Он мастурбировал впервые после
женитьбы. Почти сразу чувство облегчения сменилось легким приступом
депрессии. Это было лишь слабое подобие тех жесточайших приступов, которые
случались с ним несколько лет назад почти ежедневно. Сейчас это была даже
не депрессия, а так, сильное, но сносное раздражение против всех и вся без
какой-либо явной на то причины. Размазав большим пальцем правой ноги белые
сопли по полу, он отворил дверь в парилку - его обдало горячим воздухом -
и, ухая неестественно высоким бабьим голосом, тряся ягодицами, ввергся в
этот адоподобный рай, который называется русской баней.
Очутившись во влажной, со всех сторон обволакивающей (как ватное
одеяло) духоте, Вадим первым долгом сдернул черную резинку с косы и
помотал головой, стряхивая волосы на плечи. Неприятное ощущение, что
кто-то беспрерывно тянет его за волосы, пропало, кровь перестала приливать
к голове так обильно, и странным образом это вызвало ощущение
необыкновенной легкости в мыслях, словно бы мучившие его проблемы вдруг
разрешились сами собой. Вадиму припомнился тот забавный немой фильм, в
котором Чарли Чаплин, случайно усевшись на раскаленную каминную полку,
решил, что у него начался любовный жар... Разбавив кипяток в тазике, он
окатился горячей водой, смывая пот и грязь, и, разморившись, забрался на
обжигающие доски полка. Теперь можно было полежать, отдохнуть, вздремнуть
минуток пять... Он, конечно, понимал, что это не совсем здоровое занятие -
дремать в жарко натопленной бане, но грешным делом не мог отказать себе в
таком удовольствии. Поэтому он и предпочитал мыться после всех: жару
оставалось еще достаточно, зато никто не ограничивал тебя во времени:
можно валяться на полке сколько душе угодно.
Вадим повернулся на левый бок, лицом к стене, подтянул ноги к животу,
упершись коленями в бревенчатую стену (его пенис вывалился сзади между
сведенных ляжек и уткнулся головкой в горячую доску), и, прикрыв глаза,
стал неторопливо думать о приятном. Самые приятные мысли были о статье,
которую он писал для ежегодного филологического сборника, выпускаемого
институтом. Статью нужно было представить на следующей неделе, а он уже
почти закончил ее и потому имел все основания не торопиться - времени у
него было еще достаточно. В этой небольшой по объему работе ему удалось
затронуть вопросы нескольких смежных дисциплин: лингвистики,
фольклористики, этнографии. Речь в ней шла о низших существах
восточнославянской мифологии, а именно о многочисленных домашних духах:
чурах, кикиморах, домовых. Банниках. Тех самых банниках, которые приходят
мыться после трех супружеских пар и которым для этого оставляют на лавке
исхлестанный веник, грязный обмылок и шайку остывшей воды. А уж ежели они
рассердятся, то берегись: начнут швырять с каменки раскаленные булыжники,
плескать кипяточком, а то и вовсе выпустят тебе кишки или живьем сдерут с
кожу. Лучше сохранять с ними дружеские отношения и вовремя приносить им в
жертву черную курицу. Что-то давненько я не приносил в жертву черную
курицу, лет этак уже двадцать пять, - подумал Вадим, - пожалуй, банник еще
на меня обидится... Но даже эта забавная мысль протекла по мозговым
извилинам как-то вяло, замедленно, словно сквозь дрему... Сердце натужно
бухало в груди... Кровь шумела в ушах... В голове стоял туман - горячий,
плотный, отнимающий сознание...
А потом кто-то легонько прикоснулся пальцами к его свисавшему сзади
пенису. Это прикосновение с трудом пробилось сквозь пелену тяжелой дремы,
которая все еще обволакивала его мозг, - и пробудило в нем какие-то
давние, потаенные воспоминания... Показалось Вадиму, что это Лариса
притронулась к нему своими прохладными пальцами... Сон и явь путались у
него в голове. Смутно помнил он, что лежит на горячем полке в жарко
натопленной бане... что Лариса должна приехать с минуты на минуту,
шестичасовым автобусом... Однако странным образом эта Лариса в его
омраченном дремой сознании была не той Ларисой, какой она стала за
последние два года, а прежней Лариской, какой она была до женитьбы... эти
два года словно бы выпали из его памяти... о теще он даже и не вспомнил,
будто и не знал никогда... И эта прежняя его Лариска (приехавшая
шестичасовым автобусом), войдя в натопленную баню и увидав разлегшегося в
откровенной наготе Вадима, не могла удержаться от искушения и, незаметно
подкравшись к нему сзади, игриво прикоснулась к его пенису прохладными
пальцами... Так маленькие детишки любят щекотать своим спящим товарищам
пятки или нос перышком из подушки...
"Не надо, детка", - с улыбкой пробормотал Вадим, не предпринимая,
впрочем, никаких попыток остановить ее руку, которая уже не просто водила
по его пенису пальчиками, но крепко ухватила его в кольцо и принялась
решительно двигать морщинистую кожу вверх и вниз, то надевая ее на
головку, то стягивая ее в противоположную сторону до болезненного
натяжения уздечки. Вадим и не хотел, чтобы она прекращала, он сладко
улыбался сквозь сон, его пенис отяжелел, нервно задергался, словно пытаясь
вырваться из этих приятных объятий, но те стали лишь еще крепче, пальцы с
силой, почти до боли сдавили его, словно чувствуя его тайные желания и
потворствуя им. Вадим не торопился кончать, он хотел продлить
удовольствие, и это была не просто расчетливая похоть, но страстное, хотя
и не осознанное, желание воскресить то счастливое время, когда у них с
Ларисой все еще только начиналось, задержать, продлить его, вернуться к
прежней Лариске, которая запросто могла вот так подойти к нему сзади и
начать делать то, что она делала сейчас...
И вдруг, не переставая энергично двигать рукой, она воткнула ему в
задний проход палку (или прут от веника?) и принялась крутить ее,
проталкивая все глубже в кишечник. Вадим вздрогнул: это было что-то
новенькое и совсем не похожее на Ларису: ни на ту, какой она была прежде,
ни тем более на теперешнюю; она никогда не позволяла себе ничего
подобного, ей это просто в голову не могло прийти. Сначала это было только
щекотно и забавно, но затем, когда конец палки, крутившейся уже где-то в
животе или даже в груди, уткнулся ему едва ли не в самое сердце (то же
самое, наверное, чувствует Лариса, когда я не очень осторожно влажу в
нее), Вадим екнул от боли и удивленно открыл глаза. Теперь он окончательно
проснулся. Перед самым его лицом, возле бревенчатой стены с торчащей
паклей, задрав кверху скрюченные лапки, лежал вареный жук.
1 2 3 4
женитьбы. Почти сразу чувство облегчения сменилось легким приступом
депрессии. Это было лишь слабое подобие тех жесточайших приступов, которые
случались с ним несколько лет назад почти ежедневно. Сейчас это была даже
не депрессия, а так, сильное, но сносное раздражение против всех и вся без
какой-либо явной на то причины. Размазав большим пальцем правой ноги белые
сопли по полу, он отворил дверь в парилку - его обдало горячим воздухом -
и, ухая неестественно высоким бабьим голосом, тряся ягодицами, ввергся в
этот адоподобный рай, который называется русской баней.
Очутившись во влажной, со всех сторон обволакивающей (как ватное
одеяло) духоте, Вадим первым долгом сдернул черную резинку с косы и
помотал головой, стряхивая волосы на плечи. Неприятное ощущение, что
кто-то беспрерывно тянет его за волосы, пропало, кровь перестала приливать
к голове так обильно, и странным образом это вызвало ощущение
необыкновенной легкости в мыслях, словно бы мучившие его проблемы вдруг
разрешились сами собой. Вадиму припомнился тот забавный немой фильм, в
котором Чарли Чаплин, случайно усевшись на раскаленную каминную полку,
решил, что у него начался любовный жар... Разбавив кипяток в тазике, он
окатился горячей водой, смывая пот и грязь, и, разморившись, забрался на
обжигающие доски полка. Теперь можно было полежать, отдохнуть, вздремнуть
минуток пять... Он, конечно, понимал, что это не совсем здоровое занятие -
дремать в жарко натопленной бане, но грешным делом не мог отказать себе в
таком удовольствии. Поэтому он и предпочитал мыться после всех: жару
оставалось еще достаточно, зато никто не ограничивал тебя во времени:
можно валяться на полке сколько душе угодно.
Вадим повернулся на левый бок, лицом к стене, подтянул ноги к животу,
упершись коленями в бревенчатую стену (его пенис вывалился сзади между
сведенных ляжек и уткнулся головкой в горячую доску), и, прикрыв глаза,
стал неторопливо думать о приятном. Самые приятные мысли были о статье,
которую он писал для ежегодного филологического сборника, выпускаемого
институтом. Статью нужно было представить на следующей неделе, а он уже
почти закончил ее и потому имел все основания не торопиться - времени у
него было еще достаточно. В этой небольшой по объему работе ему удалось
затронуть вопросы нескольких смежных дисциплин: лингвистики,
фольклористики, этнографии. Речь в ней шла о низших существах
восточнославянской мифологии, а именно о многочисленных домашних духах:
чурах, кикиморах, домовых. Банниках. Тех самых банниках, которые приходят
мыться после трех супружеских пар и которым для этого оставляют на лавке
исхлестанный веник, грязный обмылок и шайку остывшей воды. А уж ежели они
рассердятся, то берегись: начнут швырять с каменки раскаленные булыжники,
плескать кипяточком, а то и вовсе выпустят тебе кишки или живьем сдерут с
кожу. Лучше сохранять с ними дружеские отношения и вовремя приносить им в
жертву черную курицу. Что-то давненько я не приносил в жертву черную
курицу, лет этак уже двадцать пять, - подумал Вадим, - пожалуй, банник еще
на меня обидится... Но даже эта забавная мысль протекла по мозговым
извилинам как-то вяло, замедленно, словно сквозь дрему... Сердце натужно
бухало в груди... Кровь шумела в ушах... В голове стоял туман - горячий,
плотный, отнимающий сознание...
А потом кто-то легонько прикоснулся пальцами к его свисавшему сзади
пенису. Это прикосновение с трудом пробилось сквозь пелену тяжелой дремы,
которая все еще обволакивала его мозг, - и пробудило в нем какие-то
давние, потаенные воспоминания... Показалось Вадиму, что это Лариса
притронулась к нему своими прохладными пальцами... Сон и явь путались у
него в голове. Смутно помнил он, что лежит на горячем полке в жарко
натопленной бане... что Лариса должна приехать с минуты на минуту,
шестичасовым автобусом... Однако странным образом эта Лариса в его
омраченном дремой сознании была не той Ларисой, какой она стала за
последние два года, а прежней Лариской, какой она была до женитьбы... эти
два года словно бы выпали из его памяти... о теще он даже и не вспомнил,
будто и не знал никогда... И эта прежняя его Лариска (приехавшая
шестичасовым автобусом), войдя в натопленную баню и увидав разлегшегося в
откровенной наготе Вадима, не могла удержаться от искушения и, незаметно
подкравшись к нему сзади, игриво прикоснулась к его пенису прохладными
пальцами... Так маленькие детишки любят щекотать своим спящим товарищам
пятки или нос перышком из подушки...
"Не надо, детка", - с улыбкой пробормотал Вадим, не предпринимая,
впрочем, никаких попыток остановить ее руку, которая уже не просто водила
по его пенису пальчиками, но крепко ухватила его в кольцо и принялась
решительно двигать морщинистую кожу вверх и вниз, то надевая ее на
головку, то стягивая ее в противоположную сторону до болезненного
натяжения уздечки. Вадим и не хотел, чтобы она прекращала, он сладко
улыбался сквозь сон, его пенис отяжелел, нервно задергался, словно пытаясь
вырваться из этих приятных объятий, но те стали лишь еще крепче, пальцы с
силой, почти до боли сдавили его, словно чувствуя его тайные желания и
потворствуя им. Вадим не торопился кончать, он хотел продлить
удовольствие, и это была не просто расчетливая похоть, но страстное, хотя
и не осознанное, желание воскресить то счастливое время, когда у них с
Ларисой все еще только начиналось, задержать, продлить его, вернуться к
прежней Лариске, которая запросто могла вот так подойти к нему сзади и
начать делать то, что она делала сейчас...
И вдруг, не переставая энергично двигать рукой, она воткнула ему в
задний проход палку (или прут от веника?) и принялась крутить ее,
проталкивая все глубже в кишечник. Вадим вздрогнул: это было что-то
новенькое и совсем не похожее на Ларису: ни на ту, какой она была прежде,
ни тем более на теперешнюю; она никогда не позволяла себе ничего
подобного, ей это просто в голову не могло прийти. Сначала это было только
щекотно и забавно, но затем, когда конец палки, крутившейся уже где-то в
животе или даже в груди, уткнулся ему едва ли не в самое сердце (то же
самое, наверное, чувствует Лариса, когда я не очень осторожно влажу в
нее), Вадим екнул от боли и удивленно открыл глаза. Теперь он окончательно
проснулся. Перед самым его лицом, возле бревенчатой стены с торчащей
паклей, задрав кверху скрюченные лапки, лежал вареный жук.
1 2 3 4