Жара становилась невыносимой. От теснившихся тел белых и негров валил настоящий пар. Острый запах пота смешивался с затхлым запахом трубок и папирос.
Иногда кто-нибудь из присутствующих бесшумно направлялся к выходу, чтобы утолить жажду в отеле и сейчас же вернуться.
Тимар изнемогал от жары, его мучили голод и жажда, но нервы были так напряжены, что он стойко держался на своем месте и без конца ловил взгляд Адели.
А та всячески избегала смотреть в его сторону и слушала незнакомого ему белого, который что-то нашептывал ей на ухо. Она была бледна, с кругами под глазами.
Жозефа душил гнев, и одновременно им овладевала жалость. В нем боролись противоречивые чувства, он неспособен был в них разобраться. Мысль о том, что она, быть может, провела ночь с другим, вызывала в нем желание уничтожить Адель, но тут же ему хотелось, нежно сжав ее в объятиях, плакать над их общей участью.
Он по-прежнему слышал голос негритянки, которую, видимо из лени, не пытались прервать. Он видел ее бритый череп, отвислые груди, тощие ноги и немного вдавленные колени.
Старуха говорила, не переводя дыхания, делая ударения на всех слогах, глотая слюну, раздираемая отчаянным желанием заставить присутствующих ее понять, желанием победить их равнодушие. Она не пользовалась средствами белых, не пыталась растрогать. Голос ее ни на мгновение не повысился. Вместо того чтобы заплакать или упасть в обморок, туземка считала делом чести оставаться твердой.
Взволнованность слышалась только в тембре голоса.
Тимар нервно сжимал кулаки. Ее слова причиняли ему боль, как причиняют боль грустные песни, которые иногда можно услышать у приехавшей из деревни кормилицы. Это было похоже на дурман, на хватающую за душу тоскливую музыку, но у говорившей не дрогнула ни одна черточка на лице, и, глядя на старую негритянку, Тимар все яснее видел ту, другую, юную, повернувшуюся к нему в тот миг, когда пирога отчаливала от берега, и робкое движение ее руки.
Нахлынули другие образы, и Жозеф удивился тому, насколько они были явственны. Двенадцать пар устремленных на него негритянских глаз и ритм гребли, когда весла поднимались и опускались в лад, а похожая на жалобу песня разливалась в душном воздухе. И выражение побитой собаки на лицах этих людей, когда накануне они налетели на плывущее бревно и Тимар на них рассердился.
У него сдавило грудь. Может быть, от голода или жажды? От долгого стояния на носках болели колени.
Вдруг ему пришло в голову закричать в свою очередь:
«Хватит! Пора кончать!»
По случайному совпадению председатель позвонил в свой смешной колокольчик. Женщина, ничего не понимая, повысила голос, чтобы ее было слышно. Туземка не хотела молчать! Переводчик что-то говорил, и она продолжала еще громче, не сопровождая речь ни одним жестом, но голосом, полным отчаяния.
Это походило на Farce Domine, которую в дни несчастий исполняют в церкви по три раза, каждый раз изменяя и повышая тон.
Теперь это был уже крик. Старуха перешла на скороговорку. Она хотела высказать все. Все!
— Уведите ее.
Несколько негров, одетых стараниями белых в синие униформы, с фесками на голове и выполнявшие обязанности полицейских, потащили старую женщину сквозь толпу. Понимала ли она толком, зачем ее заставили сюда явиться, а теперь внезапно уволокли обратно? Она не отбивалась, но продолжала говорить.
Тимар неожиданно встретился взглядом с Аделью и увидел в ее глазах настоящую панику. Он не догадывался, что причиной тому его собственное лицо. Страшная усталость. Болезнь, непомерное нервное напряжение, безумная жара — все это отразилось на его изможденном лице, бледном, как у мертвеца. Лихорадочные глаза не в состоянии были на чем-нибудь остановиться и, блуждая, перебегали с негров на белых, от часов к пятну на стене.
Его прошиб холодный пот. Он тяжело дышал, а мысли, как и глаза, блуждая, не могли ни на чем сосредоточиться. Но он сознавал, что ему необходимо, настоятельно необходимо о чем-то подумать, что-то решить.
— Повторите нам вкратце ее слова. Это было великолепное выступление, но.., покороче.
— Она говорит, что все это не правда.
Переводчик чувствовал себя уверенно, он был проникнут чувством собственного достоинства. За окнами послышался ропот, и председатель, потрясая колокольчиком, рявкнул:
— Тихо, не то я велю выставить всех за дверь!
Два других негра подошли к тому месту, где обычно допрашивали свидетелей, и председатель, уже успокоившийся, склонился к ним, облокотясь о стол.
— Ты говоришь по-французски?
— Да, господин.
— Что тебя навело на мысль, что Амами убил Тома?
— Да, господин.
Он произнес: «Да.., гсдин».
Эти двое были свидетелями обвинения. Тимар все понял. Теперь он не только понимал, но факт за фактом восстанавливал все события! Пока он любовался в деревне прекрасной нагой девушкой, Адель побывала в хижине старейшины и предложила ему крупную сумму, если он найдет среди своих людей «виновного» и подсунет ему револьвер, который она принесла с собой.
Это было так просто. Старейшина выбрал человека, на которого имел зуб, негра, женившегося на его дочери и осмелившегося предъявить права на приданое, когда та бросила его. Между ними была еще ссора из-за коз и мотыг. Пять мотыг! Пять кусков железа! Два человека, которым тоже что-то пообещали. Теперь они хотели заработать свои деньги.
— Да, господин.
— Скажи, когда тебе пришла в голову мысль, что Амами убил Тома?
— Да, господин.
— Переводчик, переведите ему вопрос! — закричал доведенный до отчаяния председатель.
Негры стали выкрикивать какие-то бесконечные фразы, и переводчик, по-прежнему невозмутимый, объявил:
— Они говорят, что Амами известен как бандит.
От этого можно было прийти в отчаяние. Амами оставили здесь, а его жену увели. Он тупо смотрел на своих обвинителей, иногда пытался заговорить, но его тут же прерывали. Теперь он уже ничего не понимал.
Почва уходила у него из-под ног.
На самом ли деле была его дочерью девушка, принадлежавшая Тимару? Теперь он краснел, вспоминая, что она была невинна, а он, несмотря на это, овладел ею, овладел яростно, с мелькнувшей мыслью, что мстит всему мрачному, пережитому в Африке.
— Это действительно тот револьвер, который нашли в его хижине?
Председатель показал револьвер. Тимар чувствовал устремленные на него взгляды Адели и еще трех человек: Буйу, кривоглазого лесоруба и толстобрюхого счетовода.
Жозеф не мог видеть своего лица, а потому не понимал, почему, несмотря на торжественность минуты, Буйу настойчиво расталкивал толпу негров, чтобы пробраться к нему.
Он не видел, что даже негры, стоящие с ним рядом, смотрели на него со страхом и удивлением. Из его груди со свистом вырывалось дыхание, как при сильном приступе лихорадки, и он сжимал руки так, что трещали суставы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Иногда кто-нибудь из присутствующих бесшумно направлялся к выходу, чтобы утолить жажду в отеле и сейчас же вернуться.
Тимар изнемогал от жары, его мучили голод и жажда, но нервы были так напряжены, что он стойко держался на своем месте и без конца ловил взгляд Адели.
А та всячески избегала смотреть в его сторону и слушала незнакомого ему белого, который что-то нашептывал ей на ухо. Она была бледна, с кругами под глазами.
Жозефа душил гнев, и одновременно им овладевала жалость. В нем боролись противоречивые чувства, он неспособен был в них разобраться. Мысль о том, что она, быть может, провела ночь с другим, вызывала в нем желание уничтожить Адель, но тут же ему хотелось, нежно сжав ее в объятиях, плакать над их общей участью.
Он по-прежнему слышал голос негритянки, которую, видимо из лени, не пытались прервать. Он видел ее бритый череп, отвислые груди, тощие ноги и немного вдавленные колени.
Старуха говорила, не переводя дыхания, делая ударения на всех слогах, глотая слюну, раздираемая отчаянным желанием заставить присутствующих ее понять, желанием победить их равнодушие. Она не пользовалась средствами белых, не пыталась растрогать. Голос ее ни на мгновение не повысился. Вместо того чтобы заплакать или упасть в обморок, туземка считала делом чести оставаться твердой.
Взволнованность слышалась только в тембре голоса.
Тимар нервно сжимал кулаки. Ее слова причиняли ему боль, как причиняют боль грустные песни, которые иногда можно услышать у приехавшей из деревни кормилицы. Это было похоже на дурман, на хватающую за душу тоскливую музыку, но у говорившей не дрогнула ни одна черточка на лице, и, глядя на старую негритянку, Тимар все яснее видел ту, другую, юную, повернувшуюся к нему в тот миг, когда пирога отчаливала от берега, и робкое движение ее руки.
Нахлынули другие образы, и Жозеф удивился тому, насколько они были явственны. Двенадцать пар устремленных на него негритянских глаз и ритм гребли, когда весла поднимались и опускались в лад, а похожая на жалобу песня разливалась в душном воздухе. И выражение побитой собаки на лицах этих людей, когда накануне они налетели на плывущее бревно и Тимар на них рассердился.
У него сдавило грудь. Может быть, от голода или жажды? От долгого стояния на носках болели колени.
Вдруг ему пришло в голову закричать в свою очередь:
«Хватит! Пора кончать!»
По случайному совпадению председатель позвонил в свой смешной колокольчик. Женщина, ничего не понимая, повысила голос, чтобы ее было слышно. Туземка не хотела молчать! Переводчик что-то говорил, и она продолжала еще громче, не сопровождая речь ни одним жестом, но голосом, полным отчаяния.
Это походило на Farce Domine, которую в дни несчастий исполняют в церкви по три раза, каждый раз изменяя и повышая тон.
Теперь это был уже крик. Старуха перешла на скороговорку. Она хотела высказать все. Все!
— Уведите ее.
Несколько негров, одетых стараниями белых в синие униформы, с фесками на голове и выполнявшие обязанности полицейских, потащили старую женщину сквозь толпу. Понимала ли она толком, зачем ее заставили сюда явиться, а теперь внезапно уволокли обратно? Она не отбивалась, но продолжала говорить.
Тимар неожиданно встретился взглядом с Аделью и увидел в ее глазах настоящую панику. Он не догадывался, что причиной тому его собственное лицо. Страшная усталость. Болезнь, непомерное нервное напряжение, безумная жара — все это отразилось на его изможденном лице, бледном, как у мертвеца. Лихорадочные глаза не в состоянии были на чем-нибудь остановиться и, блуждая, перебегали с негров на белых, от часов к пятну на стене.
Его прошиб холодный пот. Он тяжело дышал, а мысли, как и глаза, блуждая, не могли ни на чем сосредоточиться. Но он сознавал, что ему необходимо, настоятельно необходимо о чем-то подумать, что-то решить.
— Повторите нам вкратце ее слова. Это было великолепное выступление, но.., покороче.
— Она говорит, что все это не правда.
Переводчик чувствовал себя уверенно, он был проникнут чувством собственного достоинства. За окнами послышался ропот, и председатель, потрясая колокольчиком, рявкнул:
— Тихо, не то я велю выставить всех за дверь!
Два других негра подошли к тому месту, где обычно допрашивали свидетелей, и председатель, уже успокоившийся, склонился к ним, облокотясь о стол.
— Ты говоришь по-французски?
— Да, господин.
— Что тебя навело на мысль, что Амами убил Тома?
— Да, господин.
Он произнес: «Да.., гсдин».
Эти двое были свидетелями обвинения. Тимар все понял. Теперь он не только понимал, но факт за фактом восстанавливал все события! Пока он любовался в деревне прекрасной нагой девушкой, Адель побывала в хижине старейшины и предложила ему крупную сумму, если он найдет среди своих людей «виновного» и подсунет ему револьвер, который она принесла с собой.
Это было так просто. Старейшина выбрал человека, на которого имел зуб, негра, женившегося на его дочери и осмелившегося предъявить права на приданое, когда та бросила его. Между ними была еще ссора из-за коз и мотыг. Пять мотыг! Пять кусков железа! Два человека, которым тоже что-то пообещали. Теперь они хотели заработать свои деньги.
— Да, господин.
— Скажи, когда тебе пришла в голову мысль, что Амами убил Тома?
— Да, господин.
— Переводчик, переведите ему вопрос! — закричал доведенный до отчаяния председатель.
Негры стали выкрикивать какие-то бесконечные фразы, и переводчик, по-прежнему невозмутимый, объявил:
— Они говорят, что Амами известен как бандит.
От этого можно было прийти в отчаяние. Амами оставили здесь, а его жену увели. Он тупо смотрел на своих обвинителей, иногда пытался заговорить, но его тут же прерывали. Теперь он уже ничего не понимал.
Почва уходила у него из-под ног.
На самом ли деле была его дочерью девушка, принадлежавшая Тимару? Теперь он краснел, вспоминая, что она была невинна, а он, несмотря на это, овладел ею, овладел яростно, с мелькнувшей мыслью, что мстит всему мрачному, пережитому в Африке.
— Это действительно тот револьвер, который нашли в его хижине?
Председатель показал револьвер. Тимар чувствовал устремленные на него взгляды Адели и еще трех человек: Буйу, кривоглазого лесоруба и толстобрюхого счетовода.
Жозеф не мог видеть своего лица, а потому не понимал, почему, несмотря на торжественность минуты, Буйу настойчиво расталкивал толпу негров, чтобы пробраться к нему.
Он не видел, что даже негры, стоящие с ним рядом, смотрели на него со страхом и удивлением. Из его груди со свистом вырывалось дыхание, как при сильном приступе лихорадки, и он сжимал руки так, что трещали суставы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32