Но теперь я все знаю и прошу прощенья, что приписывала вам такую слабость - способность заслужить тепло человеческой ненависти. - Она поглядела на него сверху вниз. Выходит, я слишком долго ждала, чтобы предъявить вам сто. Нет, я опять ошибаюсь. Было бы поздно в любой миг; едва я решила бы использовать его как оружие, пистолет дал бы осечку, лезвие сложилось бы при ударе. И, конечно же, вы знаете, в чем будет заключаться моя следующая просьба.
- Знаю, - ответил старый генерал.
- И, конечно же, заранее согласились, потому что тогда он уже не будет угрозой для вас. Но все же ему еще не поздно получить этот медальон, хотя он и не может спасти его. По крайней мере это вы мне можете обещать. Ну, скажите же: "Ему не поздно получить его".
- Не поздно, - сказал старый генерал. - Он его получит.
- Значит, он должен умереть. - Они поглядели друг на друга. - Ваш сын.
- Разве он не просто получит от меня в тридцать три года то, что я завещал ему с самого начала?
Судя по размеру и местоположению, та комната, которую старый генерал называл своим кабинетом, некогда была спальней, кельей любимой фрейлины или камеристки маркизы, но теперь она походила на библиотеку, привезенную целиком из английского загородного дома, а потом лишенную книг и меблировки. Полки на трех стенах были пусты, на четвертой тоже, лишь в уголке были аккуратно составлены несколько военных наставлений и справочников. Под этой полкой у самой стены стояла узкая армейская койка без подушки, аккуратно застеленная серым армейским одеялом; в изножье ее стоял старый походный столик старого генерала. Кроме этого, в комнате находился массивный, похожий на викторианский, даже на американский, стол, окруженный четырьмя креслами, в которых сидели четыре генерала. Немецкий генерал поужинал, и стол был убран; денщик уносил последний поднос с грязной посудой. Перед старым генералом стоял кофейный сервиз и поднос с графинами и бокалами. Старый генерал налил в чашечки кофе и раздал их. Потом взял один из графинов.
- Вам, разумеется, шнапс, генерал, - сказал он немцу.
- Благодарю, - ответил немец.
Старый генерал наполнил бокал и передал его немцу. К британцу старый генерал не обращался; он просто передал ему графин с портвейном и пустой бокал, потом еще один.
- Поскольку генерал, - (он назвал фамилию американца), - сидит слева от вас...
И, ни к кому не обращаясь, снова назвал фамилию американца:
- ...как правило, не пьет после обеда. Однако не сомневаюсь, что сегодня он изменит этому правилу.
Потом обратился к американцу:
- Может быть, вы будете пить и коньяк?
- Благодарю, генерал, только портвейн, - ответил американец. - Мы ведь только ослабляем наш союз, а не рвем его.
- Ерунда, - сказал немец. Он сидел неподвижно, сверкая орденами, непрозрачный монокль (без шнурка и без ленты, словно бы невынимаемым из правой глазницы, как глазное яблоко) с жестким матовым блеском был обращен на американца. - Союзы. Вот что всегда плохо. Ошибка, которую мы - наша страна и ваша - и ваша - и ваша, - жесткий матовый блеск монокля перемещался от лица к лицу, - совершаем всякий раз, словно никогда не поумнеем и теперь за нее поплатимся мы. Ода, мы. Неужели вы не понимаете, что мы знаем не хуже вас, что происходит, чем все это кончится через год? Год? Ерунда. Не пройдет и года. Конец наступит уже зимой. Мы знаем это лучше, чем вы, - обратился он к англичанину, - вы сейчас отступаете, и у вас нет времени ни на что другое. Даже если бы не отступали, то, видимо, тоже не поняли бы, потому что вы не воинственный народ. А мы воинственный. Наша национальная судьба - это война и слава; для нас в них нет ничего загадочного, и мы понимаем, что нас ждет. Итак, расплачиваться за эту ошибку будем мы. А поскольку это предстоит нам, то вам - и вам, и вам, - холодный безжизненный блеск монокля остановился на американце, - считающим, что вступили в войну слишком поздно, чтобы подвергаться риску, - придется расплачиваться тоже.
После этого он уже не смотрел ни на кого; казалось, он сделал быстрый, тихий, спокойный вздох, однако не двинулся, не шевельнулся.
- Но я прошу прощенья. Сейчас для этого уже слишком поздно. Наша проблема не терпит отлагательства. Но сперва...
Он бросил на стол измятую салфетку, поднял наполненный коньячный бокал и вскочил так резко, что кресло со скрипом отъехало назад и опрокинулось бы, если бы американец не подхватил его, потом застыл с бокалом в руке, его облегающий мундир казался несминаемым, словно кольчуга, в сравнении с просторным, похожим на куртку лесника, кителем британца, кителем американца, напоминающим маскарадный костюм, в котором он будет представлять солдата прошлых времен, и кителем старого генерала, выглядящим так, словно жена вынула его из сундука с нафталином, обрезала часть ткани, а на оставшуюся нашила галуны, ленты и пуговицы.
- Xox! - выкрикнул немец, опрокинул в рот шнапс и, не раздумывая, швырнул бокал через плечо.
- Хох, - вежливо произнес старый генерал. Он тоже выпил, но пустой бокал поставил на место.
- Вы должны извинить нас, - сказал он. - У нас другое положение; мы не можем позволить себе бить французские бокалы.
Он взял с подноса еще один коньячный бокал и стал наполнять его:
- Садитесь, генерал, - сказал он.
Немец не шевельнулся.
- А чья это вина, - заговорил он, - что мы были - ja Да (нем.)., дважды - вынуждены уничтожать французскую собственность? Не ваша и не моя, в этом не виноват никто из присутствующих здесь и никто из тех, кому четыре года пришлось смотреть друг на друга из-за колючей проволоки. Виноваты политиканы, штатские глупцы, которые вынуждают нас в каждом поколении исправлять просчеты своего международного барышничества...
- Садитесь, - повторил старый генерал.
- Отставить! - выкрикнул немец. Потом спохватился, сделал пол-оборота к старому генералу и щелкнул каблуками. - Я забылся. Прощу прошенья.
Он сделал пол-оборота обратно, но каблуками на сей раз не щелкнул. Голос его стал мягче, по крайней мере спокойнее.
- Та же самая ошибка, потому что всегда один и тот же союз: только фигуры передвигаются и обмениваются. Возможно, они вынуждены совершать, повторять одну и ту же ошибку; возможно, будучи штатскими и политиканами, они ничего не могут поделать. Или не смеют. Потому что они первыми погибли бы при том союзе, который создали бы мы. Подумайте об этом, если до сих пор не задумывались: союз, который властвовал бы над всей Европой. Европой? Ерунда. Над всем миром - мы с вами, французами, и с вами, Англией, - он, казалось, спохватился снова и повернулся к американцу, - и вы, как... с вашего позволения...
- Младший акционер, - сказал американец.
- Благодарю, - ответил немец. - Союз, такой союз, который покорит всю землю - Европу, Азию, Африку, острова, - совершит то, что не удалось Бонапарту, о чем мечтал Цезарь, на что Ганнибалу не хватило жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
- Знаю, - ответил старый генерал.
- И, конечно же, заранее согласились, потому что тогда он уже не будет угрозой для вас. Но все же ему еще не поздно получить этот медальон, хотя он и не может спасти его. По крайней мере это вы мне можете обещать. Ну, скажите же: "Ему не поздно получить его".
- Не поздно, - сказал старый генерал. - Он его получит.
- Значит, он должен умереть. - Они поглядели друг на друга. - Ваш сын.
- Разве он не просто получит от меня в тридцать три года то, что я завещал ему с самого начала?
Судя по размеру и местоположению, та комната, которую старый генерал называл своим кабинетом, некогда была спальней, кельей любимой фрейлины или камеристки маркизы, но теперь она походила на библиотеку, привезенную целиком из английского загородного дома, а потом лишенную книг и меблировки. Полки на трех стенах были пусты, на четвертой тоже, лишь в уголке были аккуратно составлены несколько военных наставлений и справочников. Под этой полкой у самой стены стояла узкая армейская койка без подушки, аккуратно застеленная серым армейским одеялом; в изножье ее стоял старый походный столик старого генерала. Кроме этого, в комнате находился массивный, похожий на викторианский, даже на американский, стол, окруженный четырьмя креслами, в которых сидели четыре генерала. Немецкий генерал поужинал, и стол был убран; денщик уносил последний поднос с грязной посудой. Перед старым генералом стоял кофейный сервиз и поднос с графинами и бокалами. Старый генерал налил в чашечки кофе и раздал их. Потом взял один из графинов.
- Вам, разумеется, шнапс, генерал, - сказал он немцу.
- Благодарю, - ответил немец.
Старый генерал наполнил бокал и передал его немцу. К британцу старый генерал не обращался; он просто передал ему графин с портвейном и пустой бокал, потом еще один.
- Поскольку генерал, - (он назвал фамилию американца), - сидит слева от вас...
И, ни к кому не обращаясь, снова назвал фамилию американца:
- ...как правило, не пьет после обеда. Однако не сомневаюсь, что сегодня он изменит этому правилу.
Потом обратился к американцу:
- Может быть, вы будете пить и коньяк?
- Благодарю, генерал, только портвейн, - ответил американец. - Мы ведь только ослабляем наш союз, а не рвем его.
- Ерунда, - сказал немец. Он сидел неподвижно, сверкая орденами, непрозрачный монокль (без шнурка и без ленты, словно бы невынимаемым из правой глазницы, как глазное яблоко) с жестким матовым блеском был обращен на американца. - Союзы. Вот что всегда плохо. Ошибка, которую мы - наша страна и ваша - и ваша - и ваша, - жесткий матовый блеск монокля перемещался от лица к лицу, - совершаем всякий раз, словно никогда не поумнеем и теперь за нее поплатимся мы. Ода, мы. Неужели вы не понимаете, что мы знаем не хуже вас, что происходит, чем все это кончится через год? Год? Ерунда. Не пройдет и года. Конец наступит уже зимой. Мы знаем это лучше, чем вы, - обратился он к англичанину, - вы сейчас отступаете, и у вас нет времени ни на что другое. Даже если бы не отступали, то, видимо, тоже не поняли бы, потому что вы не воинственный народ. А мы воинственный. Наша национальная судьба - это война и слава; для нас в них нет ничего загадочного, и мы понимаем, что нас ждет. Итак, расплачиваться за эту ошибку будем мы. А поскольку это предстоит нам, то вам - и вам, и вам, - холодный безжизненный блеск монокля остановился на американце, - считающим, что вступили в войну слишком поздно, чтобы подвергаться риску, - придется расплачиваться тоже.
После этого он уже не смотрел ни на кого; казалось, он сделал быстрый, тихий, спокойный вздох, однако не двинулся, не шевельнулся.
- Но я прошу прощенья. Сейчас для этого уже слишком поздно. Наша проблема не терпит отлагательства. Но сперва...
Он бросил на стол измятую салфетку, поднял наполненный коньячный бокал и вскочил так резко, что кресло со скрипом отъехало назад и опрокинулось бы, если бы американец не подхватил его, потом застыл с бокалом в руке, его облегающий мундир казался несминаемым, словно кольчуга, в сравнении с просторным, похожим на куртку лесника, кителем британца, кителем американца, напоминающим маскарадный костюм, в котором он будет представлять солдата прошлых времен, и кителем старого генерала, выглядящим так, словно жена вынула его из сундука с нафталином, обрезала часть ткани, а на оставшуюся нашила галуны, ленты и пуговицы.
- Xox! - выкрикнул немец, опрокинул в рот шнапс и, не раздумывая, швырнул бокал через плечо.
- Хох, - вежливо произнес старый генерал. Он тоже выпил, но пустой бокал поставил на место.
- Вы должны извинить нас, - сказал он. - У нас другое положение; мы не можем позволить себе бить французские бокалы.
Он взял с подноса еще один коньячный бокал и стал наполнять его:
- Садитесь, генерал, - сказал он.
Немец не шевельнулся.
- А чья это вина, - заговорил он, - что мы были - ja Да (нем.)., дважды - вынуждены уничтожать французскую собственность? Не ваша и не моя, в этом не виноват никто из присутствующих здесь и никто из тех, кому четыре года пришлось смотреть друг на друга из-за колючей проволоки. Виноваты политиканы, штатские глупцы, которые вынуждают нас в каждом поколении исправлять просчеты своего международного барышничества...
- Садитесь, - повторил старый генерал.
- Отставить! - выкрикнул немец. Потом спохватился, сделал пол-оборота к старому генералу и щелкнул каблуками. - Я забылся. Прощу прошенья.
Он сделал пол-оборота обратно, но каблуками на сей раз не щелкнул. Голос его стал мягче, по крайней мере спокойнее.
- Та же самая ошибка, потому что всегда один и тот же союз: только фигуры передвигаются и обмениваются. Возможно, они вынуждены совершать, повторять одну и ту же ошибку; возможно, будучи штатскими и политиканами, они ничего не могут поделать. Или не смеют. Потому что они первыми погибли бы при том союзе, который создали бы мы. Подумайте об этом, если до сих пор не задумывались: союз, который властвовал бы над всей Европой. Европой? Ерунда. Над всем миром - мы с вами, французами, и с вами, Англией, - он, казалось, спохватился снова и повернулся к американцу, - и вы, как... с вашего позволения...
- Младший акционер, - сказал американец.
- Благодарю, - ответил немец. - Союз, такой союз, который покорит всю землю - Европу, Азию, Африку, острова, - совершит то, что не удалось Бонапарту, о чем мечтал Цезарь, на что Ганнибалу не хватило жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119