Я размышлял о себе, о Славе, о Подрубаеве, об убежавших в страхе Вале и Зине, о незнакомой сердечной женщине, испекшей мне пирог, — о всем нашем странном времени. Передо мной одно за другим возникали лица людей, проносились темные фигуры — я пытался уловить в их облике смысл эпохи, ее глубоко запрятанную, невидимую с поверхности суть. Но эпоха не походила на отдельных людей, даже миллионы лиц и фигур не исчерпывали ее. Надо было разбираться не только в облике и поступках, но и в тайных мыслях и чувствах всех этих людей, а я не мог разобраться в самом себе — где мне поднять такую задачу? Помню, что некоторое время меня занимал вопрос, кто кого больше испугался, когда Подрубаев очутился лицом к лицу с девушками — они его или он их? Потом я решил, что больше всех испугался я, и покончил на этом бесцельные размышления.
На лестнице загрохотали шаги двух человек. В лабораторию ввалился покрытый снегом, совершенно ошалевший Слава. За ним, не отпуская его дальше чем на шаг, двигался невысокий, востроносый стрелок с винтовкой.
— Вы будете начальник теплоконтроля? — спросил он.
— Я. В чем дело?
— Приказано вручить вам под расписку зека Никитина по случаю аварии на плавильной печи.
— Понятно. Присядьте, пока я напишу расписку. Слава с тревогой схватил меня за руку.
— Какая авария? Где? Кессоны прогорели, что ли? Я должен немедленно бежать на ватержакет…
Я сделал знак глазами, чтоб он больше не смел меня расспрашивать. С этой минуты Слава был уверен, что случилось несчастье, о котором при постороннем нельзя и упоминать. Я еще подлил масла в огонь, бушевавший у него в груди.
— Успокойтесь, Никитин! — сказал я строго. — Авария такого сорта, что придется возиться всю ночь. Раньше отпустим конвой, а потом займемся ею. Ваша фамилия, старшина?
— Семенов, — стрелок с жадностью втянул в себя запах, струившийся из консервной банки на плитке. — Повезло вам — картошку достали…
— Заключенным всегда везет, разве вы не знали? — сказал я, вручая ему расписку. — Как погода на дворе Семенов?
— Дует пурга-матушка! И морозец градусов тридцать. Теперь мне топать обратно два километра. Желаю успеха в ликвидации аварии. В такой день авария — ой, нехорошо… Начальство сердилось по телефону, просто страх!..
— Минуточку, старшина! — Я вынес из своей комнаты бутылку разбавленного спирта, три стакана и тушенку. — Заправься на дорогу!
Мы подняли стаканы и чокнулись.
— За здоровье Октября! — сказал стрелок и набросился на еду. — Чтобы вам свободу поскорее, ребята!
Когда он ушел, Слава, до того старавшийся сохранять спокойствие, бешено сорвался с места:
— Совесть у тебя есть? Что случилось? Я позвоню в плавильный цех.
— Возьми стаканы и спирт и перенеси их в мою комнату, — ответил я. — Это единственное, что от тебя требуется. Остальное я сделаю сам.
— Не шути! Я чуть с ума не сошел, пока добирались. Хотел прямо в цех, стрелочек заупрямился — нет, только к тебе. Пойми же, меня с нар подняли, я ничего не знаю! Так есть авария или нет на ватержакете? Болван, чего ты молчишь?
Я сел у стола и важно вытянул ноги.
— Не вижу почтения, Слава. Не забывай, что я написал на тебя расписку — до утреннего развода ты у меня в руках. Короче, болван отставляется. С ватержакетом ничего не произошло. А теперь открой форточку и достань бутылку шампанского!
«НОГИ» ДЛЯ БЕСКОНВОЙНОГО ХОЖДЕНИЯ
В 1943 году в Норильский комбинат прилетел новый главный инженер — Виктор Борисович Шевченко. А так как в это время начальник комбината Александр Алексеевич Панюков находился, по случаю болезни, в длительном отпуске на «материке», то Шевченко сразу уселся в оба верховных комбинатских кресла — начальника и главного инженера.
Появление нового руководителя было ознаменовано собранием в ДИТРе — доме инженерно-технических работников — местных начальников всех рангов и калибров. На этом собрании Шевченко произнес свою тронную речь. О том, как происходила встреча главного начальника с подчиненным ему начальством, нам с воодушевлением поведал главный энергетик Большого металлургического завода
— БМЗ — Сергей Яковлевич Сорокин, присутствовавший на собрании.
— Ребята, он невысок, полный, лысый и вообще — полковник, — рассказывал Сорокин в своем кабинете группке самых близких своих зеков — мне, Василию Лопатинскому, Мстиславу Никитину, Павлу Кирсанову. — А шинель у него, ребята, я посмотрел, обтрепанная, не то с чужого плеча, не то от рождения второго срока. И пуговица одна повисла, нитка длинная, не сегодня завтра оборвется. Еще не видал таких несолидных полковников. Нашим орлам из третьего отдела, ну, Племянникову или Двину из УРЧ лагеря, не говорю о начальнике лагеря Волохове, он ни в подметки… А что говорил! Что говорил!
— Ха, полковник! — легкомысленно высказался Кирсанов. — И генералов видали на этой должности Панюков — генерал-майор, наш бывший Авраамий Завенягин генерал-лейтенант был, теперь, наверное генерал-полковник. Простым полковникам Норильский комбинат не под силу.
— А что он все-таки говорил? — поинтересовался Никитин.
— Вот я и говорю — что говорил! Непостижимо, одно слово. Только вот что, ребята, вы у меня контрики… Так чтоб на сторону — ни звука. Лишь для внут-реннего употребления.
Для внутреннего употребления у нас был спирт который, кстати, для моей лаборатории в количестве от трех до пяти килограммов в месяц — как когда — визировал тот же Сорокин. Но мы, разумеется, дали слово быть немее могил.
— Он бывал у Лаврентия Павловича Берия, — продолжал Сорокин выбалтывать служебные тайны своим приближенным зекам. — Встреч с Завенягиным — бессчетно! И пообещал товарищу Сталину, что увеличит в этом году выдачу никеля на двадцать процентов. В момент, мол, когда погнали немцев от Сталинграда, истинное преступление, если металлурги сорвут производство танковой брони, а без никеля какая же броня? Вот такая была речь, ребята.
— Крепенько, — неопределенно высказался осторожный Лопатинский, по профессии бухгалтер, а не металлург, но разбиравшийся в производстве никеля глубже иных молодых специалистов.
— Внушительно! — поддержал Кирсанов, старший мастер электропечей. — Электропечи справятся, если не подведут ватержакеты.
— О чем и говорю! — Сорокин наконец спохватился, что пора придавать почти товарищеской беседе видимость делового обсуждения. — Все упирается в ватержакеты. Мстислав Иванович, вытянет плавильный цех увеличение на двадцать процентов? Филатов сказал, что вытянет, он металлург хороший…
— Вздор! — отрезал Никитин, старший механик плавильного цеха. Он знал свои ватержакеты гораздо лучше, чем самого себя. От плавильных агрегатов он никогда не ожидал ничего непредвиденного, а как сам поступит в следующую минуту, не был способен предугадать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
На лестнице загрохотали шаги двух человек. В лабораторию ввалился покрытый снегом, совершенно ошалевший Слава. За ним, не отпуская его дальше чем на шаг, двигался невысокий, востроносый стрелок с винтовкой.
— Вы будете начальник теплоконтроля? — спросил он.
— Я. В чем дело?
— Приказано вручить вам под расписку зека Никитина по случаю аварии на плавильной печи.
— Понятно. Присядьте, пока я напишу расписку. Слава с тревогой схватил меня за руку.
— Какая авария? Где? Кессоны прогорели, что ли? Я должен немедленно бежать на ватержакет…
Я сделал знак глазами, чтоб он больше не смел меня расспрашивать. С этой минуты Слава был уверен, что случилось несчастье, о котором при постороннем нельзя и упоминать. Я еще подлил масла в огонь, бушевавший у него в груди.
— Успокойтесь, Никитин! — сказал я строго. — Авария такого сорта, что придется возиться всю ночь. Раньше отпустим конвой, а потом займемся ею. Ваша фамилия, старшина?
— Семенов, — стрелок с жадностью втянул в себя запах, струившийся из консервной банки на плитке. — Повезло вам — картошку достали…
— Заключенным всегда везет, разве вы не знали? — сказал я, вручая ему расписку. — Как погода на дворе Семенов?
— Дует пурга-матушка! И морозец градусов тридцать. Теперь мне топать обратно два километра. Желаю успеха в ликвидации аварии. В такой день авария — ой, нехорошо… Начальство сердилось по телефону, просто страх!..
— Минуточку, старшина! — Я вынес из своей комнаты бутылку разбавленного спирта, три стакана и тушенку. — Заправься на дорогу!
Мы подняли стаканы и чокнулись.
— За здоровье Октября! — сказал стрелок и набросился на еду. — Чтобы вам свободу поскорее, ребята!
Когда он ушел, Слава, до того старавшийся сохранять спокойствие, бешено сорвался с места:
— Совесть у тебя есть? Что случилось? Я позвоню в плавильный цех.
— Возьми стаканы и спирт и перенеси их в мою комнату, — ответил я. — Это единственное, что от тебя требуется. Остальное я сделаю сам.
— Не шути! Я чуть с ума не сошел, пока добирались. Хотел прямо в цех, стрелочек заупрямился — нет, только к тебе. Пойми же, меня с нар подняли, я ничего не знаю! Так есть авария или нет на ватержакете? Болван, чего ты молчишь?
Я сел у стола и важно вытянул ноги.
— Не вижу почтения, Слава. Не забывай, что я написал на тебя расписку — до утреннего развода ты у меня в руках. Короче, болван отставляется. С ватержакетом ничего не произошло. А теперь открой форточку и достань бутылку шампанского!
«НОГИ» ДЛЯ БЕСКОНВОЙНОГО ХОЖДЕНИЯ
В 1943 году в Норильский комбинат прилетел новый главный инженер — Виктор Борисович Шевченко. А так как в это время начальник комбината Александр Алексеевич Панюков находился, по случаю болезни, в длительном отпуске на «материке», то Шевченко сразу уселся в оба верховных комбинатских кресла — начальника и главного инженера.
Появление нового руководителя было ознаменовано собранием в ДИТРе — доме инженерно-технических работников — местных начальников всех рангов и калибров. На этом собрании Шевченко произнес свою тронную речь. О том, как происходила встреча главного начальника с подчиненным ему начальством, нам с воодушевлением поведал главный энергетик Большого металлургического завода
— БМЗ — Сергей Яковлевич Сорокин, присутствовавший на собрании.
— Ребята, он невысок, полный, лысый и вообще — полковник, — рассказывал Сорокин в своем кабинете группке самых близких своих зеков — мне, Василию Лопатинскому, Мстиславу Никитину, Павлу Кирсанову. — А шинель у него, ребята, я посмотрел, обтрепанная, не то с чужого плеча, не то от рождения второго срока. И пуговица одна повисла, нитка длинная, не сегодня завтра оборвется. Еще не видал таких несолидных полковников. Нашим орлам из третьего отдела, ну, Племянникову или Двину из УРЧ лагеря, не говорю о начальнике лагеря Волохове, он ни в подметки… А что говорил! Что говорил!
— Ха, полковник! — легкомысленно высказался Кирсанов. — И генералов видали на этой должности Панюков — генерал-майор, наш бывший Авраамий Завенягин генерал-лейтенант был, теперь, наверное генерал-полковник. Простым полковникам Норильский комбинат не под силу.
— А что он все-таки говорил? — поинтересовался Никитин.
— Вот я и говорю — что говорил! Непостижимо, одно слово. Только вот что, ребята, вы у меня контрики… Так чтоб на сторону — ни звука. Лишь для внут-реннего употребления.
Для внутреннего употребления у нас был спирт который, кстати, для моей лаборатории в количестве от трех до пяти килограммов в месяц — как когда — визировал тот же Сорокин. Но мы, разумеется, дали слово быть немее могил.
— Он бывал у Лаврентия Павловича Берия, — продолжал Сорокин выбалтывать служебные тайны своим приближенным зекам. — Встреч с Завенягиным — бессчетно! И пообещал товарищу Сталину, что увеличит в этом году выдачу никеля на двадцать процентов. В момент, мол, когда погнали немцев от Сталинграда, истинное преступление, если металлурги сорвут производство танковой брони, а без никеля какая же броня? Вот такая была речь, ребята.
— Крепенько, — неопределенно высказался осторожный Лопатинский, по профессии бухгалтер, а не металлург, но разбиравшийся в производстве никеля глубже иных молодых специалистов.
— Внушительно! — поддержал Кирсанов, старший мастер электропечей. — Электропечи справятся, если не подведут ватержакеты.
— О чем и говорю! — Сорокин наконец спохватился, что пора придавать почти товарищеской беседе видимость делового обсуждения. — Все упирается в ватержакеты. Мстислав Иванович, вытянет плавильный цех увеличение на двадцать процентов? Филатов сказал, что вытянет, он металлург хороший…
— Вздор! — отрезал Никитин, старший механик плавильного цеха. Он знал свои ватержакеты гораздо лучше, чем самого себя. От плавильных агрегатов он никогда не ожидал ничего непредвиденного, а как сам поступит в следующую минуту, не был способен предугадать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88