— Я повременю, — сказал Володя и ушел вместе с командиром.
Богачев, Аветисян и Брок остались. Они разделись и только тогда почувствовали, как здесь холодно. Понизу дул сквозняк, и Богачев, как гусь, поджимал пальцы и переваливался с ноги на ногу. Аветисян открыл кран и набрал кипятку в три больших таза. Потом он попробовал долить их холодной водой, но холодной воды до сих пор не было. Где-то рядом работал мотор на плохом топливе, и поэтому через пять минут три товарища стали грязно-серого цвета.
— Скоро будет холодная вода? — сухо осведомился Брок.
— Сейчас, сейчас, — пообещал Аветисян и куда-то ушел.
— Веселая у нас получается баня, — сказал Брок и стал бить себя по спине, чтобы согреться.
Они скакали на месте и били себя по спине и по плечам, чтобы согреться, но им становилось все холоднее, а в довершение ко всему вошел неизвестный дядька в ватнике и закричал:
— Разрешение от Дим Димыча есть?
— Нету.
— А ну, вон отсюда!
— Да что ты, дядя? — взмолился Богачев. — Мы же как негры теперь, дай хоть отмыться.
— Разрешения у вас нету — не могу!
— Потом принесем.
— А почем я знаю, кто вы такие? Электростанция — объект, а не шутки, а вы тут голые бегаете. Одевайтесь, не то за милицией пойду.
В этот критический момент вошел Аветисян.
— Ой, миленький, — застонал он, — а я тебя по всему подвалу ищу, давай холодной воды скорее!
— А разрешение от Дим Димыча есть?
— Есть, есть, — закивал головой Аветисян и вытащил из портфеля, в котором держал белье, два рубля.
Человек в ватнике спрятал деньги и отошел к стене. Там он нажал какую-то кнопку, и сразу же пошла холодная вода.
— Сейчас веников принесу, — сказал он и вышел.
Мылись в молчании, проклиная Аветисяна. Было по-прежнему холодно, а вода отдавала мазутом.
Вернувшись к себе, они сказали Володе Пьянкову:
— Слушай, это не баня, а сказка. Иди, пока не поздно, там и веники есть.
— Давайте, давайте, — сказал Пьянков, — осторожнее на поворотах, здесь пришибленных в детстве нет.
5
Уже около самолета экипаж Струмилина догнал запыхавшийся диспетчер. Он отозвал в сторону Володю и попросил его:
— Отдай на Диксоне Галочке с радиостанции, — и передал две рыбины.
— Нельмы?
— Да.
— На строганинку?
— Да.
— Не возьму.
— Почему?
— Испортятся. Нам еще до Диксона ходить и ходить.
— Да нет же. Сейчас вам приказ передадут: взять на Тикси науку и переходить в Диксон.
— Командир! — крикнул Володя радостно. — На науку нас переводят!
Богачев запрыгал на одной ноге, как мальчишка. Диспетчер засмеялся. Богачев покраснел и стал делать вид, что прыгал он не от радости, а потому, что в унту попал камешек.
Струмилин и Аветисян переглянулись, и Брок увидел в глазах командира ту нежность, которую он уже не раз замечал, когда командир смотрел на Павла.
— Какие будут ЦУ? — спросил Володя диспетчера, забрасывая рыбины в самолет.
— Главное ЦУ — не расплавьте мой подарок, рыбка хорошо заморожена, упаси бог, потечет!
— Я положу в хвост.
— Спасибо.
— Он сейчас нам ОВЦУ даст, — предположил Брок, — все диспетчеры очень любят давать не просто ЦУ, но обязательно ОВЦУ.
Богачев, слушая этот разговор, спросил у Аветисяна:
— Геворк Аркадьевич, они сейчас по-датски изъясняются или как?
— По-советски, — ответил Аветисян. — ЦУ — значит «ценные указания», а ОВЦУ — «особой важности ценные указания». В толковом словаре у Даля таких слов нет, но они экономны и выразительны, в этом спору нет. Они — памятники эпохи.
— Есть спор, — возразил Богачев, — так испортили язык! Я вообще скоро из протеста на славянский перейду. Чтобы поломать эти памятники эпохи.
— Что же тогда делать нам? — поинтересовался Аветисян. — И вообще не националист ли вы, Паша?
— Вы заведете себе переводчика, — сказал Богачев, — или я выучу армянский.
— Последнее меня устраивает, а то с переводчиком себя чувствуешь иностранным туристом.
Когда поднялись в воздух и легли курсом на Тикси, Брок принял радиограмму с предписанием зайти в Тикси и забрать экспедицию.
— Правду говорил рыбак-то, — сказал Богачев, — теперь полетаем по-настоящему.
Самолет шел над тундрой. Солнце катилось по снегу огромным белым диском.
Заструги ломались скифскими луками. Снег сливался на горизонте с таким же синим небом, и от этого казалось, что далеко впереди океан.
Брок передал Струмилину радиограмму из Чокурдаха. На бланке он записал направление и силу ветра, температуру воздуха и прогноз. Струмилин бегло просмотрел радиограмму и передал ее Богачеву.
— Сегодня будете сажать машину, — сказал Струмилин.
— Есть.
— Ветер только сильный.
— Ерунда, — сказал Пашка, — я ее усажу, как ребенка.
Струмилин вздрогнул и быстро взглянул на своего второго пилота. Павел поправлял палочку автопилота, выправляя курс. Курносый нос, обгоревший на холодном солнце, шелушился.
«Он совсем не похож на отца, — подумал Струмилин, — а сейчас сказал точную фразу Леваковского. Откуда в нем это? Ведь он не мог знать отца: тот погиб, когда ему было три года…»
— Откуда вы знаете эти слова?
— Какие?
— Ну вот эти — «усажу, как ребенка».
— А… Сыромятников мне говорил, что это любимые слова отца.
— Верно.
— Мне очень нравятся эти слова.
— Мне тоже. Слушайте, Паша, извините за нескромный вопрос, а почему у вас другая фамилия?
— Это мать. Она отдала меня в детдом, когда все случилось. Потом вышла замуж и уехала во Владивосток. А когда меня направили в ремесленное училище, она сказала, что мои метрики пропали и что фамилия моя Богачев. Это фамилия ее отца, а он жил в Минске, а там все записи в загсе пропали в войну, и никто не мог проверить. А уж после того как моего отца реабилитировали и ей вернули его Золотую Звезду, она мне все написала.
— А почему вы сейчас не возьмете свою настоящую фамилию?
Богачев долго молчал, а потом ответил:
— Это для меня — как в партию вступить. Думаю, еще рано. Я — Богачев, а Леваковским мне надо стать.
В Чокурдахе дул сильный боковой ветер.
— Ну как? — спросил Струмилин. — Будете сажать?
— Если разрешите — конечно!
— Разрешаю.
Володя Пьянков занял свое место: на маленьком откидном стульчике между Струмилиным и Богачевым. Он привычно глянул на показатели приборов и сложил руки на коленях, готовый выполнить любой приказ пилота точно и незамедлительно.
Богачев мастерски и легко выполнил «коробочку», а потом повел самолет на снижение. Струмилин не смотрел в сторону Богачева. Он смотрел прямо перед собой и видел ровное снежное поле метрах в ста слева от самолета.
«Слишком большое упреждение берет парень, — думал он, доставая из кармана папиросы, — упадем в торосы, ноги поломаем…»
— Шасси! — скомандовал Богачев.
На щитке загорелся зеленый свет: шасси выпущены.
— Семьдесят метров, — начал отсчитывать высоту Пьянков, — семьдесят метров, шестьдесят метров, пятьдесят метров, сорок метров…
Самолет чуть подкинуло и понесло вперед стремительнее, чем секунду тому назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37