И вскоре после этого Мария умерла, словно нелепое положение во дворце источило ее силы. А может, и посодействовали ей в том, трудно теперь сказать, но быть может всякое. Всего жизни ей при самодержце отпущено было четыре года, и Зоя, старица, пережила ее, молодую, ровно на столько же, как бы воздав ей за каждую минуту. Константин тяжело переживал смерть Марии и так и не оправился от нее никогда. После смерти Марии во дворце кончилась пора луча и фолианта, каштана или вишни и началась пора совсем другая. Я ей название не подобрал и никак не подберу, да и надо ли? Чем больше лет проходит с тех пор, тем более вероятным мне кажется предположение, что Зоя приняла некоторое участие в безвременной кончине Марии. Думать так позволяет мне опыт личного знакомства с Зоей, приходящегося на ее последние годы во дворце. Матушка императрица под старость зачудила, что, впрочем, весьма распространено и вовсе не только императорской власти Византия свойственно. Окна полюбила завешенные, а завесив их и лишив себя дуновения воздуха и луча света, воскурила индийские пряные дымы, отчего внутренности ее комнат и вовсе убрались синими туманами. Отроки мои! - с удовольствием воскликнул бы я перед сборищем юнцов, взыскующих философского знания в нашем университете, где я до последнего времени являлся ипатом философов. Отроки мои! Сколь много в этом Константинопольском дворце странных людей! Престарелых безумцев, зловещих шутов, профессиональных заговорщиков, заслуженных кастратов! Так сказал бы я, смеясь. Но Зоя, при этом следует отметить, будучи уже возрастом за шестьдесят, что-то такое сохранила в себе, глаза ли ее тому виной, это даже самый посредственный наемный мазила может учуять и, едва наметив лицо, широко разнести огромные черные очи, не трудиться более ни над чем, только не пожалеть сажи на эту черноту, да не убояться размахнуться кистью. Определенно что-то сохранилось в ней, нелюбимой и безнаследной пурпуроносной даме. В нашем сближении, я думаю, видится некая насмешка судьбы пусть. Мне думается, поводом послужила бессонница, а вот сказалась ли известная общность нашего положения - об этом мы ни разу ни намеком не обменялись. Трудно, впрочем, сказать, чувствовала ли Зоя эту общность, учитывая, что в последние свои годы они пребывала в некотором отдалении от окружающего. Глядя на нее, я все думал, сколь много нелепого и унизительного было в ее жизни. Столь много, что месть отдельным людям и событиям была бы уж, кажется, бесполезна и равноценна отмщению самой себе. Понимает ли она это? Или дремота ума спасла ее от неистребимой горечи? Или Мария заслонила собой всю прожитую жизнь? Видать и заслонила, того не ведая, птаха Божья. Не чуяла, какое гнездо растревожила, какие осы загудели в беспокойных покоях Зои, где печи и горны зияют огнем, где Зоя раскаляет и кипятит субстанции, смешивает вещества, лепит из них столбцы и опять же сжигает с чадом и дымами, смущающими обоняние. Не Зоя ли меня убеждала, будто весь храм Св.Георгия был построен благодаря тому, что строительство давало возможность Мономаху посещать свою любовницу Марию Авгирену, жившую неподалеку? Я нахожу эту мысль фанта-стичной, и не только потому, что сие открытие бросает нехристиан-скую тень на Божий храм. Однако отчего тогда храм Св.Георгия без конца перестраивается? Не оттого ли, что храм отождествился с любовью, закаменелой и расширяющей время от времени свой периметр из-за давящего на сердце чувства стыда? Не удивился бы, узнав, что старица ревновала Мономаха к храму. Что же касается слуха о том, что Птолл якобы снабжал императрицу маковым зельем, - в этом есть доля истины, но не более. Привел к ней индийского мага, как она сама меня попросила, и только. Это уж он ознакомил ее с опием. Но, в самом деле, не лучший ли для нее это был выход? Однако никакого опия мы еще не знали в те времена, когда ваш Константин Птолл, оглядевшись кругом себя в канцелярии, произвел переворот в письмоведении. Он завел особую утреннюю почту для Императора, с которой он на медном подносе отсылал деловую корреспонденцию. Вскоре он стал сопровождать оную корреспонденцию короткими заметками от себя, ни о чем, право, а так - как здоровье Императора? Заметки мои явно были читаны, в чем я каждый раз убеждался по возвращении подноса. В дальнейшем я даже стал снабжать мои отправления короткой изящной цитатой откуда-нибудь. И - в один прекрасный день - получил шутливый ответ. Отсюда и затеялась наша переписка, перешла на темы ученые и превратилась в полезное и поучительное времяпрепровождение. Потом он в один Божий день явился ко мне в канцелярию. С инспекцией будто, и навел на меня, неискушенного, изрядный, было, испуг. Но успокоил после нескольких минут притворной строгости, сам себе расхохотался и завел со мной беседу. Так годы и протекли первые. Мария его часто сопровождала, в гуляньях, в выездах, даже в боевых действиях. Впрочем, какие тогда, в ту пору луча и фолианта, были боевые действия. Русичи, правда, приплыли под Константинополь, но были отражены. День был больно погодистый, то солнце, то облаци, ветер пресильный дул, суда в гавани все блестели, так что и сеча с нашего пункта наблюдения носила праздничный характер. На холме над гаванью Царь раскинул шатер, там мы все и сосредоточились, порой вверх и вниз бегал посыльный, доставлял отчеты о событиях, а у нас на холме был стол, на нем обильно имелось легких закусок, походных, незатейливых, с позволения сказать, чтоб скоротать время, порывами ветра морского нас обдувало, снизу доносило стуки, звяки, а то и крики, солнце то бросится в глаза, то за облаком спрячется, Мария щурилась и ладошку прикладывала козырьком, чтобы разглядеть. Двое военных чинов ели яблоки, имея между собой военный совет и простертой рукой с обкусанным фруктом обводя позиции неприятеля. Внизу под нами, на берегу, сидело около сотни гоплитов, на всякий случай, так когда русичей стало прибивать к берегу, они не на шутку разошлись там, наскучались, напеклись на солнце. Видно было, как вервиями русичей с челнов опрокидывали. Царь тогда уже ушел, вместе с Марией, ибо было к тому времени все ясно, и на горизонте уже дождевые тучи росли к смене погоды, и ветер все крепчал, ну а мы досматривали. Особо там смотреть не на что было, да и не разобрать - скучились они больно. Сгрудились и все тыкали копьями - вверх-вниз. Флажки на копьях хлополи на ветру. Особенно хорошо у меня запечатлелась погода, как все были освещены прыгающим, разыгравшимся солнцем, какие краски были на всем дневные, воздухоносные, сколько фруктов было на столе, сколько неба было вокруг, и меня все возносило чувство не то большого будущего, не то торжественного настоящего. Это было летом, в июле, а на следующий год Мария Авгирена умерла.
1 2 3 4 5 6