Барсукевич задумался. На днях, говоря императору, что расстрелять Ульянова было бы небезопасно, он кривил душой. Революция в стране была в самом разгаре. Только что Семеновский гвардейский полк жестоко расправился с восставшими в Москве рабочими. Заключенных расстреливали прямо в камерах, о пытках говорили почти в открытую.
— Позовите Кавказца, капитан, — сказал наконец генерал. — Посмотрим, что он нам принес.
Коба вошел, униженно раскланиваясь и бормоча себе под нос какие-то приветствия.
— Судя по вашему угодливенькому видку, товарищ Коба, Ульянова вы не убили? — презрительно сказал генерал.
— Еще нет, ваше превосходительство.
— А пытались?
— Еще нет, ваше превосходительство. Я был вчера очень занят, — ответил Коба.
И, опасаясь, что генерал сейчас же заинтересуется, чем он был занят (а занят он был тем, что сидел в «Корнере» с Бенито Мусолини и Григорием Распутиным), Коба незамедлительно сообщил:
— Ваше превосходительство, я раскрыл злодейский заговор против его императорского величества.
— Да ну! — недоверчиво воскликнул Барсукевич.
— Ей богу! — поклялся Коба и поведал господам офицерам обо всем, что услышал накануне в «Корнере».
— Хорошо поработали, Кавказец, — признал генерал. — Так хорошо поработали, что я даже думаю, не повысить ли вам ставку! Ладно, идите — задание у вас прежнее. Жду вас завтра в это же время.
— Не думаю, капитан, что от этого подонка будет много толку, — сказал Барсукевич, сразу после того как довольный Коба закрыл за собой дверь. — Поэтому потрудитесь довести до каждого жандарма приказ о том, что разыскивается Владимир Ильич Ульянов, называющий себя также Николаем Лениным или полковником Бздилевичем. При обнаружении этого человека где бы то ни было, его следует немедленно арестовать и доставить сюда живым или, в крайнем случае, мертвым.
* * *
Многочисленные исторические летописи уверяют нас, что полковник Бздилевич уважал Распутина безмерно и величал его не иначе как отцом Григорием. Эти же документы предполагают (а порой и утверждают!), что причиной сего явного царского расположения являлись Гришкины лекарские способности, позволявшие поддерживать драгоценное здоровье царевича Алексея. На самом же деле полковник Бздилевич отлично понимал, что если «отец Григорий» и мог кого и чем вылечить, так разве что простуженного спиртом. Впрочем, все это не слишком волновало доблестного полковника. Важно, что Гришка нравился императрице, любил портвейн и был добрым партнером в мудрой шашечной игре. Чего же боле?
В два часа пополудни, расправившись со всеми «служебными» делами, узурпатор удалился в свою оружейную, где предался любимому времяпрепровождению: созерцанию своей — богатейшей в Европе — коллекции стаканов.
Коллекция та едва умещалась в стенном гарнитуре из восьми секций. Эти сорок полок радовали глаз полковника Бздилевича, как библиотечные залы ласкают взор почтенного книголюба. Здесь в тесном соседстве уживались «граненые собратья» из разных эпох и земель: сверкали и переливались на свету богемские и ирландские презенты, медленно рассыхались вырезанные из бамбука заморские пришельцы, мутнели граненые стекляшки, похищенные в российских придорожных трактирах.
Книголюбы обычно пользуются очками, чтобы лучше ориентироваться в дебрях накопленной веками человеческой премудрости. Полковник Бздилевич в оптике не нуждался. Он и без очков прекрасно ориентировался в своей коллекции и помнил, на каких полках стояли особо ценные экспонаты.
Сколько тихих и счастливых часов провел последний русский император возле этих полок! Сколько усердия и таланта вложил он в создание столь блестящей коллекции! Добавим, что он не ограничивался одним созерцанием, но постоянно пользовался своими любимыми экспонатами.
Увы! Сие уникальное собрание было разбито и разворовано после знаменитого взятия Зимнего дворца. Как много ценного безвозвратно уносят от нас революции! Как дорого обходится человечеству социальный прогресс!
В тот день полковнику не удалось в одиночестве насладиться своим любимым детищем. Он только успел снять с полки два высоких красивых стакана, подаренных ему недавно черногорским королем, как в оружейную без стука вломился Распутин.
— Проходи, папаша! — дружественно сказал Бздилевич.
— Винца выпьем, в шашки сыгранем!
Они наполнили черногорские стаканы португальским портвейном и уселись за доску.
Император выиграл первую партию. Торжествуя, он пробил Гришке щелбан, и они вновь расставили шашки в начальную позицию. Едва начали вторую, Распутин перешел к делу.
— Узнал я тут, государь, что царица тебе неверна.
— Не может быть! — воскликнул Бздилевич, хотя отлично понимал, что может.
— Оно, конечно, от бабы не убудет, — продолжал Гришка, не обращая внимания на реплику узурпатора, — но все же нехорошо. Как-никак, царственная особь!
— Да что ты мелешь, папаша! — воскликнул полковник.
— Богом клянусь тебе, Колюнчик, что это святая правда!
— сказал Распутин, кося глазами пуще обычного. — И ты своими глазами это увидишь, коли пойдешь со мной в «Корнер» тридцатого вечером.
— Вечером в «Корнере», того и гляди, пизды получим! — возразил император.
— Ну, коль боишься, так ничего и не узнаешь, — резонно заметил Распутин.
— Тридцатого, говоришь, вечером… — задумчиво произнес полковник Бздилевич.
Он так разволновался, что даже не довел до логического завершения затеянную комбинацию, заключавшуюся в том, что он пожертвовал одной шашкой, чтобы затем «съесть» три и прорваться в дамки. Вместо этого венчающего комбинацию взятия полковник сделал совершенно другой, посторонний ход, и торжествующий Распутин моментально снял с доски императорскую шашку, подул на нее и положил в свою коробку.
— Это за фук, — пояснил Гришка.
* * *
Проводив утром Александру, Ульянов отнюдь не чувствовал себя человеком, понесшим тяжелую утрату. Скорее наоборот. Во-первых, он проводил Аликс не в последний путь; во-вторых…
Впрочем, что во-вторых, внимательный читатель наверняка уже догадался. Покидая Витебский вокзал, Ульянов был полон надежд и мурлыкал слова романса: «О дитя, под окошком твоим я тебе пропою серенаду».
Он остановил извозчика, повелел везти на Невский и запрыгнул в карету с такой легкостью, как будто ему снова было двадцать пять лет. Он ехал по своему любимому городу и мечтал об Анжелике; счастье казалось ему близким и доступным, и это вносило в его жизнь порядок и смысл.
Приехав на Невский, Ульянов решил для начала позавтракать. В два часа дня он уже сидел в «Метрополе» и бодро диктовал официанту:
— Сто пятьдесят, осетринку, «Новое время» и самый лучший букет алых гвоздик!
Ульянов частенько бывал в «Метрополе»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32