— Вы насчет виски?
— Райен вам сказал? Она выхлебала добрую треть бутылки, поэтому приходится отказаться от предположения, что спиртное насильно влили ей в рот или внезапно заставили выпить.
— Мы никогда не видели, чтобы она пила.
В глазах у врача блеснул насмешливый огонек; он понизил голос, словно решив посекретничать, и с непонятной настойчивостью задал следующий вопрос:
— А лично вас ничего не поразило в ее поведении?
Почему этот вопрос напомнил Эшби Вермонт, пакостную фотографию и ухмылку Брюса? Старый доктор тоже, казалось, пытается вырвать у него Бог знает какое признание, добиться от него соучастия Бог знает в чем.
— Не понимаете?
— Боюсь, нет.
Уилберн не поверил, но без колебаний двинулся дальше; положение становилось тягостным.
— Для вас это была обычная девушка, как все?
— Да, пожалуй. Дочь подруги моей жены.
— Она никогда не пыталась поверять вам свои секреты?
— Нет конечно.
— А вы никогда не задавали ей вопросы — просто из любопытства?
— Тоже нет.
— Она не старалась заглянуть к вам в кабинет, когда вашей жены не бывало дома?
— Нет, — ответил Эшби еще суше.
— И ей никогда не случалось раздеваться при вас?
— Смею вас уверить — нет.
— Я не хотел вас обидеть. Благодарю вас, я вам верю. К тому же это все не мое дело.
Уходя, Уилберн поклонился Кристине, которая в это время закрывала холодильник. Доктор назвал ее по имени. Он знает ее с детства. Наверно, она и на свет появилась при нем.
— Возвращаю вам вашего мужа в наилучшем виде.
Она тоже не ценит подобных шуток; наконец доктор вышел, улыбаясь, но на его улыбку никто не ответил. А все же, с умыслом или нет, он заронил в них зерно беспокойства. Не случайно Эшби уже принялся гадать, что крылось за тем или иным его вопросом. То ему казалось, что он понял, то он убеждал себя, что ошибся; то собирался обсудить это с Кристиной, то хмурился и умолкал. В конце концов он погрузился в неотступные размышления над вопросами, которые никогда раньше его не интересовали.
IV
Пурга, обещанная по радио, так и не началась. Даже снегопад прекратился, зато вею ночь дул сильный ветер.
Прошло уже больше часа, может быть, полтора, с тех пор как они с Кристиной легли спать, когда Спенсер бесшумно встал и пошел в ванную. Осторожно открывая дверцу аптечки, он услышал из постели, из темноты спальни, голос жены:
— Что с тобой?
— Хочу принять фенобарбитал.
По звуку ее голоса он понял, что она тоже еще не спала. Снаружи доносился постоянный шум, словно какой-то предмет мерно ударялся в дом. Спенсер безуспешно гадал, что бы это могло быть. Только утром он обнаружил, что порвалась бельевая веревка и, обледенев, бьется об опору веранды рядом с окном. Ветер утих.
Вчерашний снег покрылся хрустящей коркой; вода всюду превратилась в лед; сверху видно было, как по скользкой дороге, где еще не проехали грузовики с песком, медленно ползут машины.
Эшби позавтракал, как обычно, надел пальто, перчатки, шляпу, сапоги, взял портфель; когда он был уже в дверях, Кристина подошла и неловко протянула ему руку.
— Вот увидишь, через несколько дней об этом и думать забудут!
Он благодарно улыбнулся: она ошибается на его счет.
Ей кажется, что, выходя из дома, он больше всего боится встреч с людьми, например с теми, что толпятся сейчас у подножия холма, боится устремленных на него взглядов, высказанных или невысказанных вопросов. Откуда ей знать, что спать ночью ему мешает не страх перед домыслами и пересудами, не стук бельевой веревки, а стоящая перед глазами картина? В этой картине не было четкости. Она все время слегка менялась. Спенсер, конечно, не спал, но полной бодрости тоже не было; он воспринимал все несколько приглушенно. Ему представлялась Белла, узнать ее было нетрудно: она лежала на полу спальни, такая, какой он увидел ее, когда открылась Дверь. Но иногда в мозгу у него возникали подробности, которых он не мог заметить в тот миг, он добавил их сам, позаимствовал с фотографии Брюса. В его кошмаре наяву участвовал Уилберн; временами в облике доктора проступали черты мальчишки, с которым Спенсер когда-то дружил в Вермонте. Эшби было стыдно, хотелось стряхнуть с себя наваждение, поэтому он пытался сосредоточиться на шуме снаружи, силясь угадать его происхождение.
— Не очень устал? — спросила Кристина.
Он сам чувствовал, что бледен. На душе у него было тяжело: только что, среди бела дня, прямо в гостиной, когда он присел натянуть сапоги, перед глазами у него встала та же картина. Зачем он сразу же перевел взгляд на окна Кацев? Выходит, он невольно связал в уме то и это? Скоро выяснится, вправду ли м-с Кац хотела накануне о чем-то его предупредить: ведь начальник полиции наверняка не скрыл от журналистов, что побывал в доме напротив. Эшби не знает, сама она позвонила и попросила, чтобы с нее сняли показания, или Холлоуэй отправился к ней по собственному почину. Около четырех пополудни, когда только начинало темнеть, он заметил невысокого полицейского: тот выходил из машины.
— Ты видел, Спенсер?
— Да.
Они оба старались не смотреть на освещенные окна, но знали, что он пробыл у нее около получаса. И как раз тогда принесли телеграмму из Парижа, в которой обезумевшая Лорейн сообщала, что вылетает первым же самолетом.
Шторы у Кацев еще задернуты. Эшби вывел машину из гаража и медленно двинулся по скользкой аллее; перед выездом на шоссе ему пришлось подождать, но взгляды, которыми сверлили его столпившиеся на углу люди, не произвели на него впечатления. Людей этих он знал очень мало и, как обычно, помахал им рукой в знак приветствия. Стекла машины запотевали; пришлось включить «дворники». У продавца газет в это время почти никого не было. На обычном месте Спенсер обнаружил номер «Нью-Йорк тайме», на котором была карандашом написана его фамилия, но сегодня утром он взял из двух соседних стопок еще и хартфордскую, и уотерберийскую газеты.
— Что творится, мистер Эшби! Воображаю, каково вам пришлось!
Спенсер поддакнул, чтобы доставить продавцу удовольствие. Статью в уотерберийской газете написал, по-видимому, тот толстяк журналист, бесцветный, неопределенного возраста, какой-то потертый на вид, словно поезда и стойки баров наложили на него свой отпечаток; ему довелось работать чуть ли не во всех городах Соединенных Штатов, и всюду он был как дома. С самого начала он шокировал Кристину тем, что назвал ее не то «дамочкой», не то «дорогушей» и к тому же не снял шляпу. Не дожидаясь разрешения, облазил весь дом, как будто собирался его купить: качал головой, что-то записывал, совался в шкафы и ящики в комнате Беллы, разворошил постель, которую Кристина успела прибрать. Наконец, плюхнулся на диван в гостиной и устремил на Эшби вопросительный взгляд; но, поскольку Спенсер так и не сообразил, что нужно посетителю, журналист недвусмысленным жестом дал ему понять, что хочет выпить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34