— Как вы думаете, это еще долго будет продолжаться?
Ведь недолго, да? Я же все расскажу, признаюсь во всем.
Глаза время от времени принимали умоляющее выражение и, казалось, просили Мегрэ: «Помогите мне! Вы же видите, у меня совсем нет сил».
Но комиссар словно застыл. Он был невозмутим, с бесстрастным любопытством, как в зоопарке на экзотического зверя, смотрел на Мартена.
— Куше застал меня врасплох… И тогда…
Мегрэ вздохнул. Вздох этот ничего не означал или, вернее, мог быть понят на сто разных ладов.
— Я ведь признаюсь во всем. Не имеет смысла отрицать…
Казалось, что он обращается к глухому или к человеку, не понимающему ни слова по-французски.
— У вас не будет спичек? — спросил Мегрэ.
— Нет. Я не курю. Вы же это хорошо знаете. Моя жена не выносит запах табака. Понимаете, мне бы хотелось, чтобы все кончилось скорее. Я так и скажу адвокату, которого мне придется нанять. Расскажу все начистоту. Я прочел в газете, что часть денег найдена. Не понимаю, зачем я сделал это… Как только я почувствовал их у себя в кармане, мне показалось, что все на улице разглядывают меня.
Сначала я думал их где-нибудь спрятать. Но к чему? Я долго шагал по набережной. У берега стояли лодки. Я боялся, что меня заметит какой-нибудь матрос. Тогда я перешел по мосту на остров Сен-Луи и там смог избавиться от пакета.
В купе было невыносимо жарко. Окна запотели. Под потолком стелился табачный дым.
— Мне нужно было бы во всем признаться, когда я впервые встретился с вами. Но смелости не хватило.
Я надеялся, что…
Мартен замолчал, с удивлением посмотрел на своего спутника, который, приоткрыв рот, сидел с закрытыми глазами. Слышалось ровное, словно мурлыканье толстого, сытого кота, дыхание.
Мегрэ — спал!
Мартен посмотрел на дверь: ее легко можно было открыть. И, словно пытаясь избежать соблазна, съежился и забился в угол, зажав худыми коленями дрожащие руки.

Северный вокзал. Пасмурное утро. Толпа еще полусонных жителей пригородов выкатывалась на площадь.
Поезд остановился очень далеко от вокзала. Чемоданы были тяжелые, но Мартен не хотел передохнуть, хотя он задыхался и у него болели руки.
Такси пришлось ждать довольно долго.
— Вы везете меня в тюрьму? — спросил он.
Они провели в поезде пять часов, и за это время Мегрэ не произнес и десяти фраз.
— Площадь Вогезов, дом 61, — сказал Мегрэ шоферу.
В своей комнатке консьержка разбирала почту.
— Господин Мартен, господин Мартен! — закричала она. — Приходили из регистратуры, спрашивали, не больны ли вы.
Мегрэ тащил его за собой. И Мартен должен был волочить свои тяжелые чемоданы по лестнице, где перед дверями стояли корзины с бутылками молока и свежим хлебом.
Дверь в комнату старой Матильды вздрогнула.
— Дайте ключ!
— Но…
— Тогда открывайте сами.
В глубокой тишине щелкнул замок. Они увидели прибранную столовую, где каждая вещь снова стояла на своем месте.
Мартен долго стоял в нерешительности, прежде чем громко сказал:
— Это я. И комиссар…
В соседней комнате кто-то заворочался в постели.
Мартен, закрывавший входную дверь, простонал:
— Мы не должны были… Она ведь здесь ни при чем. А в ее состоянии… — Он не осмеливался зайти в комнату. Оттягивая время, он поднял свои чемоданы и поставил их на стул. — Может быть, сварить кофе?
Мегрэ постучал в спальню:
— Разрешите?
Ответа не последовало. Он толкнул дверь — и прямо на него глянули жесткие глаза госпожи Мартен, которая с бигуди в волосах неподвижно лежала в кровати.
— Извините, что беспокою вас. Я привез вашего мужа, который напрасно так беспокоится.
Мартен прятался за спиной комиссара.
Сбоку за стеной послышался приглушенный крик сумасшедшей. На ночном столике лежали лекарства.
— Вы чувствуете себя хуже?
Он знал, что она не ответит, что вопреки всему будет молчать, сдерживая ярость.
Казалось, она боится единственного слова, словно оно должно было вызвать цепь катастроф.
Госпожа Мартен осунулась. Лицо ее стало совсем землистого цвета. Только глаза с их странными серыми зрачками жили какой-то особой, пылкой и исполненной воли жизнью.
Дрожа, вошел Мартен. Всем своим видом он, казалось, умолял о прощении.
Серые глаза медленно повернулись в его сторону, такие ледяные, что он отвернулся, бормоча:
— Это случилось на вокзале в Жёмоне… Минутой позже я был бы в Бельгии.
Нужны были разговоры, шум, чтобы заполнить всю пустоту, которая окутывала каждого присутствующего.
Пустота эта была ощутима до такой степени, что голоса в комнате резонировали, как в туннеле или пещере.
Однако они почти не разговаривали. С трудом выдавливали из себя несколько слов, тревожно переглядывались, и потом вновь на них, словно туман, неумолимо сходила тишина.
И все-таки что-то назревало. Неторопливо надвигалось что-то зловещее: было видно, как под одеялом скользила ее рука, еле заметно подбираясь к подушке.
Худая и потная рука госпожи Мартен. Мегрэ, притворяясь, что смотрит в сторону, следил за движением руки, дожидаясь момента, когда она наконец-то доберется до цели.
— Разве доктор не должен был зайти сегодня утром?
— Не знаю. До меня ведь никому нет дела. Я здесь, как скотина, которую оставили подыхать.
Но глаза ее посветлели, потому что рука нащупала желанный предмет. Послышалось едва уловимое шелестение бумаги.
Мегрэ сделал шаг вперед и схватил госпожу Мартен за запястье. Перед этим она выглядела обессиленной, почти умирающей, однако в это мгновение проявила необычную силу.
Она не хотела отпускать то, что держала в руке. Присев на кровати, она яростно сопротивлялась. Она поднесла руку ко рту, надорвала зубами белый листок, который крепко сжимала.
— Пустите меня! Отпустите или я закричу! А ты чего стоишь? Ты даже не мешаешь ему!
— Господин комиссар! Умоляю вас… — стонал Мартен.
Он прислушивался. Он боялся, что сбегутся соседи.
Вмешаться в схватку он не осмеливался.
— Скотина! Грязная скотина! Ударить женщину!
Но Мегрэ не ударил ее. Он ограничился тем, что удерживал ее руку, чуть крепче сжимая запястье, чтобы помешать мадам Мартен совсем разорвать бумагу.
— Как вам не стыдно! Женщина при смерти…
Но у госпожи Мартен обнаружилась такая сила, с какой Мегрэ редко приходилось сталкиваться за все время службы в полиции. Вдруг его шляпа упала на кровать: это госпожа Мартен неожиданно укусила комиссара за руку.
Но она не могла долго выдерживать такое напряжение, и Мегрэ удалось все-таки разжать ей пальцы; она застонала от боли.
И тут же расплакалась. Плакала она без слез, плакала от досады и злости, плакала, может быть, для того, чтобы соблюсти приличия.
— А ты, ты даже не помог мне!
Мегрэ подошел к камину, развернул листок с оборванными краями, пробежал глазами отпечатанный на машинке текст на бланке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24