Сидорова Юлия
Константинуум
ЮЛИЯ СИДОРОВА
КОНСТАНТИНУУМ
1. Благословенно уединение в святом монастыре! Когда я сижу у окна кельи и наслаждаюсь видом, открывающимся с горы, в моей душе воцаряется желанный покой. Уединение, созерцание и размышление о божественном творении - не это ли настоящая услада для духа, просветленного стремлением к знанию? Не об этом ли я мечтал все эти годы, когда вынужден был топтать башмаки о скользкие дворцовые полы, когда обречен был кружить коридорами придворной жизни? О, простодушное желание философа привить свой взгляд власть предержащим мира сего! Тщета - удел твой, философ, тщета и вечное наблюдение того, как неслухи твои действуют вопреки советам, терпят поражение и отрицают свои ошибки. В то время как здесь, в священной обители, на величавой горе, чей самый вид ясно говорит о совершенстве мирового замысла и несущественности человеческих мечтаний, - здесь философ может найти благодарных слушателей среди боголюбивых монахов. Так не является ли этот удел единственно желанным для того, кто ощущает в себе приверженность наукам? И тем не менее вся моя прошлая жизнь была - Константинополь, суета и смятение. Но теперь - конец этому. Константин и Константинополь - великий Царь и великий город отныне позади меня. Еще схватывают мою душу судороги скорби, но легче слезы, светлее в глазах, понятнее промысел Божий. Константин Мономах, великодушнейший из Ромейских царей, отличивший меня среди ученого люда, пал жертвой неизвестного заговорщика. Стрела поразила его, когда он отдыхал в одном из своих садов. Там был крохотный пруд - одна из его затейливых выдумок, - столь незаметный, что не раз гости проваливались в воду, потянувшись за ветвью с лакомым плодом. Сколько, помнится, радости до-ставляли Царю эти маленькие шутки! Так вот, в роковой день Царь вошел в пруд, чтобы искупаться, и в этот миг кто-то, притаившийся в кустах, выпустил в него стрелу. Смерть застигла Царя на вдохе, и потому тело его свободно плавало на поверхности - так мы его и нашли - в порозовевшей воде, в буйной зелени, среди птичьего пения! Живо, только дай волю памяти, возникает передо мной эта ужасная картина: легкий ветерок, колышащий травы, вода, тело с полузатонувшим лицом, пернатая стрела, торчащая наподобие маленькой мачты, стрекозы, срывающиеся с оперения стрелы... Как вылавливали, как волокли - не хочу и помнить. Двух недель не прошло, и я уже здесь, в монастыре, во исполнение нашего дорогого плана, составленного еще во дворце в более счастливые времена, когда, однако, мои друзья, да и я сам уже пришли к мысли, что чрезмерная близость к кузнице власти может повлечь за собой неожиданную немилость, опалу, а то и того хуже - расправу. Не лучше ли своевременно удалиться самим и принять постриг, дабы не смущали более душу разные светские посулы? И только мой долг, который был сильнее осторожности - быть при Царе, - удерживал меня до поры. До поры. Так написал я первую страницу своих воспоминаний. Константин Мономах, тезка мой из той, прошлой жизни, в которой и я был Константином, взошел на престол, когда мне было 24 года. Восемь лет прошло, как в воду кануло, и что у меня остается впереди? Мне 32 года, и я не знаю, куда глаза обратить. Когда праздновали восшествие на престол, я, помню, стоял в толпе, шею тянул: кто там едет, Константин ли, Зоя ли, Царица? Конных было много, народец поднапирал все выглядывали когда царский пурпур замаячит среди всадников и столько уж ошибок было всякому алое мерещилось и смеху и затычин и зряшных ликований было по сему поводу участившихся народных галлюцинаций однако когда и впрямь Царь своей персоной поехал на народ то возопили себя не помня будто и не напекло солнцем пока стояли... И я по этому поводу все задаюсь вопросом: есть ли чудеса на свете? И если есть, то не сей ли момент должен быть наилучшим образом устроен для совершения чудес, когда в сердце Византия скучивается народ, так что горячий воздух дрожит над народом, как натянутая тетива, и зрение расплывается, бредит алым, и в Него разряжается стрелами восторга! Так вот, я не раз обдумывал вопрос о происхождении чудес и о причинах их малого числа в наши дни, в отличие от героических времен христианства, когда, согласно источникам, чудесные явления происходили весьма часто и не раз помогали в жизни государства, будучи естественным ориентиром для политических деятелей. Я пришел к выводу, что должны существовать ситуации, способствующие чудесам, например, в местах большого скопления народа или войска, когда люди сдвинуты теснее обычного и накалены общим государственным переживанием, в результате чего создается ощутимый нагрев окружающей среды, который как бы красноречиво оповещает небеса о готовности узреть Божий перст. Следовательно, чем крепче христианское государство, тем вероятнее чудеса. В раздробленных и разлагающихся государствах, к каковым вскоре можно будет причислить и нашу, Ромейскую державу, чудеса маловероятны. Я бы кроме того сказал, что многое зависит и от точки зрения, ибо скептический зритель может не счесть чудом то, что таковым безусловно является. Следовательно, утомленные и изверившиеся граждане вполне способны отвернуться от очевидного чуда. Возвращаясь к моему воспоминанию, я утверждаю, что я, бывший Константин Птолл и нынешний брат Михаил, монах, пережил чудо в день, когда венчали Константина Мономаха. Ко-гда Царь проезжал мимо нас, луч солнца отразился от венца и попал мне прямо в глаза, ослепив меня! И что же, осознал ли я, скептик, сие происшествие как чудесное знамение? Никоим образом не осознал. Отстояв событие, отправился восвояси, и не помню, что делал остаток дня по своему малому праздному разумению. И лишь теперь, через годы, сижу и перебираю эти уцелевшие крохи, эти пыльные солнечные зайчики. О, несправедливость! Третьего дня Лихуд прислал письмо, в котором выражает заботу обо мне и моем здоровье и сетует о скоропостижности перемены, приведшей меня сюда, на Олимп. Дивится тому, как непостижимо совпал мой постриг с известными событиями, в результате которых сменилась царская власть. Намекает на вмешательство свыше и изъявляет радость по поводу того, что у нас еще имеют место божественные откровения в адрес таких достойных людей, как Михаил Птолл. Не успел я как следует отпировать над Лихудовым двусмыслием, как был удостоен визита Иоанна Ксифилина, который уже столь естественен в роли нашего монастырского главы и который глядит на меня долго и сочувственно, как на больного, и спрашивает, что я собираюсь делать в дальнейшем. Да уж не получил ли и ты, Иоанн, копию Лихудова письма?! Да уж не решили ли вы двое, что за Птоллом присмотр нужен, так как он находится в тяжелом состоянии?
1 2 3 4 5 6