МАГИЧЕСКИЙ КСИТАР


К.Уэйнрайт


День умирал. Солнечный Глаз Митры, еще недавно паливший
с немилосердной яростью, устало сник и готовился уйти на
покой. Вскоре, мелькнув последним лучом над городскими
стенами, он скроется совсем, и желанная прохлада опустится
на город и на покрытые редкими ветвями кустарника барханы.
Базар, огромный и шумный, умирал с концом дня. Конан,
как обычно, пробирался сквозь толпу снующих во всех
направлениях заморанцев, невысоких и смуглых, едва
достававших до его плеча. Наступало его время; час, когда
он обходил базар, узнавал новости, прикидывал, чем заняться
нынешней ночью. Он знал тут почти всех, и они его знали;
днем они могли поболтать друг с другом, обменяться
новостями, даже выпить по стаканчику вина в таверне
Абулетеса, но ночью каждый был сам по себе и сам за себя.
Не дай бог попасться кому-нибудь на пути! Ночью шадизарская
шваль превращалась в стаю кровожадных гиен, и почти каждое
утро городские стражники, поминая Нергала и кряхтя, тащили
за город пару свежих трупов тех, кто еще вчера веселился в
кабаке и хвастал своими позавчерашними подвигами.
Конана знали, как говорится, с лучшей стороны; а те,
кто в этом сомневались, время от времени прибавляли
наутро работу страже. По силе и ловкости с молодым
киммерийским волком могли сравниться разве что дюжие рослые
бритунцы, но их пути пока что не пересекались. А потому ни
Конан, ни бритунцы еще не проверили, кто сильней и свирепей.
Пересекая базар, Конан иногда снисходительно кивал
кому-нибудь из знакомых торговцев, с коими имел дело (обычно
по сбыту краденного), иногда подходил к группе из двух-трех
мелких воришек, чтобы узнать у них последние базарные
новости; кто за каким товаром собрался в путь-дорогу, не
идет ли большой караван из Кутхемеса либо Аграпура, не
подвезли ли в торговые склады доброе аквилонское оружие или
вендийские благовония. Как ни старались купцы держать свои
дела в секрете, это удавалось редко, и, бывало, удачное дело
начиналось с казалось бы невинного разговора на базаре.
Дойдя до последних торговых рядов, киммериец вышел через
восточные ворота и дальше продолжал свой путь по кривым
улочкам Пустыньки, той части города, где обитали местные
воры, предводители мелких шаек, скупщики краденного и вообще
всякие темные личности, коих в Шадизаре было не счесть и не
переписать. Городские стражники ночью никогда не заходили в
Пустыньку. Да что там говорить! Днем они тоже побаивались
здесь появляться, а уж если заглядывали, так отрядом человек
в двадцать, не менее пугливо озираясь по сторонам, быстро
пересекали по самому короткому пути сплетение улиц и
переулков и исчезали восвояси.
Конан направлялся прямиком к ловкачу Ши Шеламу. На
базаре Малый Говеха шепнул киммерийцу, что у ловкача есть к
нему дело в тысячу монет, и такой возможности Конан упустить
не хотел. Миновав несколько кривых улиц, он свернул в узкий,
грязный и смрадный проулок, в котором вряд ли могли
разойтись три человека, что-то вроде неясной тропинки вдоль
покосившихся глинобитных заборов. Дойдя до покрытого пылью,
невысокого, но раскидистого тополя, киммериец отворил грубую
деревянную калитку и очутился в небольшом пустынном дворике,
в глубине которого торчало убогое на вид строение, нечто
среднее между собачьей конурой и сараем. Наклонившись, Конан
отодвинул висевшую в проеме занавеску и вошел внутрь.
- А, киммериец! - ощерился в улыбке Ши Шелам. - Добрался
наконец! Хорошо, что пришел, а то мне уж казалось, что ты не
хочешь меня видеть!
- С чего ты взял, коротышка? Мне надо было прогуляться
по базару, - Конан похлопал Ловкача по плечу да так, что
тот чуть задницей не коснулся земли. - Пока встречи с тобой
приносят мне удачу, клянусь Кромом!
- Ну, раз так садись, поговорим! - Ши Шелам шагнул к
стоявшему в уголке кривоногому табурету, на котором виднелся
прикрытый тряпкой поднос и большой кувшин. Этот кувшин, как
рассказывал Ловкач, ему достался в наследство от матери.
Сейчас заморанец с неторопливостью перенес на стол,
торчавший посреди лачуги, сперва кувшин, затем поднос, и,
сдернув покрывало, заставил Конана в удивлении приподнять
бровь: там, на блюде, лежал хорошо прожаренный поросенок в
локоть длиной. Жаркое, правда, остыло; значит, Ловкач
стянул днем, никак не позже. Однако и такое угощение было
удивительно богатым для Ши Шелама.
- Что, нашел родню? Отца или брата? Они, случаем, не
богатые караванщики? - ухмыльнулся Конан.
- С чего ты взял? - Ловкач, как и все заморанцы, шутки
понимал плохо.
- Такая жратва откуда?
- Стянул сегодня у Восточных Врат, - честно ответил
Шелам.
У Восточных Врат обитала публика пожирней, чем в
Пустыньке. Там селились торговцы, придворные прихлебатели,
писцы и прочая мелкая государственная сволочь; не те,
конечно, люди, что в богатых кварталах, но все же с
Пустынькой не сравнить. Район Восточных Врат начинался
сразу же за ней, как перейдешь Большой Канал, но жители
Пустыньки днем остерегались попадать туда, зато стражники
чувствовали себя там, как дома. Правда, у Восточных Врат
обитатели и бандиты, как было всем известно, но они
являлись предводителями крупных и удачливых шаек, они
дружили и с писцами, и с судейскими, и со сборщиками
податей, и с надзирателями. Впрочем, так и полагалось,
ибо всегда в городах люди селились по ремеслу: ткачи с
ткачами, медники с медниками, грабители с грабителями.
- Как тебе это удалось? - спросил Конан, кивая на стол.
Он представил себе, как босой и лохматый Ловкач несется
вдоль улицы с поросенком на блюде, а за ним, громыхая
щитами и бранясь, бежит стража.
- Повезло, - с серьезной миной ответил Ши Шелам. -
Значит, проведывал я Зихара, знакомца своего, и когда шел
обратно, почувствовал аромат. Жареным, понимаешь ли,
запахло! Ну, глянул через забор, смотрю - на вертеле
поросенок, рядом блюдо, а кухарка куда-то отлучилась. Я
схватил поросенка, бросил на блюдо и спустил в Канал, а сам
двинулся по переулку. Криков-то было! Даже стражник со
двора выскочил, но разглядел, что я пуст, как торба нищего,
дал по шее, и все.
1 2 3 4 5 6 7 8