что же это, мол, вы пророка отвергли, а теперь то же самое творите, что он велел? Предвижу ответ, что, мол, тогда не время было сие творить и пагубно, а нынче, мол, самое время... И так мы отговариваемся, милостивый государь, угождая собственной амбиции и тем самым замедляя движение жизни.
Теперь, думаю, пора нам с вами вернуться к нашему герою и к повествованию, печальному, но поучительному.
- Позвольте, сударь, я с вас прусачка сниму, - сказал плац-майор, когда они выходили прочь из страшного того места. - Вы удручены-с... Это я понимаю. По первому разу всегда так. Даже преступник, которому казематы наши - дом родной, и тот, сударь, пребывает в долгом оцепенении, а уж коли свежий человек-с, тому и подавно, хотя я, например, к такому порядку привык и мне, сударь, сдается, что у нас как бы и не трудно-с. - Он вдруг засмеялся чему-то своему: - А что, сударь, пожалуй, мало таких мест в Санкт-Петербурге, чтобы сразу столько знатных господ знакомство со мной водили, хотя я вам по секрету скажу-с: прежних узников я больше обихаживал - когда мало их, на каждого щедрости моей помногу приходится. И вот некоторые из них помнят мои благодеяния и не брезгуют здороваться, сударь, ну как там кому сподручнее, а некоторые гордятся. Ермолов, пока тут в прежние времена в заточении был, никак без меня не мог-с: я ровно нянька его обихаживал, а вышел - и не замечает-с...
Нынче в следственной преступников не допрашивали, и Авросимов, сдав бумаги, тут же отправился к себе на Васильевский, дабы подготовиться к трудному пути.
Спеша по ночной улице мимо редких колотушников, он ощутил, как что-то скользнуло по его животу и мягко упало в снег. Он нагнулся и увидал свой английский пистолет.
"Дурная примета", - подумал Авросимов, поднял пистолет и направился было далее, но тут зловещий экипаж военного министра, взвизгнув полозьями, вылетел из-за поворота и преградил ему путь.
Трудно сказать почему, но, вместо того чтобы перепугаться, как обычно, наш герой вдруг успел подумать, что ежели рукопись Пестеля найдут, то устроят вокруг нее безумство, и тогда уж полковнику ни гордость не поможет, ни фортуна.
"Как же это я спросить его растерялся, об чем у него там написано, что все они охотятся за ней, словно за последней уткой!" - подумал он сокрушенно, видя, как распахивается оконце в экипаже.
- Подойди-ка, любезный, - приказал граф. - Опять полуночничаешь? Небось уже всех барышень перепробовал?
Авросимов лихо подошел, но обрюзгшее лицо графа, пронзительные глаза и странный вопрос быстро выбили дурь из его головы.
- Ты, любезный, однажды ко мне пожаловать отказался, - жестко сказал военный министр. - Интересно, это гордость у тебя или страх?
- Страх, - просто сказал Авросимов, хотя, ежели вы помните, он и не отказывался от посещения, и даже приходил, когда граф того пожелали.
- А почто у тебя предо мною страх? - без интереса спросил граф. - Я смертен. Все обиды с собой унесу. Кто об том вспомнит?
- Бумага, ваше сиятельство. - с дерзостью ответил наш герой. - Да вам не след беспокоиться. Я, ваше сиятельство, никого обидеть не умею.
- Ух ты какой, - рассердился граф. - И девок не обижал? Такой здоровила да не обижал?
- Никак нет, Бог миловал.
- Ты нынче опросные листы к Пестелю носил? Носил, носил. Это я велел тебя направить... Искусить тебя... Ну как он, раскаивается?
"Откуда же ему известно?" - поразился наш герой.
- Мне все известно, - сказал военный министр. - Чего ладошкой прикрываешься? Иди - знай, что у тебя там, под ладошкой. Парле ву франсе?..
- Никак нет...
- Я тоже - нет, а вот не в малых чинах хожу.
"Чего ему надо!" - взмолился про себя наш герой.
- Я вижу грусть в твоих глазах, - сказал граф. - Да ты этим не гордись, любезный.
У Пестеля тоже страдание русское, а он немец... Или ты доброту свою показываешь?.. Все вы за моей спиной добрые, канальи!
Тут наш герой увидел, как из-за кареты вышел Павел Бутурлин и молча остановился. Это несколько приободрило Авросимова.
- Ваше сиятельство, - взмолился он, коченея на ветру, - велите мне исполнить, что вашей душе угодно будет! Я все могу. Я только этих разговоров не могу выдержать, как они меня подминают, ваше сиятельство!
- Да ты что? - спохватился граф. - Эк его трясет. Такой медведь, а стонешь.
- И медведю больно бывает, - всхлипнул Авросимов, краем глаза поглядывая на Бутурлина, - когда из него жилки тянут...
Бутурлин улыбался одними губами.
- Да кто ж тебя тянет! - закричал военный министр. - Да как ты смеешь! - и приказал Бутурлину: - А ну-ка отпихни его прочь. Чего стал!
Бутурлин тонкой своей рукой отпихнул всхлипывающего Авросимова, но толчок был слабоват, так что нашему герою пришлось даже самому отстраниться, чтобы хоть видимость была.
Бутурлин уселся в экипаж, сделав Авросимову тайком ручкой.
- А что это ты за грудь держишься, - спросил граф, - ровно пистолет у тебя за пазухой?
"Как это он знает?" - ужаснулся наш герой, но тут оконце захлопнулось и кони понесли, дыша паром.
После этого нелепого разговора, которого лишь со стороны военного министра, одуревшего от водки и гордости, и можно было ожидать, наш герой намеревался, наконец, заняться своими делами, но не тут-то было. Войдя в дом, он тотчас же по лицу понял, что в доме что-то неладно, и тут же вспомнил, как вчера капитан Майборода сидел на его постели и пил напропалую. Да неужели до сих пор сидит?!
И вот, разогревшись решимостью, полный благородной высокопарности, сверкая синими глазами, отворил он дверь в комнату.
- Господин Ваня, - обрадовался Аркадий Иванович, - а я вам сучку в презент принес. Я обид не помню, как ваш человек волком на меня глядел... Тут мне, господин Ваня, пофартило в Петербурге, чудный город, а я не могу, чтобы радостью с вами не поделиться.
Авросимову трудно было оставаться с капитаном в одном дому после всех разговоров и намеков, но хохол устроился поудобнее на диванчике и сладко зевнул.
Свечи были погашены. Тени успокоились. Наш герой так устал, что не мог противоречить капитану в его желании остаться ночевать именно здесь. Дремота подступила. Послышался храп Ерофеича.
- Ох, господин Ваня, - вздохнул в этой тишине капитан, - разве ж я знал, що так оно выйдет? Вы не смотрите, что я смеюсь, мне, господин Ваня, страшно...
- Это вы про что? - спросил Авросимов, борясь со сном.
- Да все про то же, Господи Боже мой... Я ведь думал, как лучше, а видите?.. Всем-то не угодишь. Государю хорошо, а полковнику моему худо.
Сон отлетел прочь.
"Черт бы его побрал! - подумал наш герой. - Эдак я не высплюсь, буду вареный ехать..."
- Вы бы уж спали, Аркадий Иванович. Ночь ведь...
- Да я бы и рад, господин Ваня, ах, не спится... Как вы думаете, что полковнику моему быть может?
Слова падали тихо-тихо, как легкое шуршание травы или кисеи под ветром, но были они отягощены былым безумством, былой горечью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Теперь, думаю, пора нам с вами вернуться к нашему герою и к повествованию, печальному, но поучительному.
- Позвольте, сударь, я с вас прусачка сниму, - сказал плац-майор, когда они выходили прочь из страшного того места. - Вы удручены-с... Это я понимаю. По первому разу всегда так. Даже преступник, которому казематы наши - дом родной, и тот, сударь, пребывает в долгом оцепенении, а уж коли свежий человек-с, тому и подавно, хотя я, например, к такому порядку привык и мне, сударь, сдается, что у нас как бы и не трудно-с. - Он вдруг засмеялся чему-то своему: - А что, сударь, пожалуй, мало таких мест в Санкт-Петербурге, чтобы сразу столько знатных господ знакомство со мной водили, хотя я вам по секрету скажу-с: прежних узников я больше обихаживал - когда мало их, на каждого щедрости моей помногу приходится. И вот некоторые из них помнят мои благодеяния и не брезгуют здороваться, сударь, ну как там кому сподручнее, а некоторые гордятся. Ермолов, пока тут в прежние времена в заточении был, никак без меня не мог-с: я ровно нянька его обихаживал, а вышел - и не замечает-с...
Нынче в следственной преступников не допрашивали, и Авросимов, сдав бумаги, тут же отправился к себе на Васильевский, дабы подготовиться к трудному пути.
Спеша по ночной улице мимо редких колотушников, он ощутил, как что-то скользнуло по его животу и мягко упало в снег. Он нагнулся и увидал свой английский пистолет.
"Дурная примета", - подумал Авросимов, поднял пистолет и направился было далее, но тут зловещий экипаж военного министра, взвизгнув полозьями, вылетел из-за поворота и преградил ему путь.
Трудно сказать почему, но, вместо того чтобы перепугаться, как обычно, наш герой вдруг успел подумать, что ежели рукопись Пестеля найдут, то устроят вокруг нее безумство, и тогда уж полковнику ни гордость не поможет, ни фортуна.
"Как же это я спросить его растерялся, об чем у него там написано, что все они охотятся за ней, словно за последней уткой!" - подумал он сокрушенно, видя, как распахивается оконце в экипаже.
- Подойди-ка, любезный, - приказал граф. - Опять полуночничаешь? Небось уже всех барышень перепробовал?
Авросимов лихо подошел, но обрюзгшее лицо графа, пронзительные глаза и странный вопрос быстро выбили дурь из его головы.
- Ты, любезный, однажды ко мне пожаловать отказался, - жестко сказал военный министр. - Интересно, это гордость у тебя или страх?
- Страх, - просто сказал Авросимов, хотя, ежели вы помните, он и не отказывался от посещения, и даже приходил, когда граф того пожелали.
- А почто у тебя предо мною страх? - без интереса спросил граф. - Я смертен. Все обиды с собой унесу. Кто об том вспомнит?
- Бумага, ваше сиятельство. - с дерзостью ответил наш герой. - Да вам не след беспокоиться. Я, ваше сиятельство, никого обидеть не умею.
- Ух ты какой, - рассердился граф. - И девок не обижал? Такой здоровила да не обижал?
- Никак нет, Бог миловал.
- Ты нынче опросные листы к Пестелю носил? Носил, носил. Это я велел тебя направить... Искусить тебя... Ну как он, раскаивается?
"Откуда же ему известно?" - поразился наш герой.
- Мне все известно, - сказал военный министр. - Чего ладошкой прикрываешься? Иди - знай, что у тебя там, под ладошкой. Парле ву франсе?..
- Никак нет...
- Я тоже - нет, а вот не в малых чинах хожу.
"Чего ему надо!" - взмолился про себя наш герой.
- Я вижу грусть в твоих глазах, - сказал граф. - Да ты этим не гордись, любезный.
У Пестеля тоже страдание русское, а он немец... Или ты доброту свою показываешь?.. Все вы за моей спиной добрые, канальи!
Тут наш герой увидел, как из-за кареты вышел Павел Бутурлин и молча остановился. Это несколько приободрило Авросимова.
- Ваше сиятельство, - взмолился он, коченея на ветру, - велите мне исполнить, что вашей душе угодно будет! Я все могу. Я только этих разговоров не могу выдержать, как они меня подминают, ваше сиятельство!
- Да ты что? - спохватился граф. - Эк его трясет. Такой медведь, а стонешь.
- И медведю больно бывает, - всхлипнул Авросимов, краем глаза поглядывая на Бутурлина, - когда из него жилки тянут...
Бутурлин улыбался одними губами.
- Да кто ж тебя тянет! - закричал военный министр. - Да как ты смеешь! - и приказал Бутурлину: - А ну-ка отпихни его прочь. Чего стал!
Бутурлин тонкой своей рукой отпихнул всхлипывающего Авросимова, но толчок был слабоват, так что нашему герою пришлось даже самому отстраниться, чтобы хоть видимость была.
Бутурлин уселся в экипаж, сделав Авросимову тайком ручкой.
- А что это ты за грудь держишься, - спросил граф, - ровно пистолет у тебя за пазухой?
"Как это он знает?" - ужаснулся наш герой, но тут оконце захлопнулось и кони понесли, дыша паром.
После этого нелепого разговора, которого лишь со стороны военного министра, одуревшего от водки и гордости, и можно было ожидать, наш герой намеревался, наконец, заняться своими делами, но не тут-то было. Войдя в дом, он тотчас же по лицу понял, что в доме что-то неладно, и тут же вспомнил, как вчера капитан Майборода сидел на его постели и пил напропалую. Да неужели до сих пор сидит?!
И вот, разогревшись решимостью, полный благородной высокопарности, сверкая синими глазами, отворил он дверь в комнату.
- Господин Ваня, - обрадовался Аркадий Иванович, - а я вам сучку в презент принес. Я обид не помню, как ваш человек волком на меня глядел... Тут мне, господин Ваня, пофартило в Петербурге, чудный город, а я не могу, чтобы радостью с вами не поделиться.
Авросимову трудно было оставаться с капитаном в одном дому после всех разговоров и намеков, но хохол устроился поудобнее на диванчике и сладко зевнул.
Свечи были погашены. Тени успокоились. Наш герой так устал, что не мог противоречить капитану в его желании остаться ночевать именно здесь. Дремота подступила. Послышался храп Ерофеича.
- Ох, господин Ваня, - вздохнул в этой тишине капитан, - разве ж я знал, що так оно выйдет? Вы не смотрите, что я смеюсь, мне, господин Ваня, страшно...
- Это вы про что? - спросил Авросимов, борясь со сном.
- Да все про то же, Господи Боже мой... Я ведь думал, как лучше, а видите?.. Всем-то не угодишь. Государю хорошо, а полковнику моему худо.
Сон отлетел прочь.
"Черт бы его побрал! - подумал наш герой. - Эдак я не высплюсь, буду вареный ехать..."
- Вы бы уж спали, Аркадий Иванович. Ночь ведь...
- Да я бы и рад, господин Ваня, ах, не спится... Как вы думаете, что полковнику моему быть может?
Слова падали тихо-тихо, как легкое шуршание травы или кисеи под ветром, но были они отягощены былым безумством, былой горечью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75