— А когда его здесь нет, он сдает свой дом на весь сезон, — дополняет херувим скотобойни. — Он очень стар, и у него есть дочь, которая тоже очень старая…
Короче, старость-вторая натура в роду де Вопакюи.
— Это точно не здесь, — вздыхает Толстуха.
— Кому он поручил сдавать свое стойло? — спрашиваю я у своего ментора.
— Думаю, что конторе Уктюпьеж (Фамилия, означающая «там, где ты живешь»), что около церкви.
— Ты не заметил, поскольку ты много разъезжаешь и кажешься мне сообразительным, так вот, ты не заметил в последнее время в окрестностях американского автомобиля?
— Американских машин, как вы говорите, — отвечает доставщик бараньих лопаток, — здесь целая тьма, поскольку люди богаты. У графа же имеется всего лишь совсем маленькая трехколесная машина, которую возит его дочь ввиду того, что у старика парализованы ноги!
Будучи прозорливым, я догадываюсь, что извлек из этого милого поставщика усопших быков максимум информации в минимум времени.
— Ладно, спасибо, — говорю я, чтобы предоставить ему свободу.
Он посылает нам несколько скромных улыбок и совершает рывок в стиле Дарригада (Известный велогонщик.), расставив локти и наклонив голову над рулем.
— Вы видели? — неожиданно восклицает Берю.
— Нет, а что?
— В корзине малыша?
— Ну так что там было?
— У него там были фантастические ромштексы! Разве вы не голодны?
— Ты пожрешь попозже, — решаю я. — В настоящее время нас ожидают более важные дела.
— Нет ничего более важного, чем жратва! — торжественно провозглашает Берюрье.
Он устремляет палец к небу, чтобы привлечь наше внимание.
— Послушайте мой живот! — предлагает он. Глухие звуки, чем-то напоминающие грохот проходящего поезда метро, сотрясают автомобиль.
— Эти ромштексы, — добавляет он, — я бы заглотил и в сыром виде!
Чувствуя тошноту, я выхожу из колымаги.
— Берта, — говорю я. — Я хочу осмотреть местность. Постарайтесь не показываться. Если кто-нибудь выйдет открыть мне, лягте на сиденье…
Сказав это, я дергаю заржавленную цепочку. В тишине раздается надтреснутый звон колокольчика.
Берта издает восклицание и высовывает в дверцу свою рожу.
— Комиссар, — мычит любезная представительница семейства рогатых, — я узнала, это здесь! Здесь! Этот колокольчик, я его вспомнила… Из моей комнаты я слышала, как он дребезжит… У него свой особый голос, не так ли?
— Да спрячьтесь же вы, Бог мой! — сердито отвечаю я, заметив между деревьями чей-то силуэт.
Толстуха стремительно оседает на пол автомобиля. Ее добряк поспешно набрасывает на нее плед. Это покрывало бывает очень полезным во время моих лесных экскурсий с дамами, которые боятся уколоть свою спину сосновыми иголками.
Я разглядываю прибывающего. Это прибывающая. И даже такая прибывающая, у которой есть все, что нужно, чтобы преуспеть в жизни.
Максимум двадцать пять лет, красиво выступающий вперед карниз, гибкая походка, длинные ноги, синие глаза цвета незабудки, рот, словно созданный сосать эскимо, и коротко стриженные пепельно-светлые волосы… Она представляет именно тот сорт женщин, для которых любят заказывать столик в Лид о и комнату в отеле «Эксельсиор».
На ней платье из бельгийской шерсти с черным поясом, украшенным золотыми заклепками, и черно-коричневые туфли. Мое восхищение таково, что я забываю говорить.
— Кто вам нужен? — щебечет эта лесная лань небесным голосом, в котором уловимо чувствуется странный акцент. Когда я говорю, что речь идет о странном акценте, это значит, что я не в состоянии его уточнить. Она вполне может быть англичанкой, немкой, американкой, так же, как и северянкой.
— Я здесь от имени агентства Уктюпьеж…
Она слегка хмурит свои тонкие брови, будто нарисованные японским художником, как написал бы какой-нибудь академик из 16-го округа (фешенебельный район Парижа).
— Агентство недвижимости, около церкви, — уточняю я, чтобы осветить ее волшебную головку. Она согласно кивает: «О да!..» Тем не менее это грациозное дитя природы удивлено.
— Я полагала, что все было урегулировано? — отвечает она. Красавец Сан-Антонио выдает свою самую лучшую улыбку, позаимствованную из арсенала Казановы. Два подобных взгляда — и девицы начинают себя чувствовать, словно сидя на развороченном муравейнике.
Но в данном случае сеанс очаровывания неуместен. Сейчас необходимы правдоподобие и убедительность.
— Граф де Вопакюи, владелец этого дома, забыл в одном из ящиков стола свои очки, — объясняю я. — Очки со специальными стеклами для многоцелевых конвекционных вспышек. Он хотел бы их получить и просит нас принести вам извинения.
Она кивает головой. Ее глаза голубой лазури задерживаются на дерьмоподобном Берю. По всей видимости, удручающе глупая и красносиняя рожа очаровательного принца Берты внушает ей доверие, поскольку очаровательное дитя открывает ворота.
— Прошу вас, входите…
Она кавалерийским аллюром начинает подниматься по аллее. Я слегка приотстаю, дабы получить возможность на досуге и совершенно откровенно созерцать перемещение ее подвижных округлостей.
В своей собачьей жизни я достаточно насмотрелся на различные ягодицы: плоские, круглые, выпуклые, яйцевидные, свисающие, печальные, эллиптические, жесткие, мягкие, колышущиеся и множество других, ничем не примечательных. Но таких, как у этой девушки в бежевом, не видел никогда. Ее папаша, должно быть, думал о Родене, когда начинял мамашу, возносясь вместе с нею на седьмое небо.
Первое, что я замечаю, оказавшись во дворе поместья, исключая само поместье (должен вам заметить, что оно трехэтажное с убирающимися жалюзи), это американскую колымагу. Правда, она не голубая и желтая с зелеными чехлами, как ее описала Берта, а черная с коралловыми чехлами.
Девушка со скульптурно очерченной попкой преодолевает шесть ступенек крыльца. Она входит в большой холл, пол которого выложен мрамором черно-белой клеткой, и здесь совершает нечто самое ошеломительное, что можно себе представить: хватает белый халат, лежащий на диване, переодевается и, потеряв всякий интерес ко мне, как к своим первым нейлоновым колготкам, подходит к великолепной коляске, в которой посапывает какой-то ребенок.
Я стою разинув рот, и вид у меня, наверное, совершенно дурацкий, поскольку на лице у девушки появляется едва заметная обезоруживающая улыбка.
— Вы не ищете очки? — спрашивает она тихо. — Безусловно, чтобы не разбудить ребенка. Я прихожу в себя.
— Э-э, да, но.., было бы лучше, если бы вы меня проводили!
— О нет! — отвечает красавица-кормилица. — Джими вот-вот проснется, а когда он просыпается, он становится настоящим маленьким дьяволенком.
Она непринужденно усаживается около коляски, скрещивает ноги так высоко, что у меня возникают сердечно-сосудистая слабость и потеря интереса к самому себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33