— Пошли, бригадир! — окликнул его кто-то из взрывников.
— Сейчас,— ответил Вадим.
Ему не хотелось уходить. Было что-то притягивающее в зрелище разбуженной реки.
Подошел Аркадий с патроном взрывчатки в руках.
— Видно, капсюль отказал,— сказал он. Вадим молча кивнул.
— Вот с такого патрона взрывчатки все и началось,— тихо, как бы про себя, произнес Аркадий.
— Где взрывчатка, там и взрыв,— жестко сказал Вадим, и оба замолчали.
Первым заговорил Аркадий.
— Мне все-таки жаль ее.
— Кого ее?
— Нелю. Я думаю, что до встречи с... ним она не была такая... А ты как думаешь? Ты ее... лучще знал.
Вадим помрачнел. На смуглых, обветренных щеках обозначились желваки.
— Не знаю, какой она была до встречи с ним. Хотелось бы думать, что после всего этого она станет другой... Только вряд ли.
— Ну почему ты так?..
— Потому что сухая из воды вышла. Ты ведь знаешь: она скрылась на другой же день...
— А ты хотел бы, чтобы и ее судили?
— Ничего я не хотел бы.
Вадим резко отвернулся от Аркадия и уже на ходу бросил:
— И давай кончим эти разговоры. Не к чему ворошить. И так не забудешь!
Поезд долго стоял на глухом таежном разъезде. Екатерина Васильевна несколько раз порывалась выйти из вагона — ступить ногой на незаслеженный снег, но проводник предостерегал: «Сейчас поедем». И она скрепя сердце возвращалась из тамбура, смотрела, прильнув к окну, с трепетным волнением, нахо-
дила и узнавала давно, с юных лет не виданное и, казалось, вовсе позабытое.
Густой сосняк, разбавленный проседью белых березовых стволов, тесно обжавший полотно дороги, расступился крохотной полянкой. Станционный домик подпирали высокие сугробы. Снег искрился под веселым весенним солнцем. От кольев плетня, торчащих из оттаявшей верхушки сугроба, падали на снег густые, словно нарисованные тени.
На такой же вот крохотной полянке стояло «дедушкино зимовье» — маленькая, врытая в косогор избушка из почерневших от времени, но все еще крепких, как кость, лиственничных бревен. Когда-то далеко окрест была непролазная тайга. Потом не одну сотню десятин отменного корабельного леса сожрали прожорливые печи Николаевского завода. На вырубках поднялся молодой сосняк, а местами осинник. И куда раньше осмеливались забираться только опытные таежники-медвежатники, потом стали ходить по грибы бабы с ребятишками. В сосняках густо родились плотные рыжики, в осинниках — нарядные красноголовики.
Ходила по грибы с матерью и маленькая Катюшка.
Впечатления детства крепко живут в памяти. До сих пор не забылось, сколько радости доставлял каждый припорошенный сухою хвоей рыжик или затаившийся в траве подосиновик. Как обидно было, если мать, надломив поданный ей гриб, не брала его в корзину! И даже усталость была приятной, хоть и ныли натруженные, в заскорузлых опорках ноги. И сон приходил не сразу, а тоже подкрадывался по заросшим грибами тропинкам...
Иногда застигал в лесу проливной дождь, а то и гроза. Тогда укрывались в «дедушкином зимовье». Мать рассказывала Катюшке, что зимовье это поставил дедушка Трифон Прокопьевич, который был первейший охотник-медвежатник по всей округе.
— Наши набатовские,—рассказывала мать,— все испокон веку на заводе работали — кто горновым, кто литейщиком, кто кузнецом. А дядя Трифон не поладил
с мастером, не захотел ему покориться, ушел в тайгу зверя промышлять.
Катюшка никогда не видела дедушку Трифона Прокопьевича — он и умер едва ли не до ее рождения,— но хорошо представляла его огромным и сильным, а то как бы ходил он один на медведя?
Еще рассказывала мать, что сын дедушки Трифона, Сергей Трифонович, и сейчас живет в Николаевском заводе, и есть у него сынок, «твой, значит, Катюшка, троюродный братик».
— А ты его видела, мама? Какой он, больше меня или меньше? — спрашивала Катюшка.
— Нет, доченька, не видела,—отвечала мать.— Меня как выдали замуж в нашу Вороновку, так я и не бывала больше в заводе.
— А как звали его? — допытывалась Катюшка.
— Тоже не припомню, доченька, не то Кешкой, не то Кузькой...
Протяжный гудок паровоза и грохот сдвинутых с места вагонов прервали воспоминания. Екатерина Васильевна проводила взглядом медленно уплывающую назад полянку, подпертый сугробами домик и неподвижную фигуру дежурного в форменной фуражке. И снова к окну вагона подступила частая тайга.
Еще одна ночь в поезде — и утром Гремящий Порог.
С верхней полки свесилась седая старушечья голова.
— Не хотите ли чайку? Садитесь за компанию,-пригласила Екатерина Васильевна.
Старушка охотно приняла приглашение. Проворно спустилась. Была она сухонькая, не по годам подвижная.
За чаем разговорились. Старушка — звали ее Анна Захаровна — ехала тоже до станции Гремящий Порог.
— На стройку едете? — спросила Екатерина Ва-сильевна.
— Нет, мне в другую сторону,— ответила старушка,— в Николаевский завод. Не слышали, поди? Да это и не завод теперь. Был когда-то.
— Слыхала,— сказала Екатерина Васильевна и улыбнулась: снова приходилось встречаться с детством.— Слыхала. Родилась я в Николаевском заводе.
— Скажи-ка ты!—удивилась Анна Захаровна.— Чья же ты будешь?
Екатерина Васильевна назвала свою девичью фамилию.
— Петрованова? — повторила старушка и задумалась.— Нет, что-то не припомню.— И заметно было, что она огорчена.
— Не мудрено, что не припомните,— сказала Екатерина Васильевна.— Отец мой человек пришлый, из уральских мастеровых. А вот мать старого сибирского роду. Может, слышала про Набатовых?
— Как же, как же!—обрадовалась Анна Захаровна.— Как не знать! У нас в деревне по сю пору пригорок у речки Набатовским взлобком зовут. Очень известная фамилия.
— Даже очень известная,— улыбнулась Екатерина Васильевна.
— Известная и приметная,— подтвердила Анна Захаровна.— Да вот вы на стройку едете. Там самый главный начальник — тоже Набатов.
— Как его имя-отчество? — уже без улыбки, с нескрываемым волнением спросила Екатерина Васильевна.
— Кузьма Сергеевич,— охотно ответила старушка. Кузьма Сергеевич?.. Мать говорила: «Троюродный
братик твой. Зовут не то Кешкой, не то Кузькой...» Отца-то его звали Сергеем... Это она точно помнит.
Анна Захаровна, обрадованная неожиданной встречей, разговорилась и порассказала землячке множество историй. В том числе и про родоначальницу набатов-ского рода, охотницу и раскрасавицу Настасьюшку. Екатерина Васильевна с волнением слушала все эти не раз слышанные в детстве и давно позабытые рассказы, а сама думала: как щедро собирается оделить ее близкими людьми родимая сторона!
Были минуты, когда Николаю казалось, что все погибло. Бледный, готовый закричать от отчаяния, он то стоял на берегу, цепенея от ужаса, то бросался в воду и помогал плотникам укладывать брусьр настила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85