
– Не знаю, хоть убей. – Он смотрел на Деми озабоченно и даже боязливо. – Ну, какой-нибудь там ослепительный сгусток энергии, или бесформенная амеба, а может, вспышка молнии?
– Неудивительно, что ты места себе не находишь, – расхохоталась девушка. – Поцелуй с напряжением в тысячу вольт – кто же не испугается! Но ты скажи, на что похож в действительности ты сам?
– Ты же видишь и – в отличие от меня – можешь вполне доверять своим глазам.
– Au contraire, m'sier <как раз наоборот, мсье (фр.)>. Я не увижу, каков ты в действительности, до самой твоей смерти.
– Но это же чушь, какая-то нелепица.
– Да не совсем, – посерьезнела Деми. – Что такое настоящий ты, ты, которого я люблю? Твой гений по части структур? Твои блестящие способности журналиста – синэргика? Твой юмор? Твое обаяние? Твой изощренный, аналитический ум? Нет. Настоящий ты в том, какое ты находишь употребление всем этим великолепным качествам, что ты создаешь, что оставляешь после себя – а кто же может определить это с уверенностью, пока ты жив?
– Пожалуй верно, – неохотно согласился Уинтер.
– То же самое относится и к нам. Да, я способна изменяться, приспосабливаться к ситуации или человеку – но совсем не к любой ситуации и не к любому человеку. Настоящая я – это то, что я делаю по собственной своей воле. А после смерти я приму ту форму, которую всегда предпочитало мое глубинное, внутреннее "я". Вот это и буду настоящая я.
– А не заносит ли тебя в мистику?
– Ни в коем случае. – Жестом школьной учительницы, привлекающей внимание класса к наглядному пособию, Деми постучала по кофейному столику.
Столик у Роуга был редкостный – из поперечного среза тюльпанного дерева с Сатурна-шестого. – Посмотри на эти кольца. Каждое из них свидетельствует об изменении, об адаптации, согласен?
Уинтер послушно кивнул.
– Однако при всех этих изменениях тюльпанное дерево оставалось тюльпанным деревом?
– Да.
– Оно начиналось нежным, бессильным бутоном, из которого могло вырасти что угодно, но Космический Дух сказал: "Ты – тюльпанное дерево.
Расти и меняйся, как тебе вздумается, но и в жизни, и в смерти ты останешься тюльпанным деревом". То же самое и с нами: мы меняемся, мы адаптируемся – в пределах внутреннего своего естества.
Уинтер потряс головой, на его лице читалось удивление, смешанное с недоверием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58