если только мужчина хоть один раз испугается - он перестанет быть мужчиной.
В Памплоне Мэри была рядом с Папой, только если это было ему нужно. Он не говорил, когда это было нужно, - она это умела чувствовать, потому что любила его, преклонялась перед ним и обладала редкостным даром высокого уважения к своей м и с с и и - быть женой художника.
Только филистер или старый ханжа может упрекнуть меня за то, что мне видится именно идеал такой жены; впрочем, идеал однозначен, но мера приближения к нему - разностна...
В половине шестого, закончив обед на Ирати, Старик возвращался в Памплону, или уходил из "Каса Марсельяно", или прощался с Хуанито Кинтана, которого он вывел в "Фиесте" под именем "сеньор Мантойа" и который тогда еще, в начале двадцатых, свел молодого Хэма с миром матадоров и остался другом Старика, когда тот вернулся спустя тридцать лет всемирно известным писателем и в их отношениях ничто не изменилось: только выскочки от искусства забывают тех, с кем они начинали и кто помогал им на старте.
Он приходил на Пласа де Торос загодя и любовался тем, как на трибунах "соль" веселые и шумные группы "риау-риау" в белых, зеленых, красных и оранжевых рубашках - разноцветье, складывающееся в ощущение праздника, - пели свои песни: одна кончится, сразу начинается следующая, и кажется даже, что она еще не кончилась, это вроде волны, которая догоняет другую и бьет ее внахлест, и целый час перед началом корриды Пласа раскачивается, веселится, пьет, танцует на месте, но танцует так, что импульс чужого движения передается тебе, и ты тоже хочешь подняться, вроде этих "риау-риау", и защелкать пальцами, подняв над головой руки, и выделывать ногами сложные выверты, и быть в одном ритме с тысячами людей, которые не смотрят друг на друга, но д е л а ю т одинаково - это как Панчо Вилья, когда не ждут приказа, но каждый знает свою боль и надежду, и поэтому рождается всеобщая слаженность, один цвет, единая устремленность.
В рассказе "Удар рога" Хемингуэй, описывая пансионат в Мадриде, где он жил в первые свои приезды в Испанию, выводит образ тореро, который и с п у г а л с я. (Это лейтмотив его творчества: "человек и преодоление страха", ибо Человек - лишь тот, который смог преодолеть страх.)
Мы с Дунечкой спросили портье в нашем отеле, оставлены ли нам билеты на сегодняшнюю корриду, на выступление "звезды" Пако Камино, брата которого в прошлом году убил бык на корриде в Барселоне, а самого его сильно ранил, и на Пакирри, который женился на дочери Ордоньеса, внучке Ниньо де ля Пальма, и на Диего Пуэрта, который славится умением быть мудрым, ибо он, как и большинство матадоров, пришел на корриду с крестьянского поля.
- О, сеньор Семеноф, - ответил портье, тяжко вздохнув, - на сегодняшнюю корриду можно попасть, лишь обратившись к услугам черного рынка.
- Где он находится?
- На Пласадель Кастильо, - шепотом ответил портье, ибо он как все испанцы, обожает игру в опасность: я потом убедился, что в Памплоне каждый полицейский покажет вам путь на черный рынок Пласа де Торос, не понижая при этом голоса и не оглядываясь по сторонам.
- А лично вы не можете помочь мне?
Портье легким взмахом холеной руки взял листок бумаги и написал на нем цифру: "1500 песет", что в переводе на проклятую "свободно конвертируемую валюту" означает 30 долларов. (Четвертая часть месячного заработка рабочего средней квалификации.)
- Спасибо, - сказал я, переглянувшись с Дунечкой, - мы с дочерью обдумаем это предложение.
И мы пошли на черный рынок и выяснили, что портье был честным человеком: действительно, билет на сегодняшнюю корриду стоил 1300 песет. Что касается 200 лишних, то здесь вступает в силу закон риска, оплата посредника - портье положит в свой карман не более 150 песет от двух билетов, а это по правилам здешним, естественно, правилам.
Словом, без помощи нашего доброго друга скульптора Сангине мы бы на корриду не попали, но он - самый популярный ваятель Испании, друг всех матадоров, а Испания чтит популярных людей.
И вот здесь, на Пласа де Торос, когда началась коррида, и когда после грома оваций Пако Камино начал первый бой, и бык у него был красным и не очень большим, всего 458 килограммов, я увидел воочию, что такое страх.
(Я испытал страх за день перед этим, когда повел Дунечку на первую корриду: многие северяне уходят после начала боя; правда, и каталонцы с презрением отзываются о корриде, считая ее изобретением "ленивых и кровожадных андалузцев". Однако когда Пуэрта славно поработал с быком перед тем, как выехал пикадор - этот, увы, необходимый "бюрократ корриды", и потом провел прекрасное, рискованное ките, отвлекая на себя разъяренного быка после того, как пикадор "пустил ему первую кровь", я взглянул на дочь и понял, что страхи мои были пустыми: лицо ее казалось замеревшим, собранным, отрешенным - точно таким, когда она стоит у мольберта и пишет свою картину.)
Пако Камино пропустил мимо себя быка, взмахивая капотэ осторожно, придерживая его возле колен, чтобы рога быка шли низко - он словно бы хотел заставить "торо" бодать желтый песок арены, укрытый на какое-то мгновение розовым капотэ. Это сразу же не понравилось зрителям, ибо "два условия требуются для того, чтобы страна увлекалась боем быков: во-первых, быки должны быть выращены в этой стране, и, во-вторых, народ ее должен интересоваться смертью. Англичане и французы живут для жизни". Лучше, чем Старик, не скажешь - незачем и пытаться.
Пако Камино держал быка в десяти сантиметрах от себя, а то и больше, и движения его отличались скованной суетливостью, и на трибунах стали кричать и свистеть, а когда бык поддел рогом капотэ, вырвал его из рук Пако Камино и погнал матадора по арене, Пако вознесся над барьером и перевалился через него, как настоящий "афисионадо", который хочет быть матадором, боится им стать и все-таки прет на рожон, расплачиваясь за это ранением или жизнью, и если "афисионадо" за такой прыжок аплодируют, то Камино освистали дружно и с такой яростью, что казалось, на Пласа де Торос запустили двигатели три реактивных истребителя.
Камино плохо вел себя на арене, и мне было больно смотреть на Дунечку, которая только-только познакомилась с ним в баре отеля "Джолди", где Старик обычно кончал вечер, разговаривая с матадорами перед тем, как уйти на ужин в "Лас Пачолас". (Беседовать в "Джолди" надо уметь: бар - комната сорока метров - от силы, а народа там не менее двухсот человек, и все при этом кричат, жестикулируют, и поэтому бесперерывно толкают тебя локтями. Если не жестикулировать, как все, собирающиеся здесь, тебе набьют синяки, но стоит начать жестикулировать так, как это делают испанцы, сразу же наступит некая гармония, и локти соседей будут проходить мимо твоих локтей, и никто не станет пересчитывать тебе ребра - лишнее подтверждение тому, что в чужой монастырь нет смысла соваться со своим уставом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
В Памплоне Мэри была рядом с Папой, только если это было ему нужно. Он не говорил, когда это было нужно, - она это умела чувствовать, потому что любила его, преклонялась перед ним и обладала редкостным даром высокого уважения к своей м и с с и и - быть женой художника.
Только филистер или старый ханжа может упрекнуть меня за то, что мне видится именно идеал такой жены; впрочем, идеал однозначен, но мера приближения к нему - разностна...
В половине шестого, закончив обед на Ирати, Старик возвращался в Памплону, или уходил из "Каса Марсельяно", или прощался с Хуанито Кинтана, которого он вывел в "Фиесте" под именем "сеньор Мантойа" и который тогда еще, в начале двадцатых, свел молодого Хэма с миром матадоров и остался другом Старика, когда тот вернулся спустя тридцать лет всемирно известным писателем и в их отношениях ничто не изменилось: только выскочки от искусства забывают тех, с кем они начинали и кто помогал им на старте.
Он приходил на Пласа де Торос загодя и любовался тем, как на трибунах "соль" веселые и шумные группы "риау-риау" в белых, зеленых, красных и оранжевых рубашках - разноцветье, складывающееся в ощущение праздника, - пели свои песни: одна кончится, сразу начинается следующая, и кажется даже, что она еще не кончилась, это вроде волны, которая догоняет другую и бьет ее внахлест, и целый час перед началом корриды Пласа раскачивается, веселится, пьет, танцует на месте, но танцует так, что импульс чужого движения передается тебе, и ты тоже хочешь подняться, вроде этих "риау-риау", и защелкать пальцами, подняв над головой руки, и выделывать ногами сложные выверты, и быть в одном ритме с тысячами людей, которые не смотрят друг на друга, но д е л а ю т одинаково - это как Панчо Вилья, когда не ждут приказа, но каждый знает свою боль и надежду, и поэтому рождается всеобщая слаженность, один цвет, единая устремленность.
В рассказе "Удар рога" Хемингуэй, описывая пансионат в Мадриде, где он жил в первые свои приезды в Испанию, выводит образ тореро, который и с п у г а л с я. (Это лейтмотив его творчества: "человек и преодоление страха", ибо Человек - лишь тот, который смог преодолеть страх.)
Мы с Дунечкой спросили портье в нашем отеле, оставлены ли нам билеты на сегодняшнюю корриду, на выступление "звезды" Пако Камино, брата которого в прошлом году убил бык на корриде в Барселоне, а самого его сильно ранил, и на Пакирри, который женился на дочери Ордоньеса, внучке Ниньо де ля Пальма, и на Диего Пуэрта, который славится умением быть мудрым, ибо он, как и большинство матадоров, пришел на корриду с крестьянского поля.
- О, сеньор Семеноф, - ответил портье, тяжко вздохнув, - на сегодняшнюю корриду можно попасть, лишь обратившись к услугам черного рынка.
- Где он находится?
- На Пласадель Кастильо, - шепотом ответил портье, ибо он как все испанцы, обожает игру в опасность: я потом убедился, что в Памплоне каждый полицейский покажет вам путь на черный рынок Пласа де Торос, не понижая при этом голоса и не оглядываясь по сторонам.
- А лично вы не можете помочь мне?
Портье легким взмахом холеной руки взял листок бумаги и написал на нем цифру: "1500 песет", что в переводе на проклятую "свободно конвертируемую валюту" означает 30 долларов. (Четвертая часть месячного заработка рабочего средней квалификации.)
- Спасибо, - сказал я, переглянувшись с Дунечкой, - мы с дочерью обдумаем это предложение.
И мы пошли на черный рынок и выяснили, что портье был честным человеком: действительно, билет на сегодняшнюю корриду стоил 1300 песет. Что касается 200 лишних, то здесь вступает в силу закон риска, оплата посредника - портье положит в свой карман не более 150 песет от двух билетов, а это по правилам здешним, естественно, правилам.
Словом, без помощи нашего доброго друга скульптора Сангине мы бы на корриду не попали, но он - самый популярный ваятель Испании, друг всех матадоров, а Испания чтит популярных людей.
И вот здесь, на Пласа де Торос, когда началась коррида, и когда после грома оваций Пако Камино начал первый бой, и бык у него был красным и не очень большим, всего 458 килограммов, я увидел воочию, что такое страх.
(Я испытал страх за день перед этим, когда повел Дунечку на первую корриду: многие северяне уходят после начала боя; правда, и каталонцы с презрением отзываются о корриде, считая ее изобретением "ленивых и кровожадных андалузцев". Однако когда Пуэрта славно поработал с быком перед тем, как выехал пикадор - этот, увы, необходимый "бюрократ корриды", и потом провел прекрасное, рискованное ките, отвлекая на себя разъяренного быка после того, как пикадор "пустил ему первую кровь", я взглянул на дочь и понял, что страхи мои были пустыми: лицо ее казалось замеревшим, собранным, отрешенным - точно таким, когда она стоит у мольберта и пишет свою картину.)
Пако Камино пропустил мимо себя быка, взмахивая капотэ осторожно, придерживая его возле колен, чтобы рога быка шли низко - он словно бы хотел заставить "торо" бодать желтый песок арены, укрытый на какое-то мгновение розовым капотэ. Это сразу же не понравилось зрителям, ибо "два условия требуются для того, чтобы страна увлекалась боем быков: во-первых, быки должны быть выращены в этой стране, и, во-вторых, народ ее должен интересоваться смертью. Англичане и французы живут для жизни". Лучше, чем Старик, не скажешь - незачем и пытаться.
Пако Камино держал быка в десяти сантиметрах от себя, а то и больше, и движения его отличались скованной суетливостью, и на трибунах стали кричать и свистеть, а когда бык поддел рогом капотэ, вырвал его из рук Пако Камино и погнал матадора по арене, Пако вознесся над барьером и перевалился через него, как настоящий "афисионадо", который хочет быть матадором, боится им стать и все-таки прет на рожон, расплачиваясь за это ранением или жизнью, и если "афисионадо" за такой прыжок аплодируют, то Камино освистали дружно и с такой яростью, что казалось, на Пласа де Торос запустили двигатели три реактивных истребителя.
Камино плохо вел себя на арене, и мне было больно смотреть на Дунечку, которая только-только познакомилась с ним в баре отеля "Джолди", где Старик обычно кончал вечер, разговаривая с матадорами перед тем, как уйти на ужин в "Лас Пачолас". (Беседовать в "Джолди" надо уметь: бар - комната сорока метров - от силы, а народа там не менее двухсот человек, и все при этом кричат, жестикулируют, и поэтому бесперерывно толкают тебя локтями. Если не жестикулировать, как все, собирающиеся здесь, тебе набьют синяки, но стоит начать жестикулировать так, как это делают испанцы, сразу же наступит некая гармония, и локти соседей будут проходить мимо твоих локтей, и никто не станет пересчитывать тебе ребра - лишнее подтверждение тому, что в чужой монастырь нет смысла соваться со своим уставом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39