.. Но Калломейцев ничего слышать не хотел и тем же слезливым голосом начал снова рассказывать, как покойный князь его любил и какое ему подарил ружье!..
Понемногу расходившись и придя в азарт, Калломейцев от заграничных якобинцев обратился к доморощенным нигилистам и социалистам - и разразился наконец целой филиппикой. Обхватив, по-модному, большой белый хлеб обеими руками и переламывая его пополам над тарелкой супа, как это делают завзятые парижане в "Cafe Riche", он изъявлял желание раздробить, превратить в прах всех тех, которые сопротивляются - чему бы и кому бы то ни было!! Он именно так выразился. "Пора! пора!" - твердил он, занося себе ложку в рот. "Пора! пора!" - повторял он, подставляя рюмку слуге, разливавшему херес. С благоговеньем упомянул он о великих московских публицистах - и Ladislas, notre bon et cher Ladislas, не сходил у него с языка.
И при этом он то и дело устремлял взор на Нежданова, словно тыкал его им. "Вот мол тебе! Получай загвоздку! Это я на твой счет! А вот еще!" Тот не вытерпел, наконец, и начал возражать - немного, правда, трепетным (конечно, не от робости) и хриповатым голосом; начал защищать надежды, принципы, идеалы молодежи. Калломейцев немедленно запищал - негодование в нем всегда выражалось фальцетом - и стал грубить. Сипягин величественно принял сторону Нежданова; Валентина Михайловна тоже соглашалась с мужем; Анна Захаровна старалась отвлечь внимание Коли и бросала куда ни попало яростные взгляды из-под нависшего чепца; Марианна не шевелилась, словно окаменела.
Но вдруг, услышав в двадцатый раз произнесенное имя Ladislas'a, Нежданов вспыхнул весь и, ударив ладонью по столу, воскликнул:
- Вот нашли авторитет! Как будто мы не знаем, что такое этот Ladislas! Он - прирожденный клеврет, и больше ничего!
- А... а... а... во... вот как... вот ку... куда! - простонал Калломейцев, заикаясь от бешенства... - Вы вот как позволяете себе отзываться о человеке, которого уважают такие особы, как граф Блазенкрампф (пословно - судорога мочевого пузыря - нем.) и князь Коврижкин!
Нежданов пожал плечами.
- Хороша рекомендация: князь Коврижкин, этот лакей-энтузиаст...
- Ladislas - мой друг! - закричал Калломейцев. - Он мой товарищ - и я...
- Тем хуже для вас, - перебил Нежданов, - значит, вы разделяете его образ мыслей и мои слова относятся также к вам.
Калломейцев помертвел от злости.
- Ка... как? Что? Как вы смеете? На... надобно вас... сейчас...
- Что вам угодно сделать со мною сейчас? - вторично, с иронической вежливостью перебил Нежданов.
Бог ведает, чем бы разрешилась эта схватка между двумя врагами, если бы Сипягин не прекратил ее в самом начале. Возвысив голос и приняв осанку, в которой неизвестно что преобладало: важность ли государственного человека или же достоинство хозяина дома - он с спокойной твердостью объявил, что не желает слышать более у себя за столом подобные неумеренные выражения; что он давно поставил себе правилом (он поправился: священным правилом) уважать всякого рода убеждения, но только с тем (тут он поднял указательный палец, украшенный гербовым кольцом), чтобы они удерживались в известных границах благопристойности и благоприличия; что если он, с одной стороны, не может не осудить в г-не Нежданове некоторую невоздержность языка, извиняемую, впрочем, молодостью его лет, то, с другой стороны, не может также одобрить в г-не Калломейцеве ожесточение его нападок на людей противного лагеря - ожесточение, объясняемое, впрочем, его рвением к общему благу.
- Под моим кровом, - так кончил он, - под кровом Сипягиных, нет ни якобинцев, ни клевретов, а есть только добросовестные люди, которые, однажды поняв друг друга, непременно кончат тем, что подадут друг другу руки!
Нежданов и Калломейцев умолкли оба - однако руки друг другу не подали; видно, час взаимного понимания не наступил для них. Напротив: они никогда еще не чувствовали такой сильной взаимной ненависти. Обед кончился в неприятном и неловком молчании; Сипягин попытался рассказать какой-то дипломатический анекдот, но так и бросил его на полпути. Марианна упорно глядела в свою тарелку. Ей не хотелось выказать сочувствия, возбужденного в ней речами Нежданова, не из трусости - о, нет! но надо было прежде всего не выдать себя Сипягиной. Она чувствовала на себе ее проницательный, пристальный взор.
И действительно, Сипягина не спускала с нее глаз - с нее и с Нежданова. Его неожиданная вспышка сперва поразила умную барыню, а потом ее как будто что озарило - да так, что она невольно шепнула: - А!.. Она вдруг догадалась, что Нежданов отвернулся от нее, тот самый Нежданов, который еще недавно шел к ней в руки. "Тут что-то произошло... Уж не Марианна ли? Да, наверное, Марианна ... Он ей нравится... да и он..."
"Надо принять меры", - так заключила она свои рассуждения, а между тем Калломейцев задыхался от негодования. Даже играя в преферанс, часа два спустя, он произносил слова: "Пас!" или "Покупаю!" - с наболевшим сердцем, и в голосе его слышалось глухое тремоло обиды, хотя он и показывал вид, что "презирает"! Один Сипягин был, собственно, даже очень доволен всей этой сценой. Ему пришлось выказать силу своего красноречия, усмирить начинавшуюся бурю... Он знал латинский язык, и вергилиевское: Quos ego! (Я вас!) - не было ему чуждым. Сознательно он не сравнивал себя с Нептуном, но как-то сочувственно вспомнил о нем.
ХV
Как только оказалось возможным, Нежданов отправился к себе в комнату и заперся. Ему не хотелось ни с кем видеться - ни с кем, кроме Марианны. Ее комната находилась на самом конце длинного коридора, пересекавшего весь верхний этаж. Нежданов только раз - и то на несколько минут - заходил туда; но ему казалось, что она не рассердится, если он к ней постучится, что она даже желает переговорить с ним. Было уже довольно поздно, часов около десяти; хозяева, после сцены за обедом, не считали нужным его тревожить и продолжали играть в карты с Калломейцевым. Валентина Михайловна раза два наведалась о Марианне, так как она тоже исчезла скоро после стола. - Где же Марианна Викентьевна? - спросила она сперва по-русски, потом по-французски, не обращаясь ни к кому в особенности, а более к стенам, как это обыкновенно делают очень удивленные люди; впрочем, она вскоре сама занялась игрой.
Нежданов прошелся несколько раз по своей комнате, потом отправился по коридору до Марианниной двери - и тихонько постучался. Ответа не было. Он постучался еще раз - попытался отворить дверь... Она оказалась запертою. Но не успел он вернуться к себе, сесть на стул, как его собственная дверь слабо скрипнула и послышался голос Марианны:
- Алексей Дмитрич, это вы приходили ко мне?
Он тотчас вскочил и бросился в коридор; Марианна стояла перед дверью, со свечой в руке, бледная и неподвижная.
- Да... я... - шепнул он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Понемногу расходившись и придя в азарт, Калломейцев от заграничных якобинцев обратился к доморощенным нигилистам и социалистам - и разразился наконец целой филиппикой. Обхватив, по-модному, большой белый хлеб обеими руками и переламывая его пополам над тарелкой супа, как это делают завзятые парижане в "Cafe Riche", он изъявлял желание раздробить, превратить в прах всех тех, которые сопротивляются - чему бы и кому бы то ни было!! Он именно так выразился. "Пора! пора!" - твердил он, занося себе ложку в рот. "Пора! пора!" - повторял он, подставляя рюмку слуге, разливавшему херес. С благоговеньем упомянул он о великих московских публицистах - и Ladislas, notre bon et cher Ladislas, не сходил у него с языка.
И при этом он то и дело устремлял взор на Нежданова, словно тыкал его им. "Вот мол тебе! Получай загвоздку! Это я на твой счет! А вот еще!" Тот не вытерпел, наконец, и начал возражать - немного, правда, трепетным (конечно, не от робости) и хриповатым голосом; начал защищать надежды, принципы, идеалы молодежи. Калломейцев немедленно запищал - негодование в нем всегда выражалось фальцетом - и стал грубить. Сипягин величественно принял сторону Нежданова; Валентина Михайловна тоже соглашалась с мужем; Анна Захаровна старалась отвлечь внимание Коли и бросала куда ни попало яростные взгляды из-под нависшего чепца; Марианна не шевелилась, словно окаменела.
Но вдруг, услышав в двадцатый раз произнесенное имя Ladislas'a, Нежданов вспыхнул весь и, ударив ладонью по столу, воскликнул:
- Вот нашли авторитет! Как будто мы не знаем, что такое этот Ladislas! Он - прирожденный клеврет, и больше ничего!
- А... а... а... во... вот как... вот ку... куда! - простонал Калломейцев, заикаясь от бешенства... - Вы вот как позволяете себе отзываться о человеке, которого уважают такие особы, как граф Блазенкрампф (пословно - судорога мочевого пузыря - нем.) и князь Коврижкин!
Нежданов пожал плечами.
- Хороша рекомендация: князь Коврижкин, этот лакей-энтузиаст...
- Ladislas - мой друг! - закричал Калломейцев. - Он мой товарищ - и я...
- Тем хуже для вас, - перебил Нежданов, - значит, вы разделяете его образ мыслей и мои слова относятся также к вам.
Калломейцев помертвел от злости.
- Ка... как? Что? Как вы смеете? На... надобно вас... сейчас...
- Что вам угодно сделать со мною сейчас? - вторично, с иронической вежливостью перебил Нежданов.
Бог ведает, чем бы разрешилась эта схватка между двумя врагами, если бы Сипягин не прекратил ее в самом начале. Возвысив голос и приняв осанку, в которой неизвестно что преобладало: важность ли государственного человека или же достоинство хозяина дома - он с спокойной твердостью объявил, что не желает слышать более у себя за столом подобные неумеренные выражения; что он давно поставил себе правилом (он поправился: священным правилом) уважать всякого рода убеждения, но только с тем (тут он поднял указательный палец, украшенный гербовым кольцом), чтобы они удерживались в известных границах благопристойности и благоприличия; что если он, с одной стороны, не может не осудить в г-не Нежданове некоторую невоздержность языка, извиняемую, впрочем, молодостью его лет, то, с другой стороны, не может также одобрить в г-не Калломейцеве ожесточение его нападок на людей противного лагеря - ожесточение, объясняемое, впрочем, его рвением к общему благу.
- Под моим кровом, - так кончил он, - под кровом Сипягиных, нет ни якобинцев, ни клевретов, а есть только добросовестные люди, которые, однажды поняв друг друга, непременно кончат тем, что подадут друг другу руки!
Нежданов и Калломейцев умолкли оба - однако руки друг другу не подали; видно, час взаимного понимания не наступил для них. Напротив: они никогда еще не чувствовали такой сильной взаимной ненависти. Обед кончился в неприятном и неловком молчании; Сипягин попытался рассказать какой-то дипломатический анекдот, но так и бросил его на полпути. Марианна упорно глядела в свою тарелку. Ей не хотелось выказать сочувствия, возбужденного в ней речами Нежданова, не из трусости - о, нет! но надо было прежде всего не выдать себя Сипягиной. Она чувствовала на себе ее проницательный, пристальный взор.
И действительно, Сипягина не спускала с нее глаз - с нее и с Нежданова. Его неожиданная вспышка сперва поразила умную барыню, а потом ее как будто что озарило - да так, что она невольно шепнула: - А!.. Она вдруг догадалась, что Нежданов отвернулся от нее, тот самый Нежданов, который еще недавно шел к ней в руки. "Тут что-то произошло... Уж не Марианна ли? Да, наверное, Марианна ... Он ей нравится... да и он..."
"Надо принять меры", - так заключила она свои рассуждения, а между тем Калломейцев задыхался от негодования. Даже играя в преферанс, часа два спустя, он произносил слова: "Пас!" или "Покупаю!" - с наболевшим сердцем, и в голосе его слышалось глухое тремоло обиды, хотя он и показывал вид, что "презирает"! Один Сипягин был, собственно, даже очень доволен всей этой сценой. Ему пришлось выказать силу своего красноречия, усмирить начинавшуюся бурю... Он знал латинский язык, и вергилиевское: Quos ego! (Я вас!) - не было ему чуждым. Сознательно он не сравнивал себя с Нептуном, но как-то сочувственно вспомнил о нем.
ХV
Как только оказалось возможным, Нежданов отправился к себе в комнату и заперся. Ему не хотелось ни с кем видеться - ни с кем, кроме Марианны. Ее комната находилась на самом конце длинного коридора, пересекавшего весь верхний этаж. Нежданов только раз - и то на несколько минут - заходил туда; но ему казалось, что она не рассердится, если он к ней постучится, что она даже желает переговорить с ним. Было уже довольно поздно, часов около десяти; хозяева, после сцены за обедом, не считали нужным его тревожить и продолжали играть в карты с Калломейцевым. Валентина Михайловна раза два наведалась о Марианне, так как она тоже исчезла скоро после стола. - Где же Марианна Викентьевна? - спросила она сперва по-русски, потом по-французски, не обращаясь ни к кому в особенности, а более к стенам, как это обыкновенно делают очень удивленные люди; впрочем, она вскоре сама занялась игрой.
Нежданов прошелся несколько раз по своей комнате, потом отправился по коридору до Марианниной двери - и тихонько постучался. Ответа не было. Он постучался еще раз - попытался отворить дверь... Она оказалась запертою. Но не успел он вернуться к себе, сесть на стул, как его собственная дверь слабо скрипнула и послышался голос Марианны:
- Алексей Дмитрич, это вы приходили ко мне?
Он тотчас вскочил и бросился в коридор; Марианна стояла перед дверью, со свечой в руке, бледная и неподвижная.
- Да... я... - шепнул он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75