Сэр Томас подумал о посте первого лорда казначейства, который недавно казался таким близким – по сравнению с ним это предложение выглядело бледно. Но это было почетное предложение, его светлость прав. Уж лучше, чем возвращаться в судебные инны; а со временем таланты наверняка помогут ему добиться и больших высот.
Так что, будучи в душе философом, он отбросил все горькие мысли и удовлетворился предложением Рочестера.
Они договорились забыть все, что произошло между ними; они договорились, что Овербери не станет противиться разводу леди Эссекс и ни словом, ни делом не станет создавать никаких тому препятствий. И до решения вопроса о назначении будет по-прежнему выполнять свои секретарские обязанности.
И сэр Томас принялся распечатывать дожидавшиеся его весь день депеши.
Глава ХХIII
ЛОВУШКА
У лорда-хранителя печати была конфиденциальная беседа с королем. Они разговаривали в опочивальне, ибо его величество имел обыкновение решать государственные дела именно здесь. Король был один, если не считать трех прислуживавших ему дворян. Он только что вымыл руки и вытер их салфеткой, поданной Хаддингтоном. Затем в опочивальню допустили лорда Нортгемптона, а дежурные джентльмены были отосланы в переднюю до дальнейших распоряжений. Король и старый граф остались вдвоем.
Его величеству было уже под пятьдесят. Он значительно постарел с того самого дня на ристалище, когда семь лет назад впервые увидел Роберта Карра. Обжорство и пристрастие к сладким винам довели его до ожирения, однако ноги оставались такими же тонкими и слабыми. Толстые щеки избороздили глубокие морщины, а взгляд казался еще более меланхоличным, чем прежде.
Король был в расстегнутом парчовом камзоле, на голове – черная бархатная шапка с брильянтовой пряжкой на ленте. На столе стоял графин и кубок, наполненный темным сладким фронтиньяном, и король, как обычно, регулярно к нему прикладывался.
Граф со скорбным видом объявил о причине, приведшей его сюда, и король попросил его говорить с полной откровенностью. Однако граф заметно колебался, он теребил костлявой рукой бородку, а глазки-бусинки, казалось, были полны сомнений.
Наконец он произнес:
– Речь идет об одном подлеце, который распускает грязные слухи, и эти слухи, эти намеки могут затруднить работу комиссии по расторжению брака.
– Что такое? – По тому, как оживился король, Нортгемптон понял, что затронул чувствительную струнку.
Король Яков с педантичным упорством уже много дней трудился над сим вопросом – он лично изучал в данном свете и Священное писание, и труды отцов церкви, и законы Англии.
Он углубился в проблемы гражданского и церковного законодательств по вопросам развода; он особенно увлекся узловой проблемой – может ли состояться развод, если выгоду от него имеет женщина; он уже собственноручно начертал свод собственных размышлений по данному вопросу, который намеревался представить комиссии. И был твердо уверен, что, к какому бы решению этот авторитетный орган, состоявший из крупнейших представителей закона и церкви, ни пришел, это решение не будет отличаться от того, к какому пришел он сам.
Ни один из всплесков его учености – ни «Проклятие табаку», ни гораздо более глубокий и основательный труд по демонологии, ни даже «Базиликон Дорон» – не доставил ему такого наслаждения собственной эрудицией, как этот трактат по делу леди Эссекс, трактат, ради которого он погрузился в глубины истории, богословия и юриспруденции и который, будучи опубликованным, вновь продемонстрирует восхищенному человечеству, каким просвещенным и мудрым надлежит быть истинному государю. Сей трактат обессмертил бы имя даже самого мелкого клерка, не только короля Британии.
И вот ему сообщают, что какая-то злобная крыса хочет самым скандальным образом обратить в прах все эти труды?! Да уж не ослышался ли он? И он потребовал, чтобы его светлость повторил сказанное. Его светлость повторил и кое-что добавил.
– Этот мерзавец смеет критиковать политику вашего величества, он смеет утверждать, что вы не должны были назначать комиссию!
– Черт побери! – Яков даже захлебнулся от ярости. – Критиковать мою политику? Мою политику?! Да кто он такой, этот негодяй?!
– Его зовут Овербери. Сэр Томас Овербери.
Если до этого король Яков просто негодовал по поводу того, что кто-то посмел покуситься на его труд, то теперь ярость его не знала пределов – он даже побледнел, услышав имя человека, которого и раньше ненавидел всей душой. Он выпучил на графа свои рачьи глаза, а его руки так тряслись, что с трудом удерживали кубок.
Его величество помолчал, потом заговорил странно сдавленным голосом:
– Значит, он так говорит о моей политике?
– Именно так, ваше величество. Настало время заткнуть ему рот.
– Я так и думаю.
Никогда еще Нортгемптон не видел на лице короля такого злобного, жестокого выражения, и никогда еще король так явно не демонстрировал ту обычно скрытую черту характера, которую подметил проницательный Овербери и описал одному своему близкому другу, определив короля как faux bonhomme. Король поигрывал пуговицами камзола, на толстых пальцах его сверкали перстни.
– Ну, если и теперь Робин посмеет стать между этой крысой и мною… – Остаток фразы Нортгемптон не расслышал, однако поспешил ввернуть:
– Лорд Рочестер питает глубокое расположение к этом мужлану.
– Слишком глубокое расположение, – прорычал король. – Если б не Робин, я бы уже давно подвесил его за пятки. И даже теперь, уверен, Робин начнет уговаривать меня пощадить этого мерзавца. Но, Богом клянусь, на этот раз я слабости не поддамся!
Но, исторгнув эту клятву, его величество, казалось, усомнился в своей способности противостоять просьбам обожаемого фаворита. Однако негодование по поводу такого теплого отношения Робина к такому низкому негодяю взяло верх. Ревность, зависть, разлившаяся желчь ввергли короля чуть ли не в истерику.
– Несколько лет назад, – всхлипнул он, – я собирался отправить этого мужлана послом во Францию, чтобы такой ценой избавить и себя, и двор от лицезрения его богопротивной физиономии. Но Робин воспротивился, Робин хотел оставить его при себе, не думая о моих чувствах, о моей душе. Черт побери!
– Если ваше величество снова выскажет подобное предложение, лорд Рочестер вряд ли будет противиться. Он тоже прослышал о болтовне Овербери и, смею думать, будет рад от него избавиться, по крайней мере, теперь.
– Да, да, а тот поедет? Он поедет, этот неблагодарный, подлый человечишка? Нортгемптон пожал плечами:
– Ну, если не поедет… – Он осекся так внезапно, что король недоуменно поднял на него свои белесые глаза.
– О чем это вы подумали, дружище?
– Если он не поедет, – медленно и очень тихо произнес Нортгемптон, – тогда ему остается Тауэр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92