МАЙЯ- А у меня — ничего.
ГАГИ. А что ты хочешь? Скажи, и я все исполню!
МАЙЯ. Чего я хочу?.. Не знаю... Хочу на луну!
ГАГИ. Что может быть проще? Поехали!
МАЙЯ. На чем?
ГАГИ. На моем велосипеде!
МАЙЯ. Значит, все легко и просто, Гаги? Ты отличный парень... Может, и правда все это очень легко... А к чему мы затеяли этот разговор?
ГАГИ. Не знаю.
МАЙЯ. Ты со всеми девушками так разговариваешь?
ГАГИ. Нет, не со всеми. Я тебе расскажу по секрету, как я с ними разговариваю: я включаю магнитофон.-- Это Каунт Бейс,— говорю я.— Девушка в восторге: —
О, Каунт Бейс, я его обожаю! — Потом я достаю коньячные рюмки.— О, какие красивые бокалы! — говорит девушка.— Я не пью коньяка, предлагаю ей.— Налей* те, только капельку,— ломается девушка.— О, Каунт Бейс!..— Потанцуем? — спрашиваю я негромко и улыбаюсь, словно сказал что-то невероятное.— Потанцуем,— отвечает,— о да, потанцуем! — Я замечаю, что ей хочется быть стильной.
МАЙЯ. А потом?
ГАГИ. Больше ничего, девушка довольна и даже счастлива.
МАЙЯ. Больше ничего... Неужели для счастья нужна глупость? Гаги, я хочу коньяку.
ГАГИ. Сию минуту. Только я не пью.
МАЙЯ. Наливай!
ГАГИ. Капельку?
МАЙЯ. Лей как следует!
ГАГИ. Кажется, я нарвался на новый стиль? Включить магнитофон?
МАЙЯ. Включай!
ГАГИ. Это Каунт Бейс!
МАЙЯ. О, Каунт Бейс! Давай выпьем за глупость, Гаги, за тот велосипед, на котором мы покатим на луну. Я хочу легко и просто стать счастливой! Я ХОЧУ быть счастливой!
ГАГИ. Это не сложно! Сейчас из-за любви никто не кончает самоубийством — не вешается, не стреляется, под машину не кидается...
Он еще не кончил фразы, как я встала. Встала так, будто до сих пор там сидела не я, а другая, и говорила, говорила, а я молчала и старалась что-то вспомнить и — наконец вспомнила! Я вдруг увидела тебя: ты был тут же, в нескольких шагах от нас, лежал на кровати и смотрел на меня.
— Ну, я пошла! — сказала я Гаги.
Он вскочил:
— Куда ты?
— До свидания! — Я почти бежала, и уже на лестнице настиг меня голос Гаги: — Майя, Майя!
Я добежала до самого дома, не стала даже в троллейбус садиться. Из дому я позвонила Геле.
Ты, оказывается, все еще лежал в больнице, десятого тебя обещали выписать.
«Но почему тебя это интересует?» — спросил Гела.
Я сидела и думала — столько времени он лежит в больнице, может, его и не навещает никто, а я...
— А я провожу время! — сказала я маме.
Она вошла ко мне в комнату в ночной рубашке и удивленно спросила:
— Почему ты не ложишься?
— Провожу время! — повторила я и вдруг кинулась ей на шею.— Мама, мамочка, позволь, я лягу с тобой!
Мама очень удивилась, никогда, даже в детстве, я не спала с ней вместе. Как объяснить ей, что сейчас я не могу оставаться одна?
Голова моя лежала на маминой груди, и обе мы молчали. Мне хотелось, чтобы все время было так, чтобы я была возле мамы, как в детстве, чтобы все случившееся оказалось только сном. Может, и вправду я сама все преувеличиваю: и чем упорнее я это внушала себе, тем больше успокаивалась. Я старалась не заснуть, чтобы не развеялся туман этого блаженства. Все-таки главное то, что ты любил меня, и я должна была сделать счастливым того, кто столько страдал из-за меня. И это чувство, что я могу сделать кого-то счастливым, удивительным образом меня успокаивало.
В какой-то миг мне показалось, что сердце у мамы не бьется. Я подняла голову и взглянула на нее. Она лежала, закрыв глаза, и свет уличных лампионов, проникавший в комнату, окрашивал ее лицо в неживой лиловатый цвет. И вдруг я поняла, что она, моя мама, все время была одна, а мне это и в голову не приходило. Мне стало ее так жалко, что я чуть не заплакала, опять положила голову ей на грудь и спросила шепотом:
— Почему дядя Гиви не приходит?
И хотя она не шелохнулась, я почувствовала, как сразу она насторожилась, напряглась. Я думала, что она мне не ответит, и потому вздрогнула, услышав ее изменившийся голос:
— Сейчас же встань!..
Я молча встала и вышла.
Дядя Гиви появился у нас год назад. Приходил он раза два в неделю, высокий, представительный, лет сорока, с седеющей каштановой шевелюрой и красивыми глазами. Я уже по звонку угадывала, что это он...
Десятого числа я дожидалась с нетерпением и в то же время со страхом, потому что решила пойти в больницу и встретить тебя у ворот. И хотя решение мое было твердо, мысль о том, что все это должно произойти очень скоро, пугала меня.
Но ведь могло быть и так, что ты за это время возненавидел меня? Как можно любить человека, который принес тебе столько страданий? За что любить?
Нет, я не могла поверить в это. Это было выше моих сил. Я чувствовала, что забочусь больше всего о себе, но не могла иначе.
Ты должен, должен был понять меня, должен был любить, любить сильно, самозабвенно, безумно. Вот чего я хотела, и ты не смел, не имел права не исполнить этого!
Странно — теперь я всех обязывала любить меня. Нет, не всех — тебя и маму. Но особенно мне хотелось, чтобы меня любил ты. Я одновременно думала о вас обоих, о тебе и о маме, о материнской ласке, которой мне так недоставало, и оттого, что я думала о вас вместе, ты постепенно становился для меня близким, и, не смейся, я любила тебя, как брата. У меня не было брата, но я твердо убеждена, что тогда я любила тебя именно, как брата. А сейчас я думаю — пусть бы на самом деле мы с тобой были братом и сестрой, и ничем больше... Какой счастливой была бы я тогда!
Десятого мая, в девять часов утра, я стояла у ворот больницы. За воротами начиналась аллея вязов. Из маленького оконца деревянной будки выглядывал сторож. Раз или два он открывал ворота — пропускал машины: наверное, это врачи приезжали на работу. Потом у ворот стала собираться очередь.
В глубине аллеи на скамейке сидела худая женщина и рядом с ней — мужчина в больничной пижаме с двумя маленькими девочками на коленях.
И вдруг я увидела тебя и так удивилась, будто вовсе не ожидала встретить тебя здесь. Ты шел по аллее, держа в руке свернутые в трубочку газеты. Я стояла и смотрела, как ты идешь, иногда поднимая голову и взглядывая на меня.
И тут мне кто-то приказал повернуться и уйти.
«Если он окликнет меня, значит, любит! Если окликнет — любит! Если окликнет...» — и у меня чуть ноги не подкосились, когда я услышала твой голос:
— Майя!
В полночь мы с тобой бродили по городу. Ты шел впереди, я следом. Так мы добрались до университета. Над нашими головами ярко светила полная луна. Было тихо. Иногда с листьев срывались капли (университетский сад недавно поливали) — и тогда тишина становилась еще слышнее.
— Который час? —спросила я.
— Пошли! — сказал ты вместо ответа.
Мы поднялись.
— Резо...
Но мне нечего было сказать, просто хотелось вслух произнести твое имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27