ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Потом Ирена выхаживала меня у Анны в хлеву. Раз вечером пришел вот он, Макс; зажег коптилку и подвигает мне сверточек; я к нему не притронулся, лег лицом к стене, я тогда всех людей ненавидел. Макс сказал, что эсэсовцы ушли и что, как только я поправлюсь, обязан явиться на работу в замок Хорбек. Я притворился глухим, хотел от него отвязаться, но он и тогда был как сейчас — и ухом не ведет, знай себе рассуждает: старухе — он имел в виду графиню — я, дескать, чем-то приглянулся. Не вмешайся она и не скажи что-то там насчет ошибки и бедного мальчика и все такое, я бы сейчас, мол, не лежал, как младенец Иисус, на мягкой соломе в теплом хлеву, а давно бы укрылся дерном, кстати, кладбище в Хорбеке весьма красивое, прямо возле церкви, может, видал? Я решил молчать. И тут Макс говорит: «Ты спрятал поляка». Я не ответил. А он все рассуждает сам с собой при свете коптилки: человек, мол, может довольно долго голодать, по его подсчетам, дня два-три, сколько я уже тут валяюсь? Запах собственных нечистот человек тоже некоторое время выдержит, а вот жажду ни за что. Человеку необходимо пить — стало быть, спрятанный, ежели не собирается подыхать, должен вылезти из тайника и добраться до ближайшей колонки. При случае он наверняка стащит что-нибудь пожрать, тут его и накроют, а вместе с ним и того, кто указал ему тайник, и так далее. Я не выдержал, придвинул сверток к себе, но Макс покачал головой: в таком состоянии я, мол, своему другу ничегошеньки не дотащу, к тому же за мной следят. Он был
прав. Он сам все сделает. Тут я впервые открыл рот и спросил: «Почему?» Они с Хильдой, говорит, насмотрелись, как .меня били смертным боем, вот почему. Я долго колебался, потом сказал: «Если ты меня предашь, на твоей совести будут два покойника».
Макс не выдал, Хильда тоже, она доставала еду. Когда я поправился, мы втроем снабжали беглеца в его тайнике, до той самой ночи, когда графиня напоследок устроила в Хорбеке пир.
6. Прошло много лет, но Друскат помнил все до мельчайших подробностей и, рассказывая, видел себя, как он прислуживает за столом, — тщедушный мальчишка в пышной ливрее.
Вдалеке гремел фронт, а в дворцовом зале никто словно и не слышал, стол накрыт, как в праздник, но уже разорен. В эту ночь накануне конца света все они были навеселе — красавица в сверкающем платье и ее сотрапезники, офицеры в мундирах в обтяжку, в орденах, на черных петлицах оскал черепов. Пусть, мол, еще раз все будет, как прежде, в незабвенные часы в Хорбеке, плаксиво говорила графиня. Враг может отнять у нее все: имения, все, чем она дорожит, только-де не достоинство, только не положение. Господа офицеры наперебой загалдели, что придут обратно, вернутся и что за это стоит выпить. Друс-кату полагалось наливать, в хрустальных бокалах искрилось пламя свечей, господа пили напропалую, то и дело чокались, пока на башне не пробило полночь, час духов, час прощания. Графиня встала, и с нею поднялись пьяные поклонники, они разбили рюмки, чтоб никто больше не пил из них: мол, ни Иван, ни батрак.
«Я хочу попрощаться со своими усопшими! Кто мне посветит в склепе?» — воскликнула графиня, и голос ее вдруг сорвался от слез.
«Все, все! Идемте в церковь!»
Друскат похолодел. Как бы кстати был сейчас Ште-фан! Вдвоем они бы забаррикадировали вход в церковь или быстренько отпилили кафедру и свалили ее на плиту, закрывающую склеп, наверняка придумали бы что-нибудь сумасшедшее или разумное для спасения Владека, двое всегда способны на большее, чем один. Но когда пробило полночь, Макса Штефана в деревне не было: вместе с кра-
соткой Хильдой и наиболее ценным Крюгеровым добром он еще с вечера отправился в путь, не дожидаясь, когда в деревне начнется паника. Макс всегда был парень не промах, с детских лет, — он-то в безопасности, а на Владека плевать, верно? Своя шкура дороже. Кроме того, удалец Макс сделал все, что в человеческих силах! Что могло случиться с поляком там внизу, при мертвом герцоге и мертвых графах. Воздуха ему на несколько дней с грехом пополам хватит, человек весьма долго может терпеть вонь и смрад — все лучше виселицы. У Друската от страха похолодело внутри, а графиня воскликнула: «Я хочу попрощаться со своими усопшими!» И пьяная сволочь вызвалась ее проводить. Он должен попасть в церковь раньше их, должен, вытащить мальчишку; он его вытащил, выдал...
Сто раз, а то и больше Друскат переживал эту сцену во сне, сто раз одно и то же: хочет спасти кого-то и не может, хочет убежать и не в силах сдвинуться с места, не хочет и все же убивает кого-то. Сотню раз, а то и чаще просыпался весь в поту, разбуженный женой, которая лежала рядом, или собственным испуганным воплем, сотни раз, проснувшись, не испытывал облегчения, зная, что это не только сон, так было в действительности, точно так же начиналось в зале хорбекского замка.
Медленно-медленно он попятился, не желая упускать из поля зрения пьяную компанию, и наконец почувствовал спиной резную дверь, ощупал ее руками и вдруг увидел, что эта собака Доббин следит за ним.
Но тут с управляющим заговорила графиня, тот поклонился; каждый знал: дамочка не выдерживала одиночества вдовьей постели, и он с ней исправно спал, а еще каждый знал, что управляющему давненько показали на дверь, ему пришлось сделать хорошую мину и до поры до времени уступить.
Друскат выскользнул наружу и помчался по каменным плитам коридоров, он слышал гул своих шагов, шум крови в ушах, остановился перевести дух у зеркала в конце коридора, собственные мысли звучали, как посторонние голоса: если ты скроешься, никто не сможет притя-нуть тебя к ответу. Владек погибнет! Бросишь его в беде и будешь жить! Если тебя схватят у Владека, ты умрешь!
Голоса кричали, сразу за и против: беги и останься, будь храбр и будь поумнее, спасай его и спасай себя.
Вдруг в зеркале возникло лицо управляющего. Доббин зашептал:
«Они удирают! А нам придется остаться. Боишься! Чего хорошего, если нам потом что-нибудь пришьют. Я помогу тебе, мой мальчик. Он в церкви, верно? У тебя ключи от церковной двери, вот наш шанс, офицерам придется сперва поднять кистера».
У охваченного страхом Друската не была i выбора — он доверился человеку с вкрадчивым голосом.
Наконец они подняли крышку склепа.
«Владек, вот моя рука, я тебя вытащу, тебе надо бежать, спеши, хватайся за руку!»
В этот момент в церковь ввалилась вся компания, еще можно было шмыгнуть в тень, но управляющий прошипел:
«Ни с места, сволочи!»
Почему он это сделал? Боялся эсэсовцев или хотел на прощанье положить к ногам графини мертвеца?
Никто не узнает!
Люди в мундирах высоко поднимали подсвечники — незабываемое зрелище, свет и тени, краски и тьма, и красавица графиня в мехах, накинутых поверх бального платья, бледное лицо под шапкой темных волос, ее жалобный голос проникал во все уголки церкви:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98