Здесь можно достать устриц?
Герцен. Устриц? Конечно. (Обращаясь к Натали, которая уходит с близнецами.) Пошли за четырьмя дюжинами устриц.
Бакунин. Как? А вы что, разве не будете?
Герцен. Неужели это действительно ты?
Бакунин. Кстати, можешь одолжить денег, расплатиться за экипаж? Я истратил все до последнего…
Герцен (смеется). Да, это ты. Пойдем. Я все улажу.
Бакунин. Один за всех, и все за одного. Вместе с «Колоколом» мы совершим великие дела.
Герцен и Огарев переглядываются.
Когда следующая революция? Как там славяне?
Герцен. Все тихо.
Бакунин. Италия?
Герцен. Тоже тихо.
Бакунин. Германия? Турция?
Герцен. Всюду тихо.
Бакунин. Господи, хорошо, что я вернулся.
Герцен и Бакунин уходят. Огарев остается. Он замечает красное знамя на диване и расправляет его. На нем по-русски вышито слово «Свобода». Огарев вытряхивает знамя, как одеяло.
Июнь 1862 г
Одновременно разговоры и общее движение. Вокруг стола тесно. Бакунин в центре всей этой деятельности.
Из мемуаров Герцена: «Груды табаку лежали на столе вроде приготовленного фуража, зола сигар под бумагами и недопитыми стаканами чая… С утра дым столбом ходил по комнатеот целого хора курильщиков, куривших точно взапуски, торопясь, задыхаясь, затягиваясь, словом, так, как курят одни русские и славяне. Много раз наслаждался я удивлением, сопровождавшимся некоторым ужасом и замешательством, хозяйской горничной Гресс, когда она глубокой ночью приносила пятую сахарницу сахару и горячую воду в эту готовальню славянского освобождения… Он спорил, проповедовал, распоряжался, кричал, решал, направлял, организовывал и ободрял целый день, целую ночь… В короткие минуты, остававшиеся у него свободными, он бросался за свой письменный стол, расчищал небольшое место от золы и принимался писать пять, десять, пятнадцать писем в Белград и Константинополь, в Бессарабию, Молдавию и Белокриницу. Середь письма он бросал перо и приводил в порядок какого-нибудь отсталого далмата… и, не кончивши своей речи, схватывал перо и продолжал писать в постоянном поту».
В нашем варианте жестикулирующие курильщики, похожие на тени, собрались в кругу бакунинского света. В звуковом ряду отдельные слова и звуки почти неразличимы. Слова Бакунина выделены курсивом.
Голоса (накладываются друг на друга)… Вы сможете отвезти это в Буду, это практически по пути. Когда приедете в Загреб, Ромик будет жить в гостинице под именем Желлинек… У нас десять тысяч патриотов, которые ждут лишь сигнала. – Я был знаком с ним в Париже. Ему нельзя доверять. – Им необходимо пятьдесят фунтов немедленно. Полгарнизона с нами. Нет, комитет не должен разглашать имена своих членов, пока не придет время. – Благодарю вас, вы просто ангел, и еще одну сахарницу! – А потом что? Нет, вы не правы. В Молдавии тихо, если не считать одного человека, которому я доверяю. А вот это на Кавказ. Создайте там сеть и сообщайте мне тем шифром, о котором мы условились; – подождите, я хочу кое-что добавить. – Ему можно доверять? – Доверьтесь мне. Я не веду себя как диктатор. Кому еще мы можем доверять? Да, я доверяю вам, но и вы должны мне доверять. – Вопрос о границах может быть решен позднее. Национальный вопрос подождет, социальный вопрос есть основа грядущей революции. Да, я тоже терпеть не могу венгров, но Австрия – наш общий враг. Чехи с нами согласны. – Моя статья – вы ее читали? Пять тысяч экземпляров распространены подпольно. – Чепуха! Сначала революция, а уж потом федерация. Тише – тише – что это за звук?
По мере того как шум затихает, становится слышен плач ребенка.
Бакунин. А, это ничего. Просто близнецы плачут. Который час? Тшш!
Сцена, возобновляясь, превращается в сбор, где славянские конспираторы продолжают в том же духе, что и прежде. Герцен сидит за столом, дописывая несколько строк в письме, в то время как один из гостей, Ветошников, ждет рядом, чтобы забрать письмо. Внимание Бакунина теперь занято русским офицером, Корфом, которого Бакунин подводит к Герцену. Корф молод, застенчив, безмолвен и одет в штатское. Натали приносит склянку с мутным лекарством Тургеневу. Тот занят разговором с молодым человеком, Семловым. Тата дергает Натали, чтобы привлечь ее внимание.
В то же самое время Огарев, который заново накрывает знаменем диван, замечает, что за ним наблюдает один из гостей, Пероткин, у которого в руках бокал вина и сигара.
Пероткин. Что это? Знамя?
Огарев. Да.
Пероткин. Что на нем написано?
Огарев. «Свобода». Моя жена вышивала.
Пероткин. Звучит довольно отчаянно. (Смеясь, представляется.) Пероткин.
Огарев кивает Пероткину, но извиняется и находит себе место, где можно писать. Продолжает писать в блокноте. Сначала он пишет несколько страниц, которые затем окажутся в конверте в кармане Ветошникова, – после того как Герцен добавит свой постскриптум. Затем он пишет то, что позже прочтет вслух всем собравшимся.
Тургенев (Семлову). Это довольно просто. Я назвал его Базаровым, потому что звали его Базаров.
Натали (подходя). А, вот вы где… (Дает Тургеневу лекарство.)
Тата (обращаясь к Натали). Ты спросила папу?
Бакунин (Герцену). Лейтенант Корф должен отправиться в Валахию, это очень срочно.
Герцен пишет постскриптум к письмам, которые ему дал Огарев.
Герцен (пишет). Одну минуту.
Тургенев (глотая лекарство). Уф… благодарю вас.
Тата (обращаясь к Натали). Если он не позволит, я покончу с собой.
Сeмлов (рассматривая коробочку из-под лекарства). Постойте, это же свечи…
Натали (Тате). Я не могу его спросить прямо сейчас. Иди наверх. Я приду к тебе, и тогда поговорим.
Тата уходит.
Герцен (Бакунину). Двадцать фунтов лейтенанту?
Бакунин. Для дела. Он славный малый. Грех был бы упустить такой шанс.
Пероткин присоединяется к Тургеневу, в то время как Семлов отходит, смеясь.
Семлов (другому гостю). Вы слышали? Тургенев только что проглотил…
Герцен (Бакунину). Нет, оставь его в покое.
Тургенев. Кто был этот дурак?
Пероткин. Друг Бакунина. Я ему полностью доверяю… Пероткин, я друг Бакунина. Я читал вашу книгу. Хотел бы я сказать…
Тургенев. Не стоит.
Герцен (Корфу, пожимая руки). Приходите в воскресенье на обед. Сходите на Всемирную выставку – получите удовольствие.
Герцен запечатывает письмо и отдает его Ветошникову. Бакунин уводит Корфа, подбадривая его.
Бакунин. Положитесь на меня.
Тургенев (Пероткину). Некоторым она понравилась… Но в целом меня называют предателем и слева и справа. С одной стороны, за мое злобное издевательство над радикальной молодежью, а с другой – за то, что я к ней подмазываюсь.
Пероткин. А каково ваше отношение на самом деле?
Тургенев. Мое отношение?
Пероткин. Да, ваша цель.
Тургенев. Моя цель? Моей целью было написать роман.
Пероткин. Так вы ни за отцов, ни за детей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Герцен. Устриц? Конечно. (Обращаясь к Натали, которая уходит с близнецами.) Пошли за четырьмя дюжинами устриц.
Бакунин. Как? А вы что, разве не будете?
Герцен. Неужели это действительно ты?
Бакунин. Кстати, можешь одолжить денег, расплатиться за экипаж? Я истратил все до последнего…
Герцен (смеется). Да, это ты. Пойдем. Я все улажу.
Бакунин. Один за всех, и все за одного. Вместе с «Колоколом» мы совершим великие дела.
Герцен и Огарев переглядываются.
Когда следующая революция? Как там славяне?
Герцен. Все тихо.
Бакунин. Италия?
Герцен. Тоже тихо.
Бакунин. Германия? Турция?
Герцен. Всюду тихо.
Бакунин. Господи, хорошо, что я вернулся.
Герцен и Бакунин уходят. Огарев остается. Он замечает красное знамя на диване и расправляет его. На нем по-русски вышито слово «Свобода». Огарев вытряхивает знамя, как одеяло.
Июнь 1862 г
Одновременно разговоры и общее движение. Вокруг стола тесно. Бакунин в центре всей этой деятельности.
Из мемуаров Герцена: «Груды табаку лежали на столе вроде приготовленного фуража, зола сигар под бумагами и недопитыми стаканами чая… С утра дым столбом ходил по комнатеот целого хора курильщиков, куривших точно взапуски, торопясь, задыхаясь, затягиваясь, словом, так, как курят одни русские и славяне. Много раз наслаждался я удивлением, сопровождавшимся некоторым ужасом и замешательством, хозяйской горничной Гресс, когда она глубокой ночью приносила пятую сахарницу сахару и горячую воду в эту готовальню славянского освобождения… Он спорил, проповедовал, распоряжался, кричал, решал, направлял, организовывал и ободрял целый день, целую ночь… В короткие минуты, остававшиеся у него свободными, он бросался за свой письменный стол, расчищал небольшое место от золы и принимался писать пять, десять, пятнадцать писем в Белград и Константинополь, в Бессарабию, Молдавию и Белокриницу. Середь письма он бросал перо и приводил в порядок какого-нибудь отсталого далмата… и, не кончивши своей речи, схватывал перо и продолжал писать в постоянном поту».
В нашем варианте жестикулирующие курильщики, похожие на тени, собрались в кругу бакунинского света. В звуковом ряду отдельные слова и звуки почти неразличимы. Слова Бакунина выделены курсивом.
Голоса (накладываются друг на друга)… Вы сможете отвезти это в Буду, это практически по пути. Когда приедете в Загреб, Ромик будет жить в гостинице под именем Желлинек… У нас десять тысяч патриотов, которые ждут лишь сигнала. – Я был знаком с ним в Париже. Ему нельзя доверять. – Им необходимо пятьдесят фунтов немедленно. Полгарнизона с нами. Нет, комитет не должен разглашать имена своих членов, пока не придет время. – Благодарю вас, вы просто ангел, и еще одну сахарницу! – А потом что? Нет, вы не правы. В Молдавии тихо, если не считать одного человека, которому я доверяю. А вот это на Кавказ. Создайте там сеть и сообщайте мне тем шифром, о котором мы условились; – подождите, я хочу кое-что добавить. – Ему можно доверять? – Доверьтесь мне. Я не веду себя как диктатор. Кому еще мы можем доверять? Да, я доверяю вам, но и вы должны мне доверять. – Вопрос о границах может быть решен позднее. Национальный вопрос подождет, социальный вопрос есть основа грядущей революции. Да, я тоже терпеть не могу венгров, но Австрия – наш общий враг. Чехи с нами согласны. – Моя статья – вы ее читали? Пять тысяч экземпляров распространены подпольно. – Чепуха! Сначала революция, а уж потом федерация. Тише – тише – что это за звук?
По мере того как шум затихает, становится слышен плач ребенка.
Бакунин. А, это ничего. Просто близнецы плачут. Который час? Тшш!
Сцена, возобновляясь, превращается в сбор, где славянские конспираторы продолжают в том же духе, что и прежде. Герцен сидит за столом, дописывая несколько строк в письме, в то время как один из гостей, Ветошников, ждет рядом, чтобы забрать письмо. Внимание Бакунина теперь занято русским офицером, Корфом, которого Бакунин подводит к Герцену. Корф молод, застенчив, безмолвен и одет в штатское. Натали приносит склянку с мутным лекарством Тургеневу. Тот занят разговором с молодым человеком, Семловым. Тата дергает Натали, чтобы привлечь ее внимание.
В то же самое время Огарев, который заново накрывает знаменем диван, замечает, что за ним наблюдает один из гостей, Пероткин, у которого в руках бокал вина и сигара.
Пероткин. Что это? Знамя?
Огарев. Да.
Пероткин. Что на нем написано?
Огарев. «Свобода». Моя жена вышивала.
Пероткин. Звучит довольно отчаянно. (Смеясь, представляется.) Пероткин.
Огарев кивает Пероткину, но извиняется и находит себе место, где можно писать. Продолжает писать в блокноте. Сначала он пишет несколько страниц, которые затем окажутся в конверте в кармане Ветошникова, – после того как Герцен добавит свой постскриптум. Затем он пишет то, что позже прочтет вслух всем собравшимся.
Тургенев (Семлову). Это довольно просто. Я назвал его Базаровым, потому что звали его Базаров.
Натали (подходя). А, вот вы где… (Дает Тургеневу лекарство.)
Тата (обращаясь к Натали). Ты спросила папу?
Бакунин (Герцену). Лейтенант Корф должен отправиться в Валахию, это очень срочно.
Герцен пишет постскриптум к письмам, которые ему дал Огарев.
Герцен (пишет). Одну минуту.
Тургенев (глотая лекарство). Уф… благодарю вас.
Тата (обращаясь к Натали). Если он не позволит, я покончу с собой.
Сeмлов (рассматривая коробочку из-под лекарства). Постойте, это же свечи…
Натали (Тате). Я не могу его спросить прямо сейчас. Иди наверх. Я приду к тебе, и тогда поговорим.
Тата уходит.
Герцен (Бакунину). Двадцать фунтов лейтенанту?
Бакунин. Для дела. Он славный малый. Грех был бы упустить такой шанс.
Пероткин присоединяется к Тургеневу, в то время как Семлов отходит, смеясь.
Семлов (другому гостю). Вы слышали? Тургенев только что проглотил…
Герцен (Бакунину). Нет, оставь его в покое.
Тургенев. Кто был этот дурак?
Пероткин. Друг Бакунина. Я ему полностью доверяю… Пероткин, я друг Бакунина. Я читал вашу книгу. Хотел бы я сказать…
Тургенев. Не стоит.
Герцен (Корфу, пожимая руки). Приходите в воскресенье на обед. Сходите на Всемирную выставку – получите удовольствие.
Герцен запечатывает письмо и отдает его Ветошникову. Бакунин уводит Корфа, подбадривая его.
Бакунин. Положитесь на меня.
Тургенев (Пероткину). Некоторым она понравилась… Но в целом меня называют предателем и слева и справа. С одной стороны, за мое злобное издевательство над радикальной молодежью, а с другой – за то, что я к ней подмазываюсь.
Пероткин. А каково ваше отношение на самом деле?
Тургенев. Мое отношение?
Пероткин. Да, ваша цель.
Тургенев. Моя цель? Моей целью было написать роман.
Пероткин. Так вы ни за отцов, ни за детей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61