— Мне сказали, ты себя не очень хорошо чувствовала.
— Приступ продолжался дольше, чем обычно. Прислуга перепугалась. Они, должно быть, сказали тебе, что позвонили доктору; по счастью, его не было дома. Сейчас уже все прошло. А как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
Ее слащавый тон и прямо-таки ласковый взгляд не понравились Ломону.
— Лоране, может быть, стоит все-таки пригласить Шуара? Мне было бы спокойнее.
Она отрицательно покачала головой и с облегчением — Ломон мог бы в этом поклясться — улыбнулась. Это его напугало.
— Нет, я все-таки вызову Шуара.
— Умоляю тебя, Ксавье, не надо! Клянусь, если я почувствую себя хуже, я позвоню ему. Во второй половине дня он обычно принимает у себя в кабинете. Иди поешь,
— Ты уверена, что...
— Да, да. Ступай.
Безумная мысль мелькнула у Ломона. Что если все эти пять лет, а вернее все двадцать четыре года он заблуждался относительно Лоране?
Нет, он даже думать об этом не хотел. Это невероятно. Это просто невозможно! он не мог так чудовищно ошибаться,.
- Ну, иди.
— Перед уходом я поднимусь посмотреть, как ты.
— Хорошо, зайди, если хочешь. Скажи Леопольдине, что я съела бы яичницу-болтушку из одного яйца.
Ломон, задумавшись, спустился в кухню, передал Леопольдине просьбу Лоране и спросил:
— Скажите, ей действительно было очень плохо?
Но Леопольдина, пожав плечами, лишь проворчала в ответ:
— Надо думать, я ошиблась, раз сейчас у нее появился аппетит!
ЛАМБЕРУ ПРЕДСТОИТ СВИДАНИЕ
Часы в глубине зала показывали около пяти, когда Ломон откашлялся и, обведя взглядом публику и присяжных, начал излагать заключение по процессу. После двенадцати он снова почувствовал жар, правда, меньше, чем накануне: температура, вероятно, была в пределах 38°, ум не утратил ясности, тело не сковывала слабость. Напротив, Ломоном овладела какая-то лихорадочная поспешность, его несло вперед, как бывает, когда идешь по улице под гору и невольно ускоряешь шаг: собственный вес так тянет тебя вниз, что порою кажется —остановиться уже невозможно.
На последнем заседании события, произошедшие девятнадцатого марта в квартале Буль д'Ор, были опять изложены в двух различных интерпретациях.Сперва Армемье в обвинительной речи, а затем Жув в защитительной привели одинаковые факты, описали одно и то же место происшествия, одних и тех же его участников, но каждый нарисовал картину, отличную от той что воссоздал его коллега и соперник.
Стиль прокурора отличался изяществом и отточенностью В его изображении кварталы, вроде того, где жили Ламберы, являются во всех больших городах только изнанкой декорации или, точнее, неизбежной язвой. Они существуют подобно сточным ямам. Что касается Ламберов, Желино и иже с ними, то они — обитатели своего рода джунглей, существующих за пределами общества, и оно обязано защищаться от них.
Четкая картина, изображенная прокурором, была как бы выдержана в серо-стальных тонах и написана с бестющадной откровенностью, на которую у Армемьехватило, однако, такта не напирать. Слушая его, было трудно допустить, что удел Мариетты Ламбер может выпасть женщине иного социального круга.
Такие преступления совершаются за гранью добропорядочного цивилизованного мира, и некоторые аксессуары их становятся как бы символом этой отверженной черни — например, бутылка рома, из которой Мариетта выпила несколько стопок перед своим трагическим, кон-цом, бесчисленные стаканчики перно, виноградной водки, осколки стекла и пятна красного вина на полу. Всего этого уже достаточно, чтобы заклеймить Ламбера.
Поведение обвиняемого, по мнению прокурора, неотделимо от образа жизни его жены, поскольку в течение нескольких лет он ей фактически не мешал. И Армемье не преминул набросать на втором плане портрет молодо- го человека, еще не до конца развращенного, но чуть было не павшего окончательно в результате соприкосновения с подобной средой.
Вопреки ожиданиям Ломона Армемье не придерживался версии умышленного убийства. Однако в его устах преступление Дьедонне Ламбера, виновность которого он не подвергал сомнению, являлось не чем-то неожиданным, случайным, в известной мере непредвиденным, а почти фатальным -завершением цепи определенных фактов.
Прокурор не требовал смертной казни. Он требовал от общества, представляемого здесь присяжными и судом, не отмщения за Мариетту, даже не наказания, а лишь одного — воспрепятствовать столь опасному субъекту снова чинить вред, для чего подсудимого следует приговорить к пожизненным каторжным работам.
Во время обвинительной речи Ламбер и бровью не повел. Он держался еще невозмутимей, чем при допросе свидетелей, ни разу не повернулся ни к адвокату, ни к кому-либо из конвойных, чтобы тихо отпустить замечание, как делал прежде.
В речи Жува, который в первые минуты дрожал от страха и заикался, говорилось не о джунглях и очагах заразы, а просто, о людях, обыкновенных людях, с которыми на жизненном пути стряслась беда.
Мариетта, по мнению адвоката, была не порождением нищеты и соблазнов большого города, но неуравновешенной девушкой, а затем взбалмошной женшиной. отчаянно пытавшейся найти цель в жизни.
Не высказывая этого прямо, Жуй дал понять, что такая необузданная жажда приключений свойственна не только представителям дна, и тактично намекнул на недавний бракоразводный процесс, который обнажил скандальную жизнь видных местных деятелей, скрывавшую-ся за более чем благопристойным фасадом. Этот человек любил Мариетту, любил так, что, зная о ее поведении, дал ей свое имя, надеясь, видимо, исправить жену.
Жув, не без основания, подчеркнул, что Ламбер, с пятнадцати лет предоставленный себе и еще в молодости неоднократно имевший неприятности с полицией, устроился тем не менее на постоянную работу и за последние годы на него не поступало ни одной жалобы.
— Кто знает, не сложилась ли бы семейная жизнь Ламберов по-другому, не окажись их первый ребенок мертворожденным?
Жув взывал к чувствам присяжных: опытные адвокаты учили его, что тут можно не опасаться переборщить.
— Не под влиянием ли этих неудачных родов, не боясь ли смерти, если ей снова придется рожать, Мариетта Ламбер и прибегала к средствам, осуждаемым законом и моралью?
Адвокат описывал жизнь лишенных родительских обязанностей супругов, которым семейный очаг заменили бары, рестораны, вино и танцевальные площадки.
— В погоне за наслаждениями Мариетта встречала разных мужчин, в том числе почтенных граждан и уважаемых отцов семейства, которых избавили от стыда фигурировать на процессе в качестве свидетелей.
Ломон был удивлен этим хитроумным ходом Жува. Защитник не стал чернить Мариетту, чтобы тем самым обелить ее мужа, а призвал проявить жалость к обоим этим обломкам семейной катастрофы, связанным единой судьбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38