— Анна! Наконец-то ты приехала! А мы все думали: не случилось ли чего с бедняжкой? Ну, как доехала? Не болела ли дорогой?
Я ничего ей не ответила.
— Прямо устали мы смотреть на дорогу. Беспокоились, не случилось ли чего недоброго,— все тараторила она. И пригласила напиться чаю:—Иди! Иди! Устала, озябла небось с дороги.. Войди в дом, выпьешь чашку чая, согреешься. Самовар еще не остыл.
Вошла я во двор. Навстречу мне Михак.
— Это ты, Анна? Просто глазам не верю. А я все думал: что случилось с этой женщиной, куда пропала? — И он тоже пригласил на чай: — Иди в комнаты. Верно, ты озябла. Иди же.
. Ничего я не ответила. Тихо и молча направилась со своими вещами к подвалу, в свою комнату.
А он:
— Послушай! Не с тобой, что ли, говорят? Иди пить чай.
Я поблагодарила, но спустилась к себе. На дверях висел другой замок. Как будто тяжелый удар обрушился на меня. Задрожали у меня колени, с места сойти не могу. Значит, сломали мой замок и ограбили квартиру. То-то они так упорно приглашали меня зайти, наверно, хотели подготовить.
— Что это? Чей это замок?
— Поднимись наверх. Замок наш. Ключи от него у нас,— говорит Лизичка.
— А что случилось? Взломали, что ли, мою дверь?
— Нет. Поднимись к нам, мы все расскажем.
— Зачем мне подниматься? Дайте ключи. Пойду посмотрю, какое у меня несчастье.
— Никакого несчастья нет. Не волнуйся напрасно. Успокойся. Мы же тебе не враги. Не могли же мы позволить тебя ограбить! — ласково уговаривала меня Лизичка и опять пригласила: —Ты зайди, выпей стаканчик чаю, и я тебе все объясню.
Полтора месяца назад почти выгнали из своей квартиры, а теперь... Что же с ними случилось такое, что все приглашают меня и хотят угостить? Перестала я упрямиться, пошла и, как вкопанная, остановилась на пороге. Ни ковров на полу, ни занавесей на окнах, ни скатерти на столе. Буфет стоял пустой, не хватало большей части стульев, на тахте вместо вышитых подушек — простой палас. Одним словом, казалось, что их дом ограблен. На самих хозяевах какие-то лохмотья вместо прежней хорошей одежды.
Вышли и дочери из другой комнаты.
— Здравствуй, Анна! Ну, как понравился тебе Ереван?
— Ничего! Город как город.
Смотрю и дивлюсь — обе они в старых платьицах. Не стало прежнего задора. «Нет, здесь что-то не так. Или, думаю, их ограбили, или большевики отобрали все их добро!»
— Что это такое? — спросила я.— Где ваше имущество?
— В подвале,— ответила Лизичка.
Сразу я смекнула, в чем тут дело: испугались большевиков.
— А почему вы сняли мой замок?
— Это ничего,— ответила Лизичка.— Мы его заменили более крепким, хорошим.
— Ну, дайте мне ключи. Пойду посмотрю, что там у меня. Наверно, крысы изгрызли все мои пожитки.
— Ты, пожалуйста, об этом не беспокойся. Мы туда пустили кошку.
— Боже мой! Пустили кошку? А если она перебьет посуду?
— Ничего она там не перебьет,— ответила Лизичка.— Мы все спрятали.
— Где?
— В шкафу.
— В каком шкафу? У меня ведь и шкафа-то нет.
— В нашем шкафу.
— А почему ваш шкаф у меня в комнате? — удивилась я.
— Мы поставили.
Теперь только я заметила, что в комнате у них не хватало одного шкафа. Но зачем они поставили его ко мне, я не понимала.
— А зачем вы поставили шкаф ко мне?
— Могло случиться так, что его взяли бы другие. Мы подумали: пусть уж лучше он стоит у нашей бедняжки Анны, пусть она им пользуется,— ответила Лизичка.
— Там есть и другие вещи. Пользуйтесь ими, Анна,— подхватили за ней дочери.
— Ну конечно! Было бы гораздо лучше, если бы пользовалась ими наша Анна,— добавил в свою очередь Михак.
Я прямо-таки ошалела, приросла к месту.
— Ничего не пойму... Дайте-ка мне ключи, пойду погляжу, что вы там такое натворили.
— Пойдем вместе,— сказала Лизичка.— Замок-то секретный. Ты одна не сможешь открыть его.
Пошли. Она открыла дверь, и я не поверила своим глазам.
Квартира-то моя, а не похожа на мою.
К стене они поставили шкаф с посудой. Один из ковров разостлали на тахте, другой же во всю длину — на полу, а их белая кошка, мурлыкая, разгуливала по комнате. У другой стены стояли их стулья, а посреди комнаты — круглый столик, покрытый скатертью, мой же обеденный стол отодвинули в угол и сложили на нем все свои занавеси. На стенах развесили какие-то картины в золоченых рамах. Одним словом, мой подвал превратили в барский дом. Большой, белый — из никеля, что ли,— самовар их красовался в другом углу; рядом с печью поставили огромный сундук. Хотела было открыть его, но он был на замке.
— А это что такое? Что за сундук?
— А там наше белье. Ты, Анна, пользуйся вещами, а этот сундук не трогай. Твоя дочка — большевичка. Если узнают, что ты мать большевички, то тебе ничего не скажут.
Теперь-то я все поняла.
— Спасибо. Мне не нужно такой чести. Хватит и того, что имею. А ваше имущество забирайте к себе.
Михак и Лизичка стали умолять меня:
— Пусть вещи некоторое время останутся у тебя. Пользуйся ими, Анна, сколько душе угодно.
— Мне не нужно. Унесите их отсюда, не надо мне чужого добра!
Они снова стали просить, а я говорю:
— Нет и нет. Уносите ваши вещи.
Тогда все — мать, отец и дочери — начали таскать вещи. Будь это раньше — никто из них и не взялся бы за это. А теперь посмотрели бы вы на них! Жена работала проворнее мужа, муж, — проворнее жены, а дочери — проворнее родителей. Не поймешь, откуда сила и ловкость взялись!
— Помешали ей наши вещи! — бормочут себе под нос, но все же таскают.
Когда они кончили, я убрала комнату и присела отдохнуть.
В своем городке я прожила еще около двух месяцев. Потом получаю письмо от Виктории, просит, чтоб ехала я к ней в Ереван. Собрала все, что у меня было, продала кое-что и приехала к дочери.
Вот уже два года, как живу в Ереване. Дочь моя работает, я живу на ее иждивении. Теперь уже не хожу стирать чужое белье, только забочусь о своей дочке, готовлю обед да сторожу квартиру.
Виктория по-прежнему ходит на собрания, изредка выезжает в деревни — организовывать там женщин, обучать их грамоте.
Живу я спокойно и не слышу больше бурчания Ли- зички и ее мужа. Никто не покрикивает на меня: «Почисть ботинки, убери комнаты, вымой полы». Хоть отняли у меня моего Ерванда, но у меня Виктория... Теперь не пропаду.
Вот как все это было.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
ЛЕТОПИСЦЫ СУДЕБ НАРОДНЫХ
Егише Чаренд и Стефан Зорьян...
Соседство этих имен может показаться неожиданным и даже искусственным.
Чаренц — певец и солдат революции, поэт удивительно противоречивый и вместе с тем на редкость цельный, органичный; Чаренц, испытавший в молодости влияние символистов, футуристов и, несмотря на это, ставший одним из зачинателей литературы социалистического реализма.
Зорьян — большой мастер прозы, никогда не увлекавшийся модными литературными течениями, с первых же творческих опытов избравший путь реализма, превосходный знаток армянской деревни и провинции, вдумчивый историк-романист, глубокий аналитик и тонкий психолог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23