Я поняла, в чем дело, побить его даже решила. Ты если хочешь подушечек с повидлом, мате-ри скажи, а не у соседа таскай. И тут следом Юрка вбегает, дверь ногой распахнул, в руках пустое блюдце. "Он, он украл!- кричит, весь трясется. - Посмотри, Лида, пасть у твоего засранца вся синяя!" Я посмотрела - у Димки все небо синее. Юрка не поленился, все конфеты бритвочкой подпилил и вставил грифель от химического карандаша, он синеет от воды... Я Димку тогда до синяков порола, но соседа до сих пор видеть
не могу!
- Ребенок мог отравиться, - сказала Инесса и вспомнила мышь в мо-локе.
- Пальто будет из синего драпа, - сказала Лидия.
- Нам надо навырост, - сказала Инесса, - с запасом.
- Да, - согласилась портниха, - сейчас дети растут быстро...
Лиза проходила в "Красный факел" со служебного входа. Инесса Донова после спектаклей мыла театральное фойе, а потом - коридор гримерных. Лиза шла по коридору, актеры-травести курили на подоконниках или на корточках сидели, прямо на полу. Иногда, сразу же после утреннего спектакля курили прямо в гриме. Женщины с крашеными волосами, с накладными носами из поролона, на щеках - по два кружочка красной краски, в плюшевых юбках или так же нарумяненные, но в сбившихся кепках Гавроша и в коротеньких штанишках. Из года в год, хоро-шо или плохо, в зависимости от способностей, они притворялись детьми на утренних спектаклях, и все твердили одни и те же слова ложно-детскими голосами, и так уже затвердили, что невольно повторяли в настоящей жизни и медленно старились. И когда Инесса Донова курила с актерами, ее тягучий рыдающий голос особенно был слышен среди их звенящих, детских. Иногда по долгой просьбе Инессы Доновой тоненько пела Танечка Зотова:
Месяца свет озаряет
Темный кладбищенский двор,
А над могилою плачет-рыдает
Старый отец-прокурор.
Когда приходила Лиза, она звонко подхватывала последние слова купле-та, а если Инессы не было, спрашивала:
- А где мама?
И звонкие голоса актеров-травести становились фальшивыми рядом с ее настоящим. Лиза уходила искать мать, Инесса грохотала шваброй об пол этажом ниже, актеры-травести провожали Лизу долгими взглядами муж-чин, долгими взглядами прозрачных серых глаз в сетке тонких морщин на веках. И если бы не морщины и не их уже оплывшие тела, они бы казались издалека немного старше Лизы. Они смотрели ей вслед и переговаривались между собой звенящими, чуть с хрипотцой, голосами подростков, подстраиваясь под ее легкие шаги. Лицо ее обещало стать редко красивым, и уже сейчас в размягченных совсем по-детски чертах угадывалась будущая красота.
- Посмотрим, что вырастет, - говорили они вслед, выдыхая сигаретный дым, и в мутном синеватом дыму на мгновение показывался настоящий возраст лица.
Когда Инесса Донова пила с актерами, черты их лиц размягчались, и они походили то совсем на детей с нарисованными тенями вокруг глаз, то на пьяных карликов из цирка. Инесса Донова, пьяная за три глотка, читала свои стихи или рассказывала рыдающим, рвущимся голосом:
- Когда доченька моя родилась, я долго думала, какое дать ей имя. Мать красиво предложила назвать - Ева. Сначала я согласилась, но потом подумала: "Вот меня Инесса зовут, красиво, а к фамилии не подходит. Мать моя - Алиса, тоже красиво, но с фамилией не вяжется. Я та-кое всегда слышу, ведь я же поэт. Стала бы она - Ева Донова. Лучше, конечно, звучит, чем у нас с матерью, но я подумала: "Назову Евой, а вдруг девочка будет некрасивая...", и мы выбрали имя попроще...
Был вечер на Ельцовской. Только что кончился дождь, летний ве-чер. Сирень разрослась в саду, ветки свесились в комнату и выгоревшие соцветья осыпались на деревянный пол. Лиза сидела в углу на кровати, на подоконнике горела ночная лампа, и на свет слетались сероватые ночные мотыльки. На стене над кроватью высвечивался желтый круг от лампы, и в кругу - черная тень Лизы, а самой Лизы почти не видно. "Если лампа сейчас упадет и разобьется, думала Лиза, глядя, как лампа качается на самом краю подоконника, - будет пожар, а я буду сидеть здесь, в углу, я вообще шевелиться не буду, словно меня нет, и огонь меня не достанет..." Потом она устала смотреть на лампу и вспомнила, как утром, в сквере за цирком, фотограф снимал циркачку с султаном на голове на скамейке между двумя фонарями; они были как картонные фонари из декораций, белые с тусклой лампочкой наверху, но вечером светили ярко. Циркачка с султаном держала рыжую колли на поводке, и было так жарко, что шерсть колли отливала красным. Потом с колли фотографировались два пионера, и под конец - два старика в пиджаках с орденами. Фотограф не разрешал гладить колли, а если она отказывалась сниматься - бил ее палкой.
- Ты думаешь, она спит? - ворвалась Алиса в комнату.
- Кто? - не поняла Лиза.
- Инесса, мать твоя, думаешь спит! - кричала Алиса. От темноты белки ее глаз покраснели. - Она только что пришла, пьянехонька, рухнула на кровать и притворилась спящей!
- Ой, бабушка, у тебя опять давление! - сказала Лиза. - Глаза совсем красные!
- Убери лампу с подоконника, - ответила Алиса. - Она разобьется, и будет пожар!
В саду пробиралась мокрая после дождя Антонина. Ситцевое платье всю ее облепило. Оно потемнело от воды. Раздвигая клюкой кусты бузины, она шла на свет. Она щурилась в темноте, и мокрые ветки бузины хлестали ее по лицу. Лицо у нее было бледное, цвета просыпанной муки. У длинных губ по краям тянулись две складки, поэтому казалось, что щеки ее висят, как два мешочка с творогом. По щекам ее стекали струйки дождя. Бледное ее лицо было все в мелких веснушках, веснушки были глубокие, как следы от града. Стоптанные туфли промокли, она припадала на больную ногу и думала, раздвигая мокрые ветки: "Ничего, вон ихнее окно светится, еще немного осталось... Не зря иду", - и успокаивалась.
- Видела сегодня, - крикнула она в окно Лизы, - Инессу видела сегодня на автобусной остановке! Прямо у театра! У руки с факелом! Она ур-ны переворачивала и бутылки вытаскивала, и вся такая липкая была, такая грязная, что я бы с ней рядом не пошла! Она у остановки присела, стала деньги выпрашивать. "Я, - говорит, - дочери пальто шью, платить нечем!"
Алиса Донова выглянула в окно и увидела внизу седую голову Антонины с залысинами, розовыми, как пятки младенца.
- Хватит позорить мою дочь! - строго сказала Алиса. - Седая ведь уже, а все по чужим садам лазаешь!
- На себя посмотри! - отозвалась Антонина снизу. - Вся улица пом-нит, как ты в молодости гуляла, а сейчас порядочной прикидываешься...
- Убери, Тоня, свои руки с моего подоконника, - надменно ответила Алиса, закрывая створку окна.
Когда Антонина наконец ушла и Алисе удалось закрыть обе створки, Лиза сказала:
- Мама говорит, что ругать Тоньку - ниже нашего достоинства, ты поэтому ее не ругала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
не могу!
- Ребенок мог отравиться, - сказала Инесса и вспомнила мышь в мо-локе.
- Пальто будет из синего драпа, - сказала Лидия.
- Нам надо навырост, - сказала Инесса, - с запасом.
- Да, - согласилась портниха, - сейчас дети растут быстро...
Лиза проходила в "Красный факел" со служебного входа. Инесса Донова после спектаклей мыла театральное фойе, а потом - коридор гримерных. Лиза шла по коридору, актеры-травести курили на подоконниках или на корточках сидели, прямо на полу. Иногда, сразу же после утреннего спектакля курили прямо в гриме. Женщины с крашеными волосами, с накладными носами из поролона, на щеках - по два кружочка красной краски, в плюшевых юбках или так же нарумяненные, но в сбившихся кепках Гавроша и в коротеньких штанишках. Из года в год, хоро-шо или плохо, в зависимости от способностей, они притворялись детьми на утренних спектаклях, и все твердили одни и те же слова ложно-детскими голосами, и так уже затвердили, что невольно повторяли в настоящей жизни и медленно старились. И когда Инесса Донова курила с актерами, ее тягучий рыдающий голос особенно был слышен среди их звенящих, детских. Иногда по долгой просьбе Инессы Доновой тоненько пела Танечка Зотова:
Месяца свет озаряет
Темный кладбищенский двор,
А над могилою плачет-рыдает
Старый отец-прокурор.
Когда приходила Лиза, она звонко подхватывала последние слова купле-та, а если Инессы не было, спрашивала:
- А где мама?
И звонкие голоса актеров-травести становились фальшивыми рядом с ее настоящим. Лиза уходила искать мать, Инесса грохотала шваброй об пол этажом ниже, актеры-травести провожали Лизу долгими взглядами муж-чин, долгими взглядами прозрачных серых глаз в сетке тонких морщин на веках. И если бы не морщины и не их уже оплывшие тела, они бы казались издалека немного старше Лизы. Они смотрели ей вслед и переговаривались между собой звенящими, чуть с хрипотцой, голосами подростков, подстраиваясь под ее легкие шаги. Лицо ее обещало стать редко красивым, и уже сейчас в размягченных совсем по-детски чертах угадывалась будущая красота.
- Посмотрим, что вырастет, - говорили они вслед, выдыхая сигаретный дым, и в мутном синеватом дыму на мгновение показывался настоящий возраст лица.
Когда Инесса Донова пила с актерами, черты их лиц размягчались, и они походили то совсем на детей с нарисованными тенями вокруг глаз, то на пьяных карликов из цирка. Инесса Донова, пьяная за три глотка, читала свои стихи или рассказывала рыдающим, рвущимся голосом:
- Когда доченька моя родилась, я долго думала, какое дать ей имя. Мать красиво предложила назвать - Ева. Сначала я согласилась, но потом подумала: "Вот меня Инесса зовут, красиво, а к фамилии не подходит. Мать моя - Алиса, тоже красиво, но с фамилией не вяжется. Я та-кое всегда слышу, ведь я же поэт. Стала бы она - Ева Донова. Лучше, конечно, звучит, чем у нас с матерью, но я подумала: "Назову Евой, а вдруг девочка будет некрасивая...", и мы выбрали имя попроще...
Был вечер на Ельцовской. Только что кончился дождь, летний ве-чер. Сирень разрослась в саду, ветки свесились в комнату и выгоревшие соцветья осыпались на деревянный пол. Лиза сидела в углу на кровати, на подоконнике горела ночная лампа, и на свет слетались сероватые ночные мотыльки. На стене над кроватью высвечивался желтый круг от лампы, и в кругу - черная тень Лизы, а самой Лизы почти не видно. "Если лампа сейчас упадет и разобьется, думала Лиза, глядя, как лампа качается на самом краю подоконника, - будет пожар, а я буду сидеть здесь, в углу, я вообще шевелиться не буду, словно меня нет, и огонь меня не достанет..." Потом она устала смотреть на лампу и вспомнила, как утром, в сквере за цирком, фотограф снимал циркачку с султаном на голове на скамейке между двумя фонарями; они были как картонные фонари из декораций, белые с тусклой лампочкой наверху, но вечером светили ярко. Циркачка с султаном держала рыжую колли на поводке, и было так жарко, что шерсть колли отливала красным. Потом с колли фотографировались два пионера, и под конец - два старика в пиджаках с орденами. Фотограф не разрешал гладить колли, а если она отказывалась сниматься - бил ее палкой.
- Ты думаешь, она спит? - ворвалась Алиса в комнату.
- Кто? - не поняла Лиза.
- Инесса, мать твоя, думаешь спит! - кричала Алиса. От темноты белки ее глаз покраснели. - Она только что пришла, пьянехонька, рухнула на кровать и притворилась спящей!
- Ой, бабушка, у тебя опять давление! - сказала Лиза. - Глаза совсем красные!
- Убери лампу с подоконника, - ответила Алиса. - Она разобьется, и будет пожар!
В саду пробиралась мокрая после дождя Антонина. Ситцевое платье всю ее облепило. Оно потемнело от воды. Раздвигая клюкой кусты бузины, она шла на свет. Она щурилась в темноте, и мокрые ветки бузины хлестали ее по лицу. Лицо у нее было бледное, цвета просыпанной муки. У длинных губ по краям тянулись две складки, поэтому казалось, что щеки ее висят, как два мешочка с творогом. По щекам ее стекали струйки дождя. Бледное ее лицо было все в мелких веснушках, веснушки были глубокие, как следы от града. Стоптанные туфли промокли, она припадала на больную ногу и думала, раздвигая мокрые ветки: "Ничего, вон ихнее окно светится, еще немного осталось... Не зря иду", - и успокаивалась.
- Видела сегодня, - крикнула она в окно Лизы, - Инессу видела сегодня на автобусной остановке! Прямо у театра! У руки с факелом! Она ур-ны переворачивала и бутылки вытаскивала, и вся такая липкая была, такая грязная, что я бы с ней рядом не пошла! Она у остановки присела, стала деньги выпрашивать. "Я, - говорит, - дочери пальто шью, платить нечем!"
Алиса Донова выглянула в окно и увидела внизу седую голову Антонины с залысинами, розовыми, как пятки младенца.
- Хватит позорить мою дочь! - строго сказала Алиса. - Седая ведь уже, а все по чужим садам лазаешь!
- На себя посмотри! - отозвалась Антонина снизу. - Вся улица пом-нит, как ты в молодости гуляла, а сейчас порядочной прикидываешься...
- Убери, Тоня, свои руки с моего подоконника, - надменно ответила Алиса, закрывая створку окна.
Когда Антонина наконец ушла и Алисе удалось закрыть обе створки, Лиза сказала:
- Мама говорит, что ругать Тоньку - ниже нашего достоинства, ты поэтому ее не ругала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26