Били, крушили, топтали, приговаривали:
— Ни нам, ни Демидову!.. Ой, жги!
Яркий пламень осветил хоромы, потянуло густым едким дымом и разом занялось. Словно кто могучий одним широким махом развернул в небе алый полог: огненные вихри, осыпая людей искрами, рванулись в кромешную тьму. Кругом посветлело. Веселое пламя заплясало по кровле. Из мрака выступили заплоты, сторожевая башня над заводскими воротами, прикыштымские леса и горные громады.
А по задворью, по сараям, по тайным закуткам шарили неугомонные люди, разбитные заводские женки: искали злыдня-приказчика, но Селезня и след простыл.
Хмурые плотинные мужики углядели в укромной светелке золотоголовую Юльку, схватили ее и выволокли на площадь. Сотни рук потянулись к девке, рвали платье. Яростно закричали женки:
— На тын гулящую! На слезах наших раздобрела, демидовская кобылица!
— Катеринку загубила!
— Мы пот проливали, ребятенки без молока мерли, груди у нас от голодухи отощали, а она в пуховиках отсыпалась!
Юлька вскрикнула, закрыла лицо руками:
— Иезус-Мария…
Куда она ни устремляла взор, всюду ее встречали колючие, злые глаза, гневные лица. Живое человеческое кольцо все теснее сжималось вокруг. Простоволосая, оборванная, она, шатаясь, шла, куда ее вели.
— На ворота ее! — голосили женки.
В багровом отсвете пожара четко темнели заводские ворота. Кто-то расторопный уже ладил петлю. Толстая веревка, как змея, кольцом извивалась под ветром.
— Иди, иди!.. — все сильнее толкали Юльку. — Иди, краля!
Вот и ворота. Бледная, истерзанная, молодка упала на колени, залилась слезами.
— Давай, что ли! — закричал невидимый человек с вышки, и тут снова десятки рук потянулись к Юльке…
Но в ту минуту, когда она в ожидании конца закрыла глаза, толпа покорно раздалась в стороны: под воротами вырос коренастый Перстень.
— Стой! Не трожь, братцы, то моя добыча! — заслонил он грудью подружку Демидова.
— Молись, блудница! — резко крикнул кто-то в толпе.
— Не сметь! Не сметь! — закричала она и вцепилась в бороду Перстню. — Одумайтесь, что вы делаете? Наедет пан и с вас живых кожу сдерет!
— Ну, на это руки коротки! — перебил ее дерзкий голос. — Ишь вцепилась, как оса, в волосы!
— Хамы! Хамы! — закричала Юлька, рванулась, но твердая рука Перстня удержала ее.
— Ты загубила мою жизнь, искалечила мою невесту. Ты как дурная трава среди поля. Пора! — Он схватил полячку за руку, поднял с колен и потащил за собой.
Работные расступились, дали им дорогу к яру. Кому, как не ему, Перстню, казнить поганую девку за поруганную любовь?
Стоя на крылечке храма, отец Савва приводил работных к присяге. В длинных руках он держал образок и говорил каждому подходившему:
— Клянись именем господа бога верно и по гроб жизни служить государю нашему, всероссийскому императору Петру Федоровичу!
Подходивший вторил скороговоркой словам попа, трижды крестился и прикладывался к темному лику Спаса.
Никто сгоряча не заметил: в суматохе поп не разглядел и держал Спаса вниз головой. Только мастерко Голубок, положив истово крестное знамение, ахнул:
— Владычица святая, да как же так?
Придвинувшись к отцу Савве, мастерко дернул его за подрясник.
— Батюшка, гляди, никак господь бог перекувырнулся! — прошептал он попику.
Савва, не смущаясь, перевернул образ.
— При такой кутерьме и у господа голова закружится, — пробасил поп и позвал: — Подходи к присяге!
Принявшие присягу шли к Перстню. Годных и сильных мужиков он верстал в казачье войско. Каждому поверстанному давал кому ружье, кому самопал, кому пику.
В заводской конторе вскрыли сундуки, выгребли рублевики и сдали на общую пользу. Долговые книги свалили на площади и сожгли при всем народе.
— Отныне расквитались с Демидом. Был груз тяжкий, немало через него пролито крови под плетью, ныне только угольки и пепел! — сказал Перстень.
В горах и на дорогах легли глубокие снега, завыли метели, но край, как никогда, ожил. По ночам в небе вставали зарева пожарищ, горели заводы и русские селения. По дорогам рыскали башкирские конники; настигая возмутителей, проходили екатерининские солдаты, давая битвы полковникам Пугачева. Кыштым лежал среди гор, с минуты на минуту готовился к бою.
В эту пору в Кыштым прискакал гонец от самого царя Петра Федоровича. Под ним гарцевал добрый белый конь. На всаднике надет красный казацкий чекмень и высокая казацкая же шапка. Но что за диво, лицо прибывшего завешено сеткой из конского волоса. За плечами конника ружье, за поясом пистолеты, в руках плеть. Осанка у всадника горделивая.
Митька тревожно разглядывал гонца.
— Кто же ты в самом деле? — пытливо спросил он. — Николи ранее тебя на заводе у нас не видели. И лицо свое укрыл. Чем докажешь, что ты и есть посланец от государя Петра Федоровича?
Гонец не обиделся.
— Эх, Митрий, Митрий, трудно меня ныне узнать! — послышался из-под сетки знакомый голос. — Состарился я, да к этому царицыны слуги-дворяне да тюремщики вот Что со мной сробили! — Он легким движением поднял сетку.
У человека оказались рваные ноздри, но глаза и лицо знакомые.
«Вроде как бы с каторги сбег! — подумал Перстень и силился вспомнить: — Где же я его видел?»
Так и не мог узнать он конника.
— Был я малость после шуваловского завода на послуге у Демидова, да сбег после того, как Прокофий с дядькой-паралитиком травили людей…
— Хлопуша! — вдруг радостно вскрикнул Перстень.
— Он самый! А что послан сюда из Берды, есть грамотка…
Он соскочил с коня и обнялся с Митькой.
— Ну, милый человек, государю пушки надобны. Кто у тебя может их отлить? И сколько можно наготовить припасов к ним — ядер?
— Будут и пушки и ядра! Спасибо, что примчал, научишь нас уму-разуму!
— Веди на завод, показывай! — попросил Хлопуша и, сопровождаемый толпой работных, пошел к литейным…
Тут и вспомнили о старом умельце-пушкаре. Призвали Голубка в контору и предложили лить пушки.
— Дождался-таки времечка! Во всей силе, братцы, покажу вам мастерство. Порадую царя-батюшку! — обрадовался старик.
Мастерку дали подсобных, и он с усердием принялся за работу…
Хлопуша между тем не дремал, он обучал поверстанных в казаки строю, стрельбе и рукопашному бою. Проворен был и не знал усталости этот широкоплечий человек с проседью в темной бороде. Только поздно ночью, расставив охрану на дорогах, ведущих к заводу, успокаивался неугомонный Хлопуша.
В один из хмурых дней из белесой мглы появилась башкирская конница. Она на рысях подошла к заводу, старший постучал в ворота. Навстречу им из ворот на белом коне выехал Хлопуша.
— Кто посмел тревожить государев завод? — сурово спросил он.
Башкиры закричали по-своему. Хлопуша спокойно выслушал, улыбнулся и сказал в ответ по-башкирски:
— Вы, ребятушки, не пугайте сабельками своих!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148