в глазах у него был ужас, сменившийся тяжелой ненавистью.
Только оторвавшись от лица Валленберга, Максим Максимович понял, что его удивило: стены и даже дверь были обиты войлоком; койки – деревянные, шаткие; видимо, узник пытался разбить голову о стену, понял Исаев, несчастный парень...
– Здравствуйте, – сказал он по-русски.
Валленберг молча кивнул.
– Русский еще не выучили?
Валленберг непонимающе пожал плечами, внимательно вглядываясь в лицо Исаева; потом спросил по-немецки:
– Мы не могли с вами где-то встречаться?
Исаев ответил по-английски:
– Мы встречались... То ли в вашем берлинском посольстве, то ли на Вильгельмштрассе, в министерстве иностранных дел, у Вайцзеккера... И, пожалуйста, не говорите со мной о вашем деле, я не отвечу ни на один ваш вопрос и не дам ни единого совета: каждое наше слово записывается...
Валленберг усмехнулся:
– Я знаю... Мне подсаживали многих... Только они... Сначала я вообще ничего не понимал, теперь – знаю что к чему... Вы отказываетесь говорить со мною вообще? Или найдем какую-то нейтральную тему?
– Нейтральную тему найдем... По вашему усмотрению...
– Последние семь месяцев я сижу один... Начал беседовать с самим собою... Первый шаг в шизофрению...
– Отнюдь... Каждый человек постоянно говорит сам с собою... Неважно – про себя или вслух...
– Думаете, я еще не стал пациентом дома умалишенных?
– Я не психиатр, господин Валленберг...
– Вы не представились... Как мне к вам обращаться?
– Называйте меня сокамерник. Так будет лучше – в первую очередь для вас... «Мистер сокамерник» – прекрасное словосочетание...
Заметив книгу, лежавшую на койке Валленберга, удивился:
– А мне отказали в праве пользования библиотекой... Вы – счастливчик...
– Это Библия... Прекрасное издание, странный дар главного следователя, это ведь здесь запрещенная литература.
– Позвольте взглянуть?
– Конечно... Вы шотландец или англичанин? Исаев сухо ответил:
– Я сокамерник... Мы же уговорились... Ладно? Вам днем лежать разрешают?
– В последнее время – да... Раньше я стоял... Вы давно здесь?
Исаев взял Библию, лег на свою койку, начал листать страницы; сразу же обратил внимание на то, как кто-то отчеркивал на полях ногтем целые фрагменты.
В дверь забарабанили:
– Заключенный номер сорок, вам днем лежать запрещено!
Исаев, словно бы не поняв надзирателя, вопросительно посмотрел на Валленберга, по-прежнему стоявшего у «намордникового» окна; тот пожал плечами:
– Мне такое кричали первые полтора года... По-моему, требуют, чтобы вы поднялись...
– Вы же не знаете русского...
– Это не обязательно... Вам объяснят иначе...
– Лежать запрещено! – повторил надзиратель. – Ясно?! За нарушение режима отправим в карцер!
– Вас в карцер сажали? – поинтересовался Исаев. Валленберг ответил с усмешкой:
– Здесь в карцеры ставят, сокамерник... Это шкаф, повторяющий человеческое тело; на вторые сутки вы теряете сознание... Стакан воды и ломоть хлеба в день... Мой дядя так мечтал похудеть... Ограничивал себя в еде, два часа в день скакал на моем Пауле, невероятно сноровистый жеребец, плавал, двухчасовой массаж – ничего не помогало бедняге... Ему бы три дня карцера, прекрасная метода для похудания...
«Дурачок, – сострадающе подумал Исаев, – зачем ты даешь столько подробностей тем, кто тебя слушает? Жеребец Пауль – сладкая подробность, ее могут использовать через пару-тройку месяцев, когда ты забудешь о том, что сам назвал своего жеребца, тебя эти подробности могут ошеломить, – как узнали?! – тут-то тебя и начнут колоть вопросами...»
Исаев притулился к стене; как прекрасно, что обито войлоком, в спину не вползает могильный холод. Нежданный подарок, подумал он, странно, отчего мне не разрешено лежать? В моей камере это не возбранялось; видимо, игра уже началась – из меня делают жертву, подчеркивая блага, разрешенные Валленбергу. Ну-ну, пусть себе... Они играют, и мы поиграем...
Исаев снова начал листать страницы, обращая внимание на следы ногтя; я так гадал, вспомнил он, нет ничего надежнее, чем гадание на Библии, великая книга, каждая строка таит в себе многосмыслие...
– Ваши пометки? – спросил Исаев, кивнув на открытую наугад страницу.
– Мои легкие... Я отчеркивал мизинцем, другие, резкие, – генерала Власова, он неплохо понимал немецкий...
– Встречались?
– День в камере и три раза на очной ставке.
Исаев заметил глубокий, резкий ноготь в «Книге Пророка Иезекииля»: «Сын человеческий! Когда дом Израилев жил на земле своей, он осквернял ее поведением своим и делами своими... Я излил на них гнев Мой за кровь, которую они проливали на этой земле, и за то, что они оскверняли ее идолами своими... И Я рассеял их по народам, и они развеяны по землям; Я судил их по путям их и по делам их... И пришли они к народам, куда пошли, и обесславили святое имя Мое, потому что о них говорят: „они – народ Господа и вышли из земли Его...“ И пожалел Я святое имя Мое, которое обесславил дом Израилев у народов, куда пришел...»
Резкое отчеркивание Власова обрывалось именно здесь; следом шел аккуратный, едва заметный мизинец; Исаев невольно посмотрел на руки, бессильно висевшие вдоль тела Валленберга: длинные, тонкие пальцы, синеватые ногти, как у всех страдающих малокровием, достаточно ровно подстриженные (неужели ему дают ножницы? Нет, наверное, обкусывает, как и я, только у него это получается лучше; впрочем, понятно: он сидит уж не первый год, опыт – дело наживное, научусь и я, если не шлепнут в ближайшие недели).
Валленберг подчеркнул те абзацы, которые шли всего через несколько строк после того, что яростно вмял Власов: «Когда явлю на вас святость Мою... возьму вас из народов, и соберу вас из всех стран, и приведу вас в землю вашу... и окроплю вас чистою водою – и вы очиститесь от всех скверн ваших, и ото всех идолов ваших очищу вас... И будете жить на земле, котору Я дал отцам вашим, и будете Моим народом, и Я буду вашим Богом».
Исаев начал листать дальше, ощущая неведомую ему ранее радость от чтения этой рваной, но при этом литой, единой прозы.
И снова резкое отчеркивание Власова из «Левита»: «Не делайте себе кумиров и изваяний, и столбов не ставьте у себя, и камней с изображениями не кладите в земле вашей, чтобы кланяться перед ними; ибо Я Господь, Бог ваш... Если вы будете поступать по уставам Моим... Я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастания свои... Если же не послушаете Меня... вас рассею между народами, и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста и города разрушены... Оставшимся из вас пошлю в сердца робость в земле врагов их, и шум колеблющегося листа погонит их... и падут, когда никто не преследует... И не будет у вас силы противостоять врагам вашим... И погибнете между народами и пожрет вас земля врагов ваших».
Как бы в пику ногтю Власова – мизинец Валленберга:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Только оторвавшись от лица Валленберга, Максим Максимович понял, что его удивило: стены и даже дверь были обиты войлоком; койки – деревянные, шаткие; видимо, узник пытался разбить голову о стену, понял Исаев, несчастный парень...
– Здравствуйте, – сказал он по-русски.
Валленберг молча кивнул.
– Русский еще не выучили?
Валленберг непонимающе пожал плечами, внимательно вглядываясь в лицо Исаева; потом спросил по-немецки:
– Мы не могли с вами где-то встречаться?
Исаев ответил по-английски:
– Мы встречались... То ли в вашем берлинском посольстве, то ли на Вильгельмштрассе, в министерстве иностранных дел, у Вайцзеккера... И, пожалуйста, не говорите со мной о вашем деле, я не отвечу ни на один ваш вопрос и не дам ни единого совета: каждое наше слово записывается...
Валленберг усмехнулся:
– Я знаю... Мне подсаживали многих... Только они... Сначала я вообще ничего не понимал, теперь – знаю что к чему... Вы отказываетесь говорить со мною вообще? Или найдем какую-то нейтральную тему?
– Нейтральную тему найдем... По вашему усмотрению...
– Последние семь месяцев я сижу один... Начал беседовать с самим собою... Первый шаг в шизофрению...
– Отнюдь... Каждый человек постоянно говорит сам с собою... Неважно – про себя или вслух...
– Думаете, я еще не стал пациентом дома умалишенных?
– Я не психиатр, господин Валленберг...
– Вы не представились... Как мне к вам обращаться?
– Называйте меня сокамерник. Так будет лучше – в первую очередь для вас... «Мистер сокамерник» – прекрасное словосочетание...
Заметив книгу, лежавшую на койке Валленберга, удивился:
– А мне отказали в праве пользования библиотекой... Вы – счастливчик...
– Это Библия... Прекрасное издание, странный дар главного следователя, это ведь здесь запрещенная литература.
– Позвольте взглянуть?
– Конечно... Вы шотландец или англичанин? Исаев сухо ответил:
– Я сокамерник... Мы же уговорились... Ладно? Вам днем лежать разрешают?
– В последнее время – да... Раньше я стоял... Вы давно здесь?
Исаев взял Библию, лег на свою койку, начал листать страницы; сразу же обратил внимание на то, как кто-то отчеркивал на полях ногтем целые фрагменты.
В дверь забарабанили:
– Заключенный номер сорок, вам днем лежать запрещено!
Исаев, словно бы не поняв надзирателя, вопросительно посмотрел на Валленберга, по-прежнему стоявшего у «намордникового» окна; тот пожал плечами:
– Мне такое кричали первые полтора года... По-моему, требуют, чтобы вы поднялись...
– Вы же не знаете русского...
– Это не обязательно... Вам объяснят иначе...
– Лежать запрещено! – повторил надзиратель. – Ясно?! За нарушение режима отправим в карцер!
– Вас в карцер сажали? – поинтересовался Исаев. Валленберг ответил с усмешкой:
– Здесь в карцеры ставят, сокамерник... Это шкаф, повторяющий человеческое тело; на вторые сутки вы теряете сознание... Стакан воды и ломоть хлеба в день... Мой дядя так мечтал похудеть... Ограничивал себя в еде, два часа в день скакал на моем Пауле, невероятно сноровистый жеребец, плавал, двухчасовой массаж – ничего не помогало бедняге... Ему бы три дня карцера, прекрасная метода для похудания...
«Дурачок, – сострадающе подумал Исаев, – зачем ты даешь столько подробностей тем, кто тебя слушает? Жеребец Пауль – сладкая подробность, ее могут использовать через пару-тройку месяцев, когда ты забудешь о том, что сам назвал своего жеребца, тебя эти подробности могут ошеломить, – как узнали?! – тут-то тебя и начнут колоть вопросами...»
Исаев притулился к стене; как прекрасно, что обито войлоком, в спину не вползает могильный холод. Нежданный подарок, подумал он, странно, отчего мне не разрешено лежать? В моей камере это не возбранялось; видимо, игра уже началась – из меня делают жертву, подчеркивая блага, разрешенные Валленбергу. Ну-ну, пусть себе... Они играют, и мы поиграем...
Исаев снова начал листать страницы, обращая внимание на следы ногтя; я так гадал, вспомнил он, нет ничего надежнее, чем гадание на Библии, великая книга, каждая строка таит в себе многосмыслие...
– Ваши пометки? – спросил Исаев, кивнув на открытую наугад страницу.
– Мои легкие... Я отчеркивал мизинцем, другие, резкие, – генерала Власова, он неплохо понимал немецкий...
– Встречались?
– День в камере и три раза на очной ставке.
Исаев заметил глубокий, резкий ноготь в «Книге Пророка Иезекииля»: «Сын человеческий! Когда дом Израилев жил на земле своей, он осквернял ее поведением своим и делами своими... Я излил на них гнев Мой за кровь, которую они проливали на этой земле, и за то, что они оскверняли ее идолами своими... И Я рассеял их по народам, и они развеяны по землям; Я судил их по путям их и по делам их... И пришли они к народам, куда пошли, и обесславили святое имя Мое, потому что о них говорят: „они – народ Господа и вышли из земли Его...“ И пожалел Я святое имя Мое, которое обесславил дом Израилев у народов, куда пришел...»
Резкое отчеркивание Власова обрывалось именно здесь; следом шел аккуратный, едва заметный мизинец; Исаев невольно посмотрел на руки, бессильно висевшие вдоль тела Валленберга: длинные, тонкие пальцы, синеватые ногти, как у всех страдающих малокровием, достаточно ровно подстриженные (неужели ему дают ножницы? Нет, наверное, обкусывает, как и я, только у него это получается лучше; впрочем, понятно: он сидит уж не первый год, опыт – дело наживное, научусь и я, если не шлепнут в ближайшие недели).
Валленберг подчеркнул те абзацы, которые шли всего через несколько строк после того, что яростно вмял Власов: «Когда явлю на вас святость Мою... возьму вас из народов, и соберу вас из всех стран, и приведу вас в землю вашу... и окроплю вас чистою водою – и вы очиститесь от всех скверн ваших, и ото всех идолов ваших очищу вас... И будете жить на земле, котору Я дал отцам вашим, и будете Моим народом, и Я буду вашим Богом».
Исаев начал листать дальше, ощущая неведомую ему ранее радость от чтения этой рваной, но при этом литой, единой прозы.
И снова резкое отчеркивание Власова из «Левита»: «Не делайте себе кумиров и изваяний, и столбов не ставьте у себя, и камней с изображениями не кладите в земле вашей, чтобы кланяться перед ними; ибо Я Господь, Бог ваш... Если вы будете поступать по уставам Моим... Я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастания свои... Если же не послушаете Меня... вас рассею между народами, и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста и города разрушены... Оставшимся из вас пошлю в сердца робость в земле врагов их, и шум колеблющегося листа погонит их... и падут, когда никто не преследует... И не будет у вас силы противостоять врагам вашим... И погибнете между народами и пожрет вас земля врагов ваших».
Как бы в пику ногтю Власова – мизинец Валленберга:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66